Ортхэннер не сразу узнает этот тихий безжизненный голос — словно ветер запутался в сухом камыше.
Впрочем, это уже неважно.
— Всегда есть способ, — устало произносит он. И вдруг понимает, что не знает, что говорить дальше. Ни на что больше нет сил. Ни на объяснение, ни на прощание…
Только на долг. Последний, что еще остался.
Последний, который он не может не исполнить.
Кольценосцы молчат. Не спорят.
Кажется, даже не дышат.
Словно и впрямь стали призраками.
…лучше бы так. Так было бы легче. Призраки не посмели бы спорить. Не посмели бы так молчать. Не посмели бы спросить — молча, одними взглядами — без слов задать один-единственный вопрос:
«Ты вернешься?»
Ортхэннер вздрагивает. Ему показалось, он действительно услышал эти слова.
Нет. Не показалось.
Услышал.
И не смог понять, чей голос прозвучал — в сознании? В гулкой тишине тронного зала?
Он медленно закрывает глаза.
Подлость? Наверное. Но он чувствует: если ответит сейчас, сил на задуманное уже не останется.
— Вам придется хранить Арту, — тихо произносит он вместо этого.
Они молчат. Все уже сказано.
Не о чем больше говорить.
Не о чем, слышите?!
Молчите, прошу…
Одна из неподвижных черных фигур наконец оживает.
— Ввосьмером?.. — Еретик. Перечеркнутое шрамом лицо спокойно, в глазах решимость.
— Я исцелю Аргора… — устало, через силу отвечает он. Отвечает — и сам не знает, лжет ли, говорит ли правду… Хватит ли времени? Хватит ли сил?.. — Исцелю или…
Элвир рывком отворачивается, пряча глаза.
А Ортхэннеру кажется, что в горло вновь врезается нуменорский клинок. Голос срывается болезненным кашлем. Эрион дергается было вперед; замирает, нехотя повинуясь запрещающему жесту.
Дыхания не хватает. Он почти рад этому.
Все равно он не смог бы договорить.
Озвучить приговор — не смог бы.
— Идите, — тихий, измученный голос. Почти хрип.
На миг обжигает страхом: воспротивятся. Слишком тяжело принять этот единственный выбор. Несогласие, отчаяние, бессильная ярость, решимость, упрямство… Ему кажется, что он стоит против ветра, изо всех сил пытаясь не отступить перед безумствующими тугими потоками.
Теперь понимаю тебя, Тано…
Пусть они уйдут!
Потому что иначе я — не смогу. Не выдержу.
Как тебе хватило сил на это, Тано?! Как ты выдержал, как сумел не окликнуть, не вернуть?
Уходите, прошу.
Мгновение тянется — липкое, мучительное, равнодушное, как смола. И молчит в страхе и ожидании мир, застывший на тончайшей хрупкой грани.
На грани, отделяющей Учителя от Властелина.
Не делайте этого со мной, прошу…
Уходите.
Иначе…
«Повинуйтесь своему Повелителю, рабы колец!»
…Рабы долга, чести своей рабы.
Последняя надежда Арты.
Повинуйтесь. Замкните сердце, стисните зубы — и уходите. Заприте свою совесть на девять замков — и уходите.
Уходите, прошу. Повинуйтесь — долгу, не мне.
Сейчас, пока еще не поздно.
Пока я еще могу просить — не приказывать.
Иначе… Я все помню, Тано. Я смогу. Спасибо за этот урок.
И прости, что так поздно понял тебя.
Уходите сами. Или — подчинитесь моей воле: для мира ничего не изменится. Лишь для меня.
И — для вас.
На миг кажется, что купол Поющего зала растворился, исчез во мраке: дохнул в лица простор межзвездных пределов.
Тягучая, плачущая тростниковой свирелью нота срывается, захлебывается безнадежным рыданием.
И обрушивается мгновенье. Осыпается на пол крошевом мелких зеркальных осколков, ранит душу.
Восемь медленно, словно перед открытой могилой, склоняют головы.
Не покорность.
Прощание.
…Они выходят за дверь — один за одним, нехотя, оглядываясь. Понимая, что видят своего учителя и повелителя в последний раз. Чувствуя, как пчелы грозу, нависшую над миром смерть.
Оглядываются… и молча исчезают за дверью. Сгибаются, словно под непосильной тяжестью: смертельно усталый взгляд толкает в спину, подобно порыву горячего ветра.
А с каждым прощальным взглядом в том обожженном комке, что когда-то был душой майа Ортхэннера, болезненно обрывается еще одна тоненькая, дрожащая перетянутой струной ниточка.
Эрион. Молчи, целитель, молчи, закрой свое сердце и не смотри, не терзай себя! Есть другие — те, кому ты еще в силах помочь.
Сайта. Взбешенный, переполненный непониманием и бессильной яростью непокорный взгляд. Да разве можно так?! Разве мы не справимся, не найдем другого пути?
Не найдем. Прости, Сайта. Уходи. И пусть тебе никогда не придется оказаться на моем месте.
Еретик. Прости, друг мой. Я не знаю, как долго продлится твое служение, что тяжелее самого страшного рабства. Не знаю, как долго ей еще ждать тебя. Прости меня за это. И прощай.
Маг. Боялся, что увижу жалость в твоих глазах, Кхамул, Ушедший Король. Спасибо за то, что — понимаешь. Однажды каждому из нас приходится уходить. Мой черед — теперь.
