И молчали, не смея разорвать мучительное очарование миража, Хранители Арты.
Наконец, Мелькор поднял голову. Выпрямился, словно стряхивая с себя наваждение. Повернулся к назгулам — через плечо, не отнимая руки от холодного запястья Аргора. Глаза — горькое сияние дальних звёзд, и во взгляде медленно, неохотно тает призрачный туман памяти. Невесело улыбнулся.
— Не кори себя, Эрион-Целитель. Ты не мог вылечить эту рану… Никто из вас не мог, хотя каждый из вас принял долг служения по доброй воле и во имя любви. Нет бессмертным доступа к этой магии. Бессмертным — и тем, кто отрёкся от Дара ради права хранить…
Эрион, вскинувшись, шагнул вперёд; словно гончая, вдруг почуявшая над землёй давно простывший след.
— Никто из нас? Правильно ли я понял, что возможность, эммм… спасти нашего друга и предводителя, всё-таки есть?
Мелькор устало улыбнулся и кивнул. Помрачнел.
— Тот, кого люди Запада называли королём Элессаром, возможно, сумел бы это сделать… Если бы, конечно, мог хотя бы на миг сойти с ума настолько, чтобы захотеть лечить врага. Из тех, кто живёт сейчас… Не знаю, есть ли среди людей — или эльдар — хоть кто-то, кто ещё не утратил этого дара. Впрочем… способ есть всегда. И если нельзя исцелить…
Голос его, и без того негромкий, угас, превратился в едва слышный шёпот. Не договорив, он опустил голову, медленно провёл ладонью над лицом мёртвого — спящего?
Элвир вдруг шагнул вперед. Светлые глаза вспыхнули решимостью.
— Уч… Странник! Я, кажется, понял, о чём ты говоришь… Я готов. Верю, Арта простит… А даже если нет — пусть так! От меня не много пользы, а наш брат для мира куда важнее, чем я.
Мелькор обернулся — рывком, так, что чёрными крыльями взметнулся за спиной истрёпанный плащ. На лице — изумление пополам с горьким пониманием, глаза — яростный огонь.
Король-Надежда вскинул голову, бестрепетно встретив обжигающий взгляд; и замершим хранителям казалось, что глаза двоих, стоящих друг против друга — смертного и бессмертного, бывшего бога и бывшего человека — горят одним огнём. Огнём звезды, сияющей над развалинами Чёрной Цитадели.
— Миру нужен «король-надежда», — тихо, твёрдо произнёс ученик Гортхауэра, — и он у него будет, так или иначе. Прости мне эту дерзость: я прошу тебя, бывшего Сердцем мира, стать — одним из многих. Ты всегда хранил Арту. Согласишься ли теперь хранить её снова — вместо меня?
— Элвир, что ты… — в ужасе простонал Денна; свистящий шёпот рухнул на холодные камни, как ледяная пыль. А Моро — Моро вдруг отвернулся, рывком, и боль пополам с виной — горькое вино Понимания — исказили его лицо.
Остальные — словно онемели, лишь во взглядах каждого — одинаковое потрясение и… стыд?
Элвир резко повернулся к друзьям, с какой-то исступлённой, яростной убеждённостью пробежал взглядом по родным лицам, словно мучительно пытаясь запомнить — навсегда. В глазах металась боль, но голос остался всё таким же твёрдым.
— Молчите! Вы знаете, что я прав. Лишь я могу — имею право — уйти! Меня — единственного — можно заметить; и я не прошу вас простить мне предательство — всё равно, сам не прощу. Круг Девяти будет замкнут. И не смейте жалеть! Даже если я навечно буду проклят — невеликая цена за жизнь целого мира.
Глаза его пылали яростным огнём решимости, и столь велика была уверенность его в своей правоте, что никто из семерых не посмел возразить. Лишь в глазах каждого общей — своей — одинаковой болью плескалось понимание. Элвир виновато опустил голову: тяжело предавать свой долг; и кто скажет, не тяжелее ли — друзей, которые, знал он, никогда не смогут простить — себя. За то, что он успел первым. За то, что он был прав. За то, что лишь одному из них — Помнящему, Королю-Надежде, воину, не способному пролить чужую кровь — была замена.
…На молчащего, словно в оцепенении, Странника он не смотрел.
Мгновения ртутной тяжестью падали в тишину. Казалось, прошла вечность, прежде чем Мелькор, наконец, шевельнулся. Медленно провёл ладонью по глазам, словно пытаясь стереть с лица липкую паутину бреда. Тяжко вздохнул. Покачал головой… И вдруг, порывисто протянув руку, накрыл узкой ладонью дрогнувшую ладонь Элвира, останавливая — опережая — уже почти свершённое. Потеплели горящие гневом глаза, улыбка, коснувшаяся губ, была — неожиданно — на удивление светлой. Только печальной, такой печальной…
— Нет, мальчик… Не нужно. Я не приму такой жертвы. И — ты не прав. Арта избрала тебя, ты — её хранитель. И необходим ей не меньше, чем каждый из вас. Я не смогу заменить тебя. Ты прав, когда-то я был — Сердцем… Но моё время прошло. Пришла пора вам — хранить Её. Это к лучшему, поверь мне. Вы все — плоть от её плоти, лишь вы имеете право решать, какой ей быть. Мне не место среди вас…
Он оглянулся на погребальное ложе.
— Но я смогу, всё-таки, сделать хоть что-то для вас и для Арты.
Улыбнулся — себе? Безнадёжно смотрящему на него Элвиру? Проговорил тихо, устало, словно и — не для него:
— Всё равно мой путь, вновь — за грань… Так не лучше ли — во имя жизни, чем от случайной стрелы?
