Керниэн молчит.
— Оставьте нас, — тяжело бросает он. — Если в силах помочь — делайте. Но сейчас уйдите. Все.
И минуту спустя, коротко, в спину одному из выходящих:
— Дайро… останься.
Мальчишка рывком разворачивается; в глазах уже нет слез — только глухая, мертвая безнадежность. Почти падает на колени возле постели. Утыкается лбом в горячее обнаженное плечо нуменорца.
Больно. Несправедливость неожиданной — ему предназначенной — смерти, кажется, наживую режет душу. Керниэн отводит глаза: нет сил смотреть на безмолвное горе Даэрона — отражение его собственной тоски. Протягивает руку к плечу мальчишки. Он хочет, невыносимо хочет что-то сказать, разорвать это страшное молчание…
…забывает, что хотел, не успев открыть рот. Тяжелое, прерывистое, словно каждый вдох приходится вырывать с боем, дыхание Аргора вдруг прерывается сдавленным стоном. Короткий судорожный выдох… Прокатывающаяся по телу дрожь…
И тишина.
Туман. Серая гнилая хмарь.
Нет расстояния. Нет направлений.
И его самого, кажется, тоже нет.
Это — смерть?
«Но ведь ты хотел смерти», — вдруг вспыхивает в сознании. — «Освобождения, покоя? Вот оно — твое освобождение.»
Он понимает: да, хотел.
…Но — не так и не теперь! Он не может уйти сейчас. Еще не выплачен долг, еще не искуплена вина… Война — еще не окончена. Устоит ли Ханатта против легионов Нуменора без него?
«Что с того?» — упрямо возражает мысленный голос. — «Ты — смертен. А смертные не вольны выбирать свой час.»
Тягостное, острое несогласие вспыхивает в сознании. Нельзя уходить. Не сейчас.
«Ты не можешь остаться…» — усмехается в сознании бесплотный голос.
…На миг ему кажется — всколыхнулся вокруг затхлый запах болота.
«Не можешь, не можешь…» — глумливо затухает в сырой мгле беззвучный шепот.
Не может?..
Привычная тяжесть вороненого кольца на руке. Холодного, всегда холодного, даже в жаркий южный полдень. Он тянется к нему — почти не осознавая, что делает, упрямой памятью давней ненависти и давнего отчаяния.
…ласковая птица с мягкими крыльями…
Нельзя уходить. Нельзя. Не сейчас…
Помоги же!..
Он почти не чувствует тела. Полно, есть ли оно у него еще?! Он цепляется за привычное ощущение — шершавая прохлада стальной змеи, скользящий под пальцем черный камень, сила, свернувшаяся в непроглядной глубине…
…Он восстанавливает — себя. Словно художник, словно скульптор: вспоминая, лепя заново то, чего уже не должно было существовать.
Нельзя уходить.
Ему кажется, он почти видит… Не глазами — всем телом ощущает, как от потускневшего шерла начинает струиться — сперва слабый, все более разгорающийся рдеющий свет. Обжигает. Словно уголья в ладони… Течет по руке — вверх, к сердцу, отгоняя липкое оцепенение.
«Ты не сможешь исцелить эту рану»… — а ядовитый шепот все звучит, льется в уши. В бесплотном голосе теперь — не торжество. Ненависть.
Откуда, почему? Здесь, где нет никого, кроме него самого?.. Где его самого — нет?..
…Тепло поднимается до локтя. Останавливается. Неохотно, бессильно начинает стекать обратно, в пальцы.
Медленно гаснет умирающий уголек в стиснутом кулаке.
Он понимает все разом. Тока крови нет. И жизни — в уже мертвом теле — нет тоже. Опоздал.
«Ты уже мертв, нуменорец…» — ненавидяще шипит в сознании бесплотный голос. Злорадный, склизко-холодный…
…чужой.
Враг? Здесь, за гранью жизни? Здесь, где кончаются все дороги? Значит, он все еще кому-то опасен?
Онемевшие — несуществующие? — губы медленно, с трудом складываются в злую усмешку. Он знает точно одно: невидимый враг совершил ошибку. Злорадство — слабость. Он все еще может нарушить чьи-то планы.
…тепло кольца на руке медленно тает, угасает бессильно. Неважно. Он больше не пытается исцелить себя. Знает: это невозможно. Мертвому телу не поможет жар костра.
Но ему и не нужно.
Не сейчас…
Он не должен, не имеет права умирать — сегодня. Переговоры, знает он — ловушка. Керниэн погибнет… Ханатта погибнет. «Айори, где ты? У каждого — свой час… Этот — не мой. Еще рано. Еще нельзя уходить… Прости, Солнечная Дева.»
— Не… сей… час.
…Испуганно молчит потревоженная стылая хмарь.
Он не слышит своего голоса. Не знает, говорит ли что-то, или это лишь предсмертный бред.
Знает одно: он не сдастся.
Медленно остывает кольцо. Пусть. Сейчас ему нужен не огонь.
«Ледяное сердце… Никуда от себя не убежать. Неужели и это — часть искупления? Предать себя, убить свою душу — чтобы не предать других? Полно, есть ли она у меня еще — душа…»
А вокруг встают исчезающие в вышине стены Черного Замка, и смотрит — в глаза, в самую суть души — светлый понимающий взгляд: «Поговорим об этом, когда вернешься…»
Понимает неожиданной вспышкой глухой тоски: нет, уже не поговорят.
