Взгляд принца потемнел.
— Но ведь он жив! — упрямо стиснул он зубы. — Этот яд убивает за несколько часов. Но Аргор все еще жив — значит, можно бороться? Неужели ты даже не попробуешь его исцелить?!
Саурон с болью покачал головой.
— Он не жив, Керниэн.
Непонимающий взгляд в ответ. Или — слишком хорошо все понимающий? Ортхэннэр прикрыл глаза — не было сил смотреть, как сейчас погаснет надежда в глазах человека, еще несколько лет назад без раздумий убившего бы ненавистного нуменорца.
— Керниэн… Не все раны можно вылечить. Аргор держится еще только благодаря кольцу, что я ему вручил. Это… не исцеление. Можно удержать душу — на время, недолго… Именно это он делает сейчас. Не думал, что он сможет, что смертный вообще способен на это. Он запрещает себе уходить, Керниэн. Силой кольца заставляет двигаться уже мертвое тело. Я не знаю, сколько он еще выдержит. Не понимаю, как выдержал — до сих пор. Это страшная боль… Я могу влить в него силы, еще на какое-то время привязать душу к телу. Знаю, если спрошу его, он согласится. Он ведь не простил себя. Никогда — не простит. Но я спрашиваю сейчас не его — тебя. Готов ли ты обречь его на существование, что стократ страшнее смерти, ради победы в битве? Готов ли требовать от него исполнения клятвы — такой ценой? Ответь — не мне, себе. Потому что то, что ответит мне он сам, я знаю и так.
Принц Керниэн медленно опустил голову.
— Я знал это, — глухо сказал он. — Но не хотел верить. Надеялся… Прости, Посланник — я надеялся на чудо.
И вдруг, горьким стоном:
— Это несправедливо…
— Аргор платит по своим долгам, — жестко оборвал его Ортхэннэр. — Разве был справедлив Хэлкар, сжигая ваши храмы вместе со жрецами, вырезая города до последнего человека? Почему тебя удивляет, что для него самого нет справедливого суда?
— Он искупил свою вину, — с гневом вскинул голову военачальник Ханатты. — И это — не одни лишь мои слова. Мой народ не простил Хэлкара. Но Хэлкара больше нет, а Аргор давно уже стал одним из нас. Ему верят, за ним идут…
Он вдруг резко замолчал. Застыл, пораженный какой-то новой мыслью. Ортхэннэр молчал, не торопя его. Только в светлых глазах плескалось — сочувствие и затаенная, глубоко спрятанная боль.
Керниэн медленно, очень медленно повернулся к майа. И едва заметно вздрогнул Ортхэннэр, взглянув в его глаза — слепые провалы, до краев переполненные осознанием и виной.
Показалось вдруг — уже было…
Миг — и ушло наваждение. А Керниэн уже пытался улыбнуться — криво, горько:
— Прости. Я понял, о чем ты… Да… ты прав. Это подлость. Посланник… Я не знаю, что мне делать. Судьба моей страны — или судьба Аргора… И выбор — на мне? Неужели нет другого выхода…
Саурон странно взглянул на него. Взглянул — и тяжело прикрыл глаза. Лицо его вдруг дрогнуло, словно от боли.
— Ты можешь просто не выбирать, — тихо откликнулся после долгой паузы. — Ведь ты не вправе приказывать ему…
Керниэн отвел взгляд. Застывшее лицо, застывший взгляд… А Ортхэннэр хотел — хотел и не смел — крикнуть, разорвать эту страшную тишину: «молчи, не делай этого с собой!»
Хотел.
Не смог.
— Я не могу обречь свой народ на гибель, — безжизненно проговорил принц Ханатты после долгого, тягостного молчания. — Прости, Посланник. Наверное, в этом и впрямь некая высшая справедливость — мы оба платим по своим счетам… Его расплата подошла к концу. Моя — только начинается. Ты прав — я могу просто позволить ему… делать это дальше. Но разве это не будет тоже — предательством?
Ортхэннэр задержал дыхание: сжалось что-то в груди, прошило ледяной иглой. Улыбнулся — сочувственно, устало. На миг мелькнула в улыбке глухая, неизбывная тоска.