Помедлив, повернулся вновь к Хранителям, с сочувствием и грустью встречая потерянный взгляд Элвира — и тот вдруг, судорожно вздохнув, уронил голову, без сил опуская плечи.
— Но ты… Почему ты — ты — вновь должен платить за всех нас?!. — отчаянно прошептал он.
— За вас?.. — непонимающе переспросил Мелькор. Нахмурился. Потом улыбнулся вдруг — беспомощно, светло, открыто. — Разве это — беда? Великий дар — иметь возможность защитить тех, кого любишь… Может быть, хоть сейчас… Я устал терять. Выбор делал — я, а платили за меня другие. И Ортхэннер… Не знаю, сможет ли он простить меня — хоть когда-нибудь… — он решительно тряхнул головой, — нет, Элвир, странник звезды — прости, но я не уступлю тебе этого права.
— Не ты, — вдруг резко произнёс Еретик. И Элвир, не успевший ответить, удивлённо оглянулся на соратника, непонимающе глядя на окаменевшее, яростное лицо Девятого. — Выбор делал — не ты. Мы все выбирали сами. Ты — ты сам — дал нам такое право, ты, творец людей! Так какого… — Еретик перевёл дыхание, проглотив какое-то ругательство, — ты смеешь винить себя за наш — наш! — выбор? Раз уж подарил нам, смертным, свободу, так признай, в конце концов, наше право на неё!
Нуменорец окинул бешеным взглядом застывших друзей, Странника, смотрящего на него широко открытыми, изумлёнными, потрясёнными глазами. Вздохнул глубоко, вновь надевая маску спокойствия и равнодушия. И закончил — тихо, жёстко:
— Не смей унижать нас своим чувством вины.
Мелькор медленно закрыл глаза. Лицо его дрогнуло, словно в спазме, на миг мучительно искривились тонкие губы. Тяжелое, потрясенное молчание повисло в зале. Хранители, оглушённые неожиданной вспышкой Еретика, молчали, молчал и Мелькор: упрёк, горький и справедливый, жёг хуже огня.
Наконец, он тяжело опустил голову; длинные волосы упали на лицо, и показалось вдруг — ему больно смотреть на них.
Тихий, едва слышный шелест пролетел по залу — ветер ли, голос, вздрагивающий от безнадёжности и неизбывной вины? Всего одно слово, и не понять, было оно — или померещилось:
— Справедливо…
А потом — рывком поднял голову и, невесело улыбнувшись уголком губ, повернулся, делая шаг к ложу мёртвого — спящего? — Короля-Чародея.
— Не говорю — прощайте. Я вернусь — теперь знаю точно, — оглянулся через плечо, — не приписывайте мне героизма, прошу! Хоть вы не поддавайтесь этому лживому безумию. Я ухожу, потому что лишь так смогу, быть может, спасти своего Ученика — вашего Учителя, Гортхауэра. И без вашей помощи — всех девятерых — я буду бессилен.
И — тишина, звонкая, неверящая тишина в зале, и тонкая рука Короля-Надежды вдруг крепко вцепляется в локоть Странника.
— Его… — срывается голос, и вопрос звучит почти по-детски умоляюще, — его можно вернуть?
Обжигающий взгляд серых глаз:
— Не знаю! Но если можно — я не остановлюсь ни перед чем. Достаточно я уже предавал его. Третьего раза — не будет.
— Он не простит себе, — и вновь Еретик опережает Элвира, предугадывая — или оспаривая — немой вопрос, раненой птицей мечущийся в светлых омутах глаз. — Не простил — за целые две эпохи — не смог себя простить, что не защитил. Тебя. Ты думаешь, он… будет рад очередной твоей жертве?
И — гаснут сияющие звёзды. Обречённо опускаются плечи. Голос — мёрзлой безнадёжностью мелкой позёмки:
— Значит, это моя судьба — предавать его…
А потом яростно, исступлённо:
— Пусти, Элвир! Вы не станете оплачивать — этот — счёт! Даже если снимешь кольцо — Арта не примет твоего отречения: нельзя перестать быть Хранителем, принеся себя в жертву. Только — предав… а этого ты никогда не сделаешь.
Потерянно отступил назад Элвир, в глазах — беспомощность и отчаяние: чем помочь, как поддержать? Как можно — стоять и смотреть, когда за жизнь твоего друга приносит себя в жертву — другой? И — отражением его метаний — одинаковая боль на лицах остальных Назгулов.
— Оставьте его, — вдруг глухо проговорил Моро. Впервые он разомкнул сегодня уста — и семеро хранителей невольно вздрогнули: тяжёлый, стылый голос Провидца, казалось, обжёг раскалённым железом. — Оставьте его, не мучайте. Он не сумеет остаться и не сможет уйти. Его дорога — через кровь и смерть, и никто не в силах встать с ним рядом на этом пути. Слёзы звезды, кровь земли: трава разлуки скрыла одинокий путь. Нет возврата, и нет избавления, и крепки оковы, принятые добровольно: выбор сделан, и кровь — выкуп за жизнь Её. Не пытайтесь остановить того, кто должен уйти вслед за Той, что вновь вернётся. У них — один дар, одна дорога и одна судьба.
Медленно, очень медленно Мелькор повернулся — всем телом, неловко и мучительно, как тяжело раненный: словно боялся сделать лишнее движение. Долго, невыносимо долго смотрел в глаза Провидца, в которых плыл сейчас туман Времени.
— За… кем? — наконец, с трудом выговорил он, и охрипшие слова упали на камень, подобно мёртвым листьям, — Моро, она… Ты о… о Ней?