«А ведь и это ляжет на тебя…»
Кольцо подчиняется не сразу. Сопротивляется, словно тоже страшится того, что должно случится дальше. На миг кажется — не хватит сил.
…Сил или — воли?
Страха нет: глухая, мерзлая тоска. Не о чем жалеть.
Не о ком.
Медленно разгорается ледяной костер в ладони.
…Боль ударяет с опозданием, словно не сразу осознав дерзость смертного. Аргор мысленно стискивает зубы, глуша стон. Усмехается зло, упрямо: боль — тоже инструмент. Кольцо кажется окровавленным куском льда, намерзшим на пальце. Он не чувствует больше рук. Не чувствует собственного тела. Не знает, есть ли оно у него еще, или погребальный костер уже развеял его прах по ветру.
Знает лишь одно: сейчас, на исчезающе краткий миг, это не имеет значения.
Он заставляет себя улыбнуться. Медленно сжимает несуществующие пальцы в кулак.
И усилием воли направляет невыносимо холодный поток в заполненные неподвижной, загустевшей кровью жилы.
Не оживить.
Только — не позволить уйти.
«Осудишь ли меня, Айори?..»
…Он медленно открывает глаза.
Не сразу понимает, где находится. Темнота…
…рассеивается медленно, сквозь неплотно прилегающий полог — серый предутренний полусвет. Чадящий масляной фонарь на полу.
Неясная тень — рядом, на коленях.
Боль…
…не важна.
Он глубоко вздыхает. Загоняет на задворки сознания жутковатое ощущение струящегося по жилам жидкого льда. Он выдержит.
Чей-то вскрик. Близко, совсем рядом. В первый миг понимает лишь одно: голос знаком. Чего больше — ужаса или радости? Не разобрать…
Он с трудом приподнимает руку.
— Дайро… — голос хрипит, срывается. Он сам с трудом слышит себя. Непослушные губы сводит судорогой, словно телу нужно время, чтобы вновь вспомнить, как говорить.
Муть перед глазами медленно превращается в полумрак почти пустого шатра. Дайро стоит рядом, не смея (или боясь?) подойти; на щеках — мокрые дорожки. В глазах медленно тает страх. Вместо него — Аргор задерживает дыхание, пережидая новый, неожиданный острый укол боли — медленно разгорается…
…Он не сразу узнает это чувство — чуждое, незнакомое ни отступнику-Аргору, ни, тем более, Хэлкару: отчаянное, недоверчивое, исступленное…
Зачем ты, мальчик…
А Даэрон вдруг делает шаг вперед. Словно подломились ноги: падает на колени, прижимается лбом к его руке.
— Хэттан… — не слово — стон.
Ресницы, прижимающиеся к предплечью — мокрые. Вздрагивают, щекочут кожу.
…Струится, разъедает жилы битый лед. Выжигает заживо, в золу, в мерзлый кровавый пепел. Кажется странным, что может еще чувствовать это едва заметное прикосновение. Тело ощущается совершенно деревянным. Даже просто шевельнуться — непосильный труд.
…Он тяжело поднимает руку и медленно, заново уча тело двигаться, опускает ладонь на растрепанную макушку.
…А глаза Керниэна полыхнули радостью — жаркой, недоверчивой… И не было права сказать — «Прости, ты ошибаешься, принц…» Ударить, словно латной перчаткой, наотмашь, на разрыв, безжалостно стирая искрящийся этот свет…
Увидеть, как поднимается из глубины отвращение, как прячется на дне чёрных глаз тягостный, стыдливый страх… Нежить, нелюдь — чудовищное мерзкое извращение и Закона, и самой жизни.
Сказать. Правду сказать. Не щадить, не обманывать. Поступить, как умоляет не разум — честь. Встретить грудью — с благодарностью, с облегчением! — удар тонкого клинка…
…и обречь Ханатту на гибель.
Так что же ты выберешь — отступник, предатель, клятвопреступник?
Что выберешь — ты, предавший, во имя исполнения долга, и свою родину, и свою честь?..
…Глухо стучат копыта по выгоревшей до белизны траве. Всё ближе закованные в сталь и золото ряды. Всё жёстче выражение на напряжённом смуглом лице принца Керниэна.
Взгляды. Тяжёлые, липкие, ненавидящие взгляды. Злорадные и надменные, уверенные в своей скорой победе и в своём праве властвовать над «низшими».
За миг он успевает увидеть их всех. Увидеть — и узнать. И тех, кто когда-то славил непобедимого Хэлкара, Меч Эру. И тех, кого запомнил:
«…мы готовы выплатить любую виру. Даю слово — преступник будет наказан по всей строгости законов Нуменора!»
по успешным, ещё недавно казалось, переговорам…
Запомнил — и не простил.
Лица. Злорадные, торжествующие, уверенные в своей безнаказанности.
«…не скажу, не могу! Я — что, просто оруженосец… Нет. Даже если прикажешь пытать…»
…Изумлённые, потрясённые лица. Не верят. Ещё не верят, ещё сомневаются, переглядываются тревожно, смущённо, ищут в знакомых чертах признаки приближающейся смерти, не понимая — не помня в секундном оцепенении страха — что не мог, не должен был раненый отравленным клинком предатель дожить до этого часа…
Не боятся. Нечего им бояться. Принц не убит. Жаль. Значит, придётся все-таки воевать. Предатель-Хэлкар жив. Странно. Непонятно. Опасно.
…Не страшно. Ещё не страшно. Они не понимают.