ему величию.
Военачальник наклоняется и поднимает с кованной, неуместной здесь подставки источенный временем кинжал. Откуда-то Моро знает: нож самый обычный, не имеющий никакого отношения к затаившейся в алтаре потусторонней жути. Ему кажется, что он почти видит лицо старика-шамана, из чьего дома бесцеремонно, но без излишней грубости, забрали намоленный колдовской предмет. Он смотрит на нож — обычный, земной, позеленевший от времени и выщербленный от частого использования — смотрит, не в силах отвести взгляд. Хватаясь за него, как за последнюю ветхую соломинку, еще отделяющую его от чего-то, стократ более страшного, чем смерть.
Боль — сперва в одной руке, потом в другой — почти не ощущается. Всепоглощающий ужас вытеснил все. Лишь разум из последнего, ненужного упрямства цепляется за остаток сознания, не дает соскользнуть в спасительную — предательскую — трясину забвения.
…Он помнит, что будет дальше. Сочувствие в светлых глазах, лунный блик на клинке…
Он боится, что, если закроет глаза, пред-виденное не сбудется.
Кровь струйками стекает по запястьям, падает вниз, на врытый глубоко в землю остов алтаря, пятнает набедренную повязку. На какой-то краткий, мучительный миг ему кажется — ничего не произойдет. Ошибся военачальник, ушла или уснула таящаяся в камне сила, стерлись древние письмена на алтаре…
…Но надежда умирает, не успев окрепнуть. Моро чувствует, как в мире что-то незримо вздрагивает, сдвигается… С болезненным звоном рвется невидимая струна — на миг лес оживает. Вскидывается заполошным птичьим воплем, вспыхивает испуганным мерцанием метнувшихся прочь светлячков. А потом — замирает, застывает в оцепенелом ужасе, словно человек, пригвожденный к месту коснувшимся горла клинком.
Медленно отпускают рукояти мечей испуганные воины. На всех лицах — одинаковый, единой краской выбеливший кожу страх и опасливое, зябкое благоговение. Простые смертные — они лишь сейчас понимают, что по воле их предводителя пришло в мир нечто, смертоносное в своей потусторонней жути.
Медленно кружась, опускается на поляну оброненное испуганным глухарем пестрое перо.
…Когда привязанный к алтарю пленник вдруг начинает биться в путах — беззвучно, страшно, словно сгорая на невидимом костре — круг расширяется еще на несколько шагов. До самой кромки окружающего поляну леса.
Не-жизнь, что страшнее смерти, вновь пришла в мир.
Моро кажется, что он кричит — кричит, не помня себя от ужаса и боли, кричит, срывая горло. Плотно сомкнутые губы сведены судорогой; он не чувствует этого. Что-то холодное, тошнотворно-склизкое вливается в рассеченные вены, втягивается, подобно неторопливому слизняку, в тело, заставляя мышцы конвульсивно сокращаться в бессознательной попытке отбросить, отторгнуть чудовищную не-мертвую тварь.
Звонкий щелчок тетивы в оцепенелом молчании кажется оглушающе громким.
…Моро не сразу чувствует ее — толстую стрелу, до самого оперения вошедшую под правое ребро. Только слышит собственный короткий, больше на вздох похожий стон.
А склизкое неживое нечто вдруг вздрагивает, словно вспугнутое этим резким звуком. Вздрагивает — и отдергивается, поспешно втягивая холодные щупальца.
…Пестрое перо касается травы.
Седой воин со шрамом на виске медленно опускает самострел.
И время рассыпается битым стеклом. Замедленно, неестественно долго оборачивается к ослушнику взбешенный уже-никогда-не-князь. Оборачивается — и плавно заваливается на землю. Катится в сторону разбрызгивающая темные струи голова с раскрытом в гневном вопле ртом. Медленно, безнадежно опаздывая, тянут из ножен мечи сгрудившиеся на краю поляны воины.
Только-только коснувшееся травы перо вновь взлетает в воздух, сметенное потоком воздуха. И не понять — вместе ли с темным ветром появился на поляне высокий силуэт с венцом-звездой в волосах? Опередил ли его?
Мечи наконец покидают ножны. Слишком поздно. На поляне нет человека. Есть только яростный, не знающий жалости вихрь обжигающего гнева. Пятеро мертвецов не успевают осознать собственной гибели. Шестой…
Моро с трудом поднимает голову. Миг назад казалось — нет сил уже даже стонать.
Ошибался.
— Нет!.. — крикнул — и сам не узнал своего сиплого шепота. — Нет, Повелитель!..
Черное лезвие замирает, почти касаясь горла оцепеневшего воина, успевшего — бросить бесполезный самострел, но уже не сумевшего вытащить клинок. Несколько долгих, томительных мгновений майа вглядывается в полные страха и непонимания глаза. Миг — и он отступает назад, опуская меч.
— Уходи, — устало бросает он не верящему в свою удачу человеку. — Я благодарен тебе за неравнодушие, воин. Но сейчас — уходи.
Другого разрешения тот не ждет. Короткий поклон, быстрое, настороженное движение — нагнулся, поднимая свой самострел. И лишь успокаиваются кусты на границе поляны.
Моро обессиленно роняет голову на грудь.
