рочь, далёким криком охотящегося ястреба.
…Вздрогнул, приходя в себя, опережая настороженно шевельнувшегося всадника в белом. Медленно, жёстко усмехнулся. И тихо пискнул, сильнее вцепляясь в белые одежды, маленький хоббит: из холодных серых глаз с обжигающим гневом взглянула смерть.
Король-Чародей медленно потянул из ножен меч. Крепче сжал свой посох белый маг. Вспыхнул, зазвенел воздух между двумя всадниками, накаляясь от мощи столкнувшихся сил. Назгул, словно преодолевая невыносимое давление, с усилием вскинул клинок вверх, над собой: казалось, он разрывает, разрезает плотную ткань, и тонкие губы сжались плотно, сдерживая невольный стон. Живое пламя побежало по клинку… по рукам воина Мордора…
Стиснул зубы, серея лицом, белый маг, ударила по глазами яростная волна слепящего света. Испуганно вскрикнул юный хоббит.
А миг спустя всё стихло. Маг измученно сгорбился в седле, с бессильным гневом глядя на уронившего в изнеможении руки противника. А тот, не обращая больше внимания на недавнего врага, толкнул каблуками бока коня, разворачивая его прочь от города — и только ударили по воздуху огромные чёрные крылья.
В проёме разрушенных ворот остался только всадник на белом коне… и дрожащий за его спиной маленький хоббит.
А плотная пелена вулканического пепла вдруг начала стремительно редеть, и сквозь разрывы туч ударили первые золотые стрелы восходящего солнца.
…Аргор знал: бессмысленно говорить с чародеем Верных. Сейчас, когда он весь был — сосуд с безжалостной сияющей силой Единого, бесполезно вдвойне. Слишком хорошо знал он эту слепую равнодушную уверенность, глядящую из глаз бывшего ученика Ирмо, слишком хорошо помнил, каково это — быть клинком Эру, мечом, не знающий сомнений и страха.
…Помнил — и всё-таки не смог промолчать. Показалось? Или и впрямь в сияющей непоколебимости была трещина, едва заметный изъян? Показалось — или Единый не смог до конца вытеснить чужую душу? Было ли у Олорина что-то, что не под силу было выжечь Единому, что-то, что могло уцелеть в сияющем равнодушном свете Замысла?
У Олорина… А быть может, всё-таки Гэндальфа? Что-то или… кто-то?
Неожиданная мысль обожгла, как молния. Лишь на миг он взглянул на маленькую фигурку, в ужасе скорчившуюся за спиной мага; взглянул — и поспешно отвернулся, боясь привлечь внимание переполняющей майа силы к юному хоббиту. Не сейчас.
…А миг спустя — забыл обо всём, задохнувшись от острой, не ему принадлежащей боли. Вскинул голову, вдруг прозревая всё — и разом. Услышал сдавленный, хриплый вскрик Мага, предупреждающего о новой опасности, судорожный вздох Элвира…
Невидимая нить дёрнула под сердцем, рванула вверх, почти разрывая в спешке связь сознания с телом. На миг он увидел всё, словно глазами птицы: уходящая к реке равнина Пеленнора, перечёркнутая столбами дыма белая крепость-игрушка, муравьиные полчища собственной армии, чёрные росчерки поднимающихся по реке скорлупок-кораблей, от которых тянуло липким холодом… Блёклая тусклая пелена Завесы, сквозь которую с трудом, как сквозь глухой туман, просвечивали очертания холмов…
…А на северо-востоке, там, где ещё мгновение назад не было ничего, кроме катящего свои волны степного ковыля, медленно проявлялись сквозь туман смутные, невидимые ещё для смертных ряды чужой армии.
…совсем не там, где они ожидали — не там, где могла бы пройти привычная к вольным степям конница…
Друадан, осколок древнего Фангорна, детища Йаванны, впервые за тысячи лет раскрыл свои дебри для смертных.
А с юга уже накатывала, текла с причаливающих кораблей липкая ледяная волна не-жизни.
Армию Мордора стремительно брали в клещи.
…Миг спустя земля рванулась вверх, на миг потемнело в глазах — Хонахт разорвал связь, устремляясь на помощь братьям. Что-то коротко, в бессильной ярости крикнул Маг, остро кольнула в висок почти-своя боль, волной силы ударяя в чужую, едва заметно отдающую холодом, остро режущую глаза тонкую завесу морока над чужим войском.
А Аргор, глядя в глаза презрительно улыбающегося существа, которое не было больше Гэндальфом Серым, ослепляющей вспышкой осознания понял, на ком завязана чуждая Арте, недоступная ни людям, ни бессмертным эльфам магия Блаженных Земель. И рука сама легла на меч.
…Когда хлынуло из груди обжигающее, спасительное пламя, сумел найти в себе силы усмехнуться: этого ты не ожидал, мой бывший хозяин, от своего безропотного клинка, от «Ледяного Сердца» — не ожидал… Помоги мне, Айори…
А потом осталось только текущее по рукам пламя… И тихий измученный голос Ортхэннэра:
«Айори далеко… Я дам тебе солнце, Аргор…»
Звон лопнувшей паутины, соединяющей посланника Валинора с туманной завесой, показался оглушительно громким.
А миг спустя, прорезая утренний туман, взревели рога. Войско Рохана поняло, что больше не невидимо. И, ответом рогам, отставая лишь на четверть вдоха, рухнул с высоты, разрывая душную пелену, солёный южный ветер. Тяжёлые облака пепла разошлись, как плоть под клинком. И первые лучи живого солнца хлынули на измученную полумраком землю, вонзаясь, словно копья, в туманное полотно чужой недоброй магии.
