Выскользнул из тающих рук, канул в пылающую глубину меч-Сила: он не стал его удерживать. Поздно, слишком поздно. Его время ушло: прости, Тано, не будет встречи, никогда не будет. Ныне черёд другим хранить, защищая от безжизненного холодного света Замысла. Стать мечом и щитом, заслоном на пути равнодушно ждущей пустоты. Слишком тяжёл для них чёрный клинок, воплощение твоей силы и твоего горя. Слишком тяжёл и не нужен: своя боль у каждого, и общая — у всех, и иную форму приняла сталь, отковавшая клинки их душ.
…Недалеко, на равнине Мораннона, победители и проигравшие вместе, оцепенев, смотрели, как медленно оседает мелким каменным крошевом непроглядно-антрацитовая башня с острым венцом бастионов. И не было ещё торжества на лицах Верных, не было и горя в глазах тех, кто остался с Солнечным Посланником на последнюю, безнадёжную битву: слишком страшным, слишком невероятным виделось со стороны это тяжкое, торжественно-медленное падение.
Не видя, он всем своим существом чувствовал обрушение собственной застывшей в камне Песни. Словно натянулась в сердце, зазвенела, не желая отпускать, болезненная струна — тихий шёпот свирели, горькое рыдание лютни: скорбь о том, чье имя отныне хранить — другим. Натянулась — и лопнула, хлестнула по содрогнувшейся в муке душе. Рассыпалась звёздными искрами, оседая тонким гаснущим звоном. Так правильно, так надо, отпусти, не держи! Одна нить — долой; быть может, кто-то сумеет ещё уцелеть, спасётся, закрытый от взглядов медленно приходящих в себя воинов Света дымной чёрной тенью — последней безнадёжной попыткой защитить, задержать не знающую пощады смерть. И беззвучно, срываясь на стон, шепчут — не губы, которых больше нет — душа: «Что же вы стоите, уходите, ведь всё кончено, уходите, ещё не поздно, уходите же…»
…Он знал — не уйдут. Ни Иртха, презирающие и страх смерти, и тех, кто способен сбежать, пусть даже и во имя величайшего долга —
«…Твой отец мёртв. Ты — жив. Будь проклят! Йирто…»
Ни гордые Ханаттанайн, верные давней союзной клятве:
«…оставь приказы для трусов, Посланник! Ты — не властелин нам. Ханатта не оставит своего защитника и друга.»
Ни спокойные, равнодушные к смерти выходцы с моря Рун.
«Разве Провидец не передал тебе наших слов, Повелитель?..»
Ни…
Никто из них не уйдёт. Последние защитники обречённого Тай-арн Орэ, смертники, оставшиеся, чтобы победа Запада казалась полной, чтобы вновь пели менестрели о неисчислимых ордах Тёмного Властелина и о великом мужестве Верных…
…Чтобы утолившие жажду крови полки остановились на дымящихся руинах, не пройдя дальше, сквозь выжженную чёрную равнину, к мирным селениям, где отныне навеки поимённо будут помнить Тех, Кто Не Ушёл.
Они не уйдут. Но Арта будет жить. Будет жить Ханатта и Кханд, кочевые стойбища Уртаган-Ана и древние города моря Рун, будут звенеть тонкие бубенцы в хрупких башнях востока, и матери родов Иртха будут передавать из поколения в поколение память о поющем Чёрном Замке… А значит, всё было не зря.
Ему же осталось немногое: дождаться, когда истают камнем висящие на Фаэ оковы плоти… Шагнуть в бездонную звёздную ночь, в надёжные объятия невидимых чёрных крыльев… Расплести, развязать тончайшие, хрупкие нити, передавая в новые руки доверенную ему пылающую искру живого мира…
…И дать свободу Пустоте, что нетерпеливо грызёт заслоны содрогающейся от боли и омерзения души.
Он знал: сумеет. Слишком многое пройдено, слишком много крови пролилось, чтобы отступиться сейчас. Цена колебания — слишком высока.
Он знал, что сумеет уйти.
…не знал лишь, достанет ли сил разорвать ту звенящую связь, которая до сих не пускала, тревожила чужой-своей-общей болью, неизбывной скорбью и упрямой, отчаянно-светлой надеждой: «не уходи, Тано… Не прогоняй!» Разорвать безжалостно, жестоко — потому что слишком страшен страх не справиться, не выдержать, схватиться слепо за протянутую в пустоту спасительную ладонь. Увлечь, в бессознательной попытке спастись, за собой — в Ничто.
Разорвать… или закрыться наглухо, намертво, чтобы ни единой эмоции, ни проблеска мысли, ни крупицы боли… Чтобы не стал он его отражением — несчастный ученик ученика, не сумевшего защитить своего Учителя. Жертвой — не стал.
Он…
…ничего он ещё не знал.
И ударился о непроницаемую скорлупу Стены Ночи, рухнул бессильно вниз умирающий чёрный ветер, искалеченный, ослеплённый отчаянием. Осознавший, что, в последний момент — проиграл.
Проиграл судьбе — и терпеливо ждущей Пустоте.