Хонахт. Не надо, прошу. Не смотри так. Второй раз, говоришь? Четвёртый, если вспомнить Твердыню… А ты помнишь, увы. Прости, мой друг. Кто-то должен уйти, чтобы остальные могли выполнить свой долг. Прощай.
И помни.
Денна. Благодарю тебя, Защитник. За понимание твое благодарю, за то, что не пытаешься отговорить. Мой Умбар здесь. До него меньше одного шага. Прости, не хватит сил улыбнуться в ответ.
Элвир…
…Хочется отвернуться, не видеть этой мольбы, этого немого отчаяния, беззвучным криком мечущегося в светлых глазах.
Нельзя.
Зачем ты видишь, Элвир?! Зачем ты все понимаешь? Не смотри, не надо… Мне и так слишком больно.
Моро… Не нужно, Моро. Прошу тебя. Мы ведь оба знаем, чем закончится этот разговор. Уходи.
Уходи, слышишь!
…Моро, словно ненароком, пропускает вперед себя Денну и Элвира. Останавливается в дверном проеме — то ли закрывает собой путь обратно, в зал, то ли сам держится за косяк. Молчит.
И, лишь когда стихают последние звуки шагов коридоре, поворачивается к Саурону.
На смуглом лице ничего невозможно прочитать. Только в глазах бьется яростное, отчаянное, немое пламя решимости.
Молчи, Моро! Молчи, Провидец, не надо — сейчас. У меня и так слишком мало сил.
Молчи.
Провидец медленно опускает длинные ресницы. Вновь поднимает голову — глаза в глаза. Едва заметно качает головой. Что же видел ты, Прорицатель, если даже ты не смеешь сейчас промолчать?..
Нет, не отвечай. Я знаю сам.
— Повелитель… — размыкаются тонкие губы.
Встать кажется непосильным трудом. Но он все-таки встает. Тяжело, покачнувшись на первом шаге, подходит к Провидцу.
И тот опускает глаза, словно придавленный к полу упавшей на плечо тяжелой рукой.
— Не надо, Моро.
Провидец молчит.
«Тот, кто стоит на развилке, спросит — туда ли я иду?..»
Ему не нужно спрашивать. Он и так знает ответ.
Слишком хорошо знает.
И все-таки, он говорит — почти против воли, говорит, не в силах выдержать немой боли в агатовых глазах:
— Ты… видишь другой путь?
Молчание звенит в зале погребальным колоколом.
— Да…
В колоколе — трещина. Почти незаметная…
…Корявая.
Провидец… солгал?
Саурон заставляет губы шевельнуться. Улыбка: кривая, фальшивая. Не для него — для Моро. Ему самому уже ничего не нужно.
— Путь, на котором Арта пострадает меньше, чем… — он старается говорить мягко, но голос все равно срывается на хрип. Больно.
Хочется верить, что из-за так и не исцеленного до конца горла.
Хочется.
Но не получается.
В какой-то момент ему кажется, что Моро так и не ответит. Молчание длится, бесконечное и тягостное. И все сложнее держаться на ногах. Ладонь на хрупком плече провидца: он останавливает Моро — или сам опирается на него?
— Нет… — наконец, прорезает тишину безжизненное, безнадежное.
И он устало отпускает плечо своего — ученика? Соратника?
Друга.
Нельзя постоянно держаться за других.
Пусть даже иногда без этого, кажется, не хватит сил дышать.
— Иди, Моро.
…И — тишина в зале.
Мертвая, пустая, звенящая тишина.
Как ты сумел это выдержать, Тано?..
Бесполезно! Ортхэннэр обессиленно отпустил холодную окоченевшую ладонь Аргора. Сгорбился обречённо. Всё бесполезно…
Тусклый, с трудом пробивающийся сквозь плотную завесу пепла свет солнца почти не рассеивал мрак, и плясал в чёрных чашах факелов живой огонь, и в неверной пляске теней застывшее лицо Короля казалось почти живым. Человек мог бы обмануться. Поверить, хоть на миг слабой надежде на чудо, не присматриваться, не прислушаться к искалеченной музыке порванных струн. Ортхэннэру и краткого облегчения самообмана не дано было. Кончено. Не жизнь, не смерть — тяжёлое, мучительное забытье, горький колдовской сон — последняя безнадёжная попытка удержать, не позволить сорваться в пустоту.
Что же сделал ты с собой, Аргор, как мог попасться в такую простую ловушку?
Чёрный Майа измученно провёл дрогнувшей ладонью по лицу. Стиснул зубы. Ловушка, да. Не случайность, не совпадение — ловушка. Вновь проклятый Замысел, даже теперь он на шаг впереди…
Война кольца. Уничтожение Кольца Всевластья
…Мало, так мало сталось сил… Каждая капля крови, истекающей из чужих рассечённых жил, каждая душа, расстающаяся с жизнью в ненависти и ужасе, отнимает крупицу огня; хватит ли хотя бы на то, что он не имеет права не выполнить?..
Ударил в лицо, поддержал сочувственно горький горячий ветер: текучее багровое сияние, тени, пляшущие по стенам пещеры… И две скорчившихся на полу фигурки; одна баюкает на руках другую, закрывает, защищает собой от накатывающего снизу тяжёлого земного стона: ненадёжный — безнадёжный — заслон. Прижимает бережно к груди чужую искалеченную ладонь, говорит что-то беспомощно, сбивчиво, глотая слёзы…
…Болезненно толкнулся в сердце мгновенный укол узнавания. Отчаяние и ужас, безнадёжность уже почти на грани равнодушия, усталость — непосильная, выматывающая, заставляющая мечтать о смерти, как о желанном отдыхе…