Черный меч в два незаметных движения рассекает веревки на руках, и Провидец с тихим стоном оседает на колени. Неосознанно хватается за скользкое от крови древко. Дышит тяжело, неровно. Он знает, что будет дальше. Знает давно, с самого первого, еще в Тай-арн Орэ пришедшего, видения.
И сегодня впервые не боится грядущего.
А Ортхэннер уже опускается рядом с ним на колени. Короткое прикосновение ледяных пальцев — ко лбу, к рассеченным, успевшим каким-то образом схватиться коричневым струпом, запястьям. На лице — тревога, досада и мягкое, свечой согревающее сочувствие.
Майа осторожно, стараясь не тревожить стрелу, накрывает ладонью рану. Опускает веки, прислушиваясь к чему-то.
— Оно затаилось. Спит. Пока что Твари нет власти над тобой… Прости, Моро. Я опоздал.
Провидец через силу выпрямляется. Заставляя двигаться словно скованное льдом тело: с трудом качнул головой, поднял слипшиеся от непролитых слез ресницы.
— Это было… предопределено, — срывающийся от боли голос едва слышен, но до странности спокоен, — ты не мог успеть, Повелитель.
В светлом, наполненном гневом и болью взгляде — понимание. Они всегда будут на шаг позади Замысла.
…Но в их воле сделать так, чтобы этот шаг был — в нужную им — и Арте — сторону.
Моро через силу улыбается. Сейчас он видит все — весь свой путь, от первых нечетких прозрений до нынешнего мгновения. И понимает: этот бой за ними. Кольцо помогло удержаться — те мгновения, что понадобились Саурону, чтобы прийти на помощь. А теперь порождение Пустоты бессильно. Лунный камень кольца, черная сталь клинка — тварь заперта между двумя частицами пламени. Прячется в его теле, хоронится, боясь себя показать. Тварь, что могла бы скрываться в древнем алтаре еще тысячи лет, медленно, по крупице накапливая силу — пока однажды не стала бы достаточно могущественной, чтобы отправиться в самостоятельный путь по беззащитной земле.
Теперь все кончено. Белый тигр не ошибся, доставив потомка одного из первой Девятки к замку под Звездой.
…Уже почти не страшно.
— Теперь уже недолго, — говорит он вслух. — Наверное, уже не обязательно… Но все-таки…
— Я понял, — тихо откликается Ортхэннер.
На мгновение задерживает ладонь поверх держащихся за древко рук Провидца. Моро тяжело опускает веки: неожиданное облегчение кружит голову чуть ли не сильнее, чем зелье. Словно боль помогала измученному сознанию удерживаться в умирающем теле.
А майа уже встает, и меч с черным полумесяцем снова в его руках.
— Я видел это, — с трудом выдыхает Моро. Почему-то кажется важным — говорить, до последнего говорить, не засыпать, не поддаваться сладостному спасительному забытью. Посиневшие губы едва выталкивают слова, и он сам уже толком не понимает, что говорит — и зачем. — Видел тебя с мечом. Свою смерть. Давно. Тогда — боялся.
— А сейчас?
Провидец молча качает головой. Отрицание? Просьба не спрашивать? Он сам не знает.
Он не хочет умирать.
А Ортхэннер все колеблется, все медлит наносить последний удар. Смотрит на Провидца тревожно, с сомнением, словно ждет чего-то.
Моро тяжело, через силу набирает в грудь воздух.
— Мне страшно, — тихо признается он; в очень спокойном голосе звучит усталое удивление, — разве это правильно? Ведь я знал, что так будет…
Майа на миг прикрывает глаза.
— Это нормально, — мягко произносит он. И, спустя непродолжительное молчание, — Моро?
Расфокусированный, плывущий от слабости и дурманного зелья, взгляд в ответ.
— Что ты видишь в своем будущем, Провидец?
Моро отвечает не сразу. Он уже с трудом понимает смысл услышанных слов. Наконец, медленно, очень медленно качает головой.
— Темноту.
— И больше — ничего?
Провидец молча опускает ресницы.
— Значит, ты еще не выбрал, — тихо произносит майа.
Непонимающий взгляд — уже почти с той стороны жизни. Молчание. Сил на вопрос уже нет.
Саурон невесело улыбается.
— Кольцо — лишь знак, Моро. Знак пути. Который избрал тебя — и который ты можешь принять. Или — отказаться. Выбор за тобой, Провидец.
Взблескивает в свете луны вскинутый меч.
— Только за тобой. Помни об этом, Моро.
Удар настолько быстр, что кажется вспышкой молнии. Ледяной клинок нащупывает острием сердце — и возвращается в ножны раньше, чем оно успевает остановиться.
Ортхэннер постоял над неподвижным телом, вслушиваясь во что-то, внятное лишь ему. Наклонился и, помедлив, одним рывком выдернул глубоко засевшую стрелу.
Потом неторопливо опустился на землю, сложил руки на коленях и закрыл глаза.
Медленно посветлело небо. Истаял в розовой дымке усеченный серп луны, пылающий огненный шар встал лесом, залил землю расплавленным золотом, укоротил тени до коротких росчерков и медленно, неохотно угас. И еще раз. И еще.
Когда третий день склонился к закату, одна из неподвижных фигур наконец шевельнулась. Любопытная сорока, настороженно косящая блестящим глазом, заполошно забила крыльями, скрылась среди ветвей. Ортхэннер улыбнулся — слабой, усталой, облегченной улыбкой. Словно услышал что-то, чего давно ожидал.