Они летели на север. Обгоняя обезумевший от ужаса ветер, отпустив на волю крылатых коней, бессильных сейчас угнаться за ними, опережая собственные тени: скорее, скорее, пока не стало слишком поздно! Сумрачно полыхнула в душной полумгле переполненная через край огненная чаша Ородруина, но и струна, незримо певшая в сознании каждого из Восьмёрки, дрожала всё напряжённее, всё мучительней… Скорее, скорее, где же вы, я не удержу один, не теперь…
Словно восемь обезумевших птиц, рухнули они вниз, к ярящемуся морю огня, не глазами — всей своей сутью видя непроглядный чёрный зрачок абсолютного Ничто, раскрывающийся в самом сердце оцепеневшего в ужасе мира. Учитель был — там, внизу, один на один с распахнувшей свою равнодушную пасть смертью; там, куда ни одному из них не было пути. И бессильный стон сорвался с губ Короля-Надежды, когда захлопнулся равнодушный гибельный зев, и оглушающей, лишающей воли мукой хлестнуло на миг по тончайшим струнам, связывающим каждого из Кольценосцем с Повелителей…
…хлестнуло — и миг спустя оборвалось, словно захлопнулась тяжёлая окованная сталью дверь. А миг — час — вечность — спустя по гаснущей связи донеслось измученное:
«прощайте…»
Сходящие с ума стихии рвали одежды, пытались сбросить вниз, в пылающее огненное море. Мелькнул на миг обломанный клык скалы, за которую из последних сил цеплялись две маленькие фигурки — поздно, слишком поздно. Немало ещё жизней оборвётся сегодня, и нет ни времени, ни сил вырвать из безумия пламени две, ставшие невольными орудиями в жестокой игре с судьбой…
…А Повелитель уходил, отстранялся все дальше, закрываясь всё новыми и новыми барьерами аванирэ, и казалось — не Восемь, так и не научившиеся говорить своему повелителю и учителю — «господин», а целый мир прислушивается в тоске и скорби, ожидая и страшась услышать последний вздох гаснущего крылатого пламени. Мелькнуло на миг перед мысленными взорами: сверкающий белый песок, равнодушное слепое сияние; витые белые колонны, уходящие ввысь…
И замерли на миг Восемь, когда содрогнулся незримо мир — словно живое существо, вновь ощутившее на горле только-только, казалось, разомкнувшиеся смертоносные клыки. И раскалённой волной хлестнул по молчащей надорванный, страшный в своей исступлённой безнадёжности, смех — кровью из сорванного горла. Не смех — вой смертельно раненого волка, стоящего над разорённым логовом. И ужасом, невыносимым смертным ужасом захлестнуло сердца каждого живого существа в обитаемых пределах…
…Не сговариваясь, они рухнули вниз, к самой поверхности огненного моря. Миг — и вспыхнули в раскалённых потоках чёрные плащи, обращаясь в невесомый пепел. А восемь призрачных теней — ни живые, ни мёртвые, принадлежащие в равной степени и тварному, и Незримому миру — уже погружались вглубь, к бьющемуся в муках огненному сердцу Арты. Сплелись, словно скрепляя незримой печатью клятву служения, бесплотные руки. И в скорбную гаснущую Песнь осыпающейся пеплом чёрной башни вплелись восемь звенящих гневом, скорбью и надеждой голосов.
Один за другим подхватывали они дрожащие нити рвущихся, мечущихся в панике стихий. Подставляли плечи под чудовищный, непосильный для одного груз, и успокаивались корчи бьющейся в агонии земли. Рухнула, переломившись посередине, словно под тяжестью невидимого чудовищного молота, сияющая грозным стальным отливом строгая башня; но удар, что мог бы стать смертельным, уже угас, споткнулся, остановленный незримым щитом яростной воли и обречённого мужества. И острыми осколками красного гранита осыпался вниз тяжёлый донжон, когда яростный штормовой шквал встретил иглу ледяной голодной ненависти… встретил — и поглотил без следа.
Хлестнули во все стороны, содрогнулись от боли обожжённые стихии; но вставала уже, надёжной рукой поддерживала споткнувшиеся силы уверенная, хрупкая и всемогущая Любовь, и казалось — изящные фронтоны из нежно мерцающего халцедона парят в воздухе, и долго ещё колеблется прекрасный мираж там, где отныне — лишь сплавленные страшным жаром зеленоватые камни.
Сплетались в крепком рукопожатии руны Эрт и Эрат — вечные сёстры, вечные спутницы — и исцеляющий огонь жизни смирял безумство пламени земного, и успокаивались, прекращая слепое своё бегство, звери и птицы. И осыпались пылью, словно сами став незримыми опорами содрогающейся тверди, нерушимые стены: золотые крупицы малахита, алые искры в агатовой сумрачной глубине…
Падали в горячий воздух тихие слова, и прислушивались к завораживающему напеву, успокаивались стихии, увлекаемые в призрачный скользящий танец. И казалось, вместе с крылатой Мыслью танцует мерцающая бездонно-синяя башня, обращаясь невесомой искрящейся пылью, сплетаясь в тонкую вязь древних рун. И истаивала призрачным лучом, превращаясь в видимый лишь немногим сияющий путь, мерцающая лунным светом пронзительная стрела Прозрения.
…И прислушивался тревожно, удивлённо мир к привычной многоголосой Песне, узнавая и не узнавая грозную, исполненную скорби и надежды Музыку.
Ибо сегодня Восемь, поистине, становились Одним.
…Нет, не восемь. Девять.
Ибо девятый — Первый, покуда стоит мир, покуда живёт в сердцах смертных и бессмертных ледяное безжалостное прозрение Истины — Первый, спящий тягостным колдовским снов, на самой грани бытия — он был сейчас каждым из братьев. Каждым — и всеми вместе.
…И неколебимо, хрупкой мерцающей свечой, сияла среди разверзшегося ада призрачная тонкая игла Башни Надежды.