Крылатый скакун прянул в небо, кажется, на миг раньше, чем он успел отдать мысленный приказ. Ветер ударил в спину, словно тоже торопил, призывал спешить на помощь… Равнина стремительно уходила вниз.
…Он не успевал. Прижимаясь к шее крылатого коня, в невольной попытке помочь скакуну, хоть на миг ускорить и без того безумный полёт, он всё равно понимал, что опаздывает. Почти опоздал. Одна, самая прочная и толстая, нить была разорвана, и чужое колдовство расползалось, как расползается прорезанная ножом натянутая ткань. Вторая…
Он вздрогнул, осознав вдруг, к кому тянется вторая, разлохмаченная, словно истёртая чьими-то отчаянными усилиями, нить. Вздрогнул — и стиснул зубы, во вспышке озарения осознавая страшный и простой план противника: целиком, от начала до конца.
Рога ещё не успели замолкнуть, а вражеская крепость уже превратилась в игрушечный замок далеко внизу. Зато ярко блестящие на солнце искры на поднятых копьях росли, стремительно превращаясь в окованную сталью вражескую конницу. Завеса Мелиан — невозможная, невероятная здесь, в Арте, спустя пять тысяч лет после ухода за Море своей создательницы — Завеса таяла. Рассеивалась в ясной утренней дымке: медленно, неохотно, подчиняясь не столько воле изнемогающего от непосильной ноши Мага, сколько тихому, задыхающемуся голосу Повелителя, всё ещё звучащему на самой грани сознания. Аргор почти услышал болезненный стон Арты, и с холодком под сердцем осознал: на то, чтобы разорвать плотные тучи пепла, Повелителю потребовались почти все его силы.
На то же, чтобы уничтожить магию сородича, почти равного ему по силе…
«Нет, Повелитель! Не нужно, мы справимся сами!» — вскрик, ощущаемый не слухом — сознанием, ударил в виски, и не сразу понял: кричал Маг, на миг опередив его самого. Ортхэннэр не ответил. И стало без слов, без пояснения ясно: не послушает. Воля Олорина больше не поддерживала Завесу, но сила, питающая её, всё ещё превосходила силы и упрямого Кхамула, и каждого из Девятки…
Крылатый конь заржал, вытягиваясь в струну, почти на пределе своих сил разрезая свистящий тугой воздух.
…а полог невидимости уже расползался, как дырявая дерюга, солнечные лучи рвали его, подобно раскалённым клинкам. Слишком поздно. Сверкающие доспехами ряды всадников проступали сквозь дрожащий воздух, словно мираж в пустыне, и было их много, куда больше, чем ожидали они с братьями. Куда больше… и куда ближе. Меньше перестрела — до плотно сомкнутых, не ожидающих удара с этой стороны ханаттанайн.
Обожжённые руки саднило; он приказал себе не думать о боли. Сейчас не время было помнить о подобных мелочах. Он падал вниз, перед катящейся волной роханской конницы, зная, чувствуя уже, что не успевает, и крылатый конь вскрикнул, почти как человек, повинуясь мучительному нетерпению всадника. Сложил крылья — и рухнул к земле, почти разрывая мышцы в безумном полёте-падении. И всё-таки не успевая. Правый флаг королевских отрядов Ханатты только начинал разворачиваться, встречая медленно проявляющуюся из ниоткуда вражескую конницу, и встающее прямо за спинами роханцев солнце вдруг стало противником. И слишком далеко, у самой реки, был Денна, не успевая, тоже не успевая на помощь дальнему своему потомку…
…Удар роханской конницы Аргор не столько увидел, сколько почувствовал: всем телом, как холодную сталь чужого клинка. Не успевший перестроиться строй ханаттанайн раскололся под напором разогнавшейся по пологому склону конной лавы. Близко, словно вновь глядел глазами ястреба, увидел недоумевающие, испуганные лица, клинки, промахивающиеся мимо всадников Рохана, всё ещё прикрытых постепенно рассеивающейся Завесой…
Увидел — вспышку солнца на опущенном копье, увидел, как запрокидывается назад командующий королевским отрядом принц, как валится из мёртвой руки знаменосца в кровавую грязь знамя с чёрной змеёй…
Крылатый конь заржал, почти падая на землю. Вскинулся на дыбы белый скакун короля Рохана, едва не сбрасывая своего всадника. А Аргор ударил, всем своим гневом, всей своей волей, разрывая тонкую колдовскую кисею. Не по королю: сам не зная, почему, словно остановленный в последний миг незримой рукой — по истрёпанной чьей-то исступлённой любовью паутине чар, по расползающемуся полотну Завесы. Ощутил, как вновь потекло по пальцам солнечное пламя, выжигая кровь, услышал вокруг себя полные ужаса крики…
…С невесёлой усмешкой огляделся. Битва медленно превращалась в побоище. Ханаттанайн наконец увидели врага, и теперь, охваченные жаждой мести, не намерены были щадить никого. Завеса почти растаяла: мутная, зыбкая, она стелилась по земле, бессильная уже кого-то сокрыть. Заполняла низины, холодной моросью стекала в овраги. Теоден, почти оглушённый незримым ударом, шатался в седле, с трудом удерживая в руках меч; копьё, слишком тяжёлое для ослабевших рук, он выронил. От паутины, поддерживающие чары, остались одни ошмётки — и всё-таки они всё ещё держались.