…Мелькнула — и исчезла, словно и не было ничего.
— Это твое право, принц Керниэн. Я не осуждаю. — прикрыл тяжело глаза. Прошептал едва слышно:
— Не стоило мне заставлять тебя выбирать… Прости, принц. Жестокий выбор… И он не твой. Я показал Хэлкару себя, я отправил его в Ханатту. И решать его судьбу — только мне.
Повернулся и медленно, словно слепой, вышел из шатра.
«Что я наделал, Тано… Ошибка, снова ошибка. Вот и еще одна душа сломалась — из-за меня. Неужели с тобой было так же? Неужели — тогда, тысячелетия назад — ты так же мучился всего из-за одного неверно сказанного слова, которое уже нельзя, никогда нельзя будет исправить?.. Что мне делать, Тано?»
Керниэн догнал его уже возле шатра хэттана.
— Я надеялся, что увижу тебя здесь, Посланник, — глухо произнес он, не глядя на Саурона. Помолчал. — Ты не жалеешь, что отправил его в Ханатту?
— Разве он мало сделал для Ханатты? — тихо откликнулся тот.
— Я не об этом, ты знаешь.
— Знаю. Повторю: разве он мало сделал для Ханатты? Вы уже не видите в нем убийцу-Хэлкара. А значит, все было не зря. Он сумел вернуть себе свою душу…
Керниэн покосился на него. Хотел было что-то ответить, приоткрыл рот… И — промолчал.
Короткий путь закончился у простого походного шатра. Из темноты слаженно шагнули бдительные стражи: после недавнего покушения принц удвоил охрану хэттана; тот не протестовал.
Керниэн молча махнул рукой, приказывая занять пост на подходах к шатру. И, кивнув Саурону, первым вошел внутрь.
Аргор не спал, но звук шагов и шелест откинутого полога не сразу вырвали его из тяжелого, мучительного полузабытья. Медленно, словно даже для такого простого действия требовались огромные усилия, он открыл глаза. Повернул голову к поздним визитерам. И, не меняясь в лице, неторопливо поднялся на ноги.
Попытался подняться. Руки вдруг подломились: упал обратно — неловко, тяжело. Стиснул зубы; на белом, в синеву, лице ни единой эмоции, лишь в глазах — невыносимая, невозможная для смертного боль. Вскинул руку, останавливая рванувшегося на помощь Керниэна. Оперся ладонями о жесткую постель.
Пошатнулся.
Встал.
— Повелитель, — неестественно спокойный голос прозвучал глухо, словно ему было тяжело говорить. На Керниэна он не смотрел.
…Все уже было сказано. Не о чем, незачем говорить.
Ортхэннер на миг опустил веки — не смотреть в эти выцветшие, смертельно усталые, до краев, словно звездным светом, переполненные болью глаза…
«Прости меня, ученик мой, этот урок оказался слишком жестоким. Возможно, стоило остановить тебя, не позволить сотворить это с собой… Но — хватило бы тогда у тебя сил, чтобы выдержать последнее испытание? Хватило бы воли вернуться назад, из-за Грани, которая так манит тебя обещанием свободы и искупления?.. Я не знаю этого. Быть может, своим молчанием я погубил тебя. Быть может, удерживая живую душу в давно мертвом теле, ты потерял слишком много сил и, шагнув за грань, просто не сможешь вспомнить, кто ты и почему пошел на эту жертву.
Я знаю лишь одно: вчера, выбирая между судьбой многих и собственной душой, ты окончательно стал человеком.»
Он стиснул зубы и шагнул вперед, вдруг разом осознав: разговора не выдержит. Ни он. Ни Аргор.
Ни Керниэн, все еще не выбравший до конца между долгом — и тем, что должно было стать однажды дружбой.
— Ханатта будет свободна, Аргор, — тихо сказал он, глядя в глаза нуменорца. — Но — не так. Не такой ценой.
Аргор долго молчал.
— Цена? — наконец через силу разлепил он губы. Показалось — он не вполне понимает сказанное. — Цена никогда не бывает слишком великой. Я не успею уже остановить Нуменор. Но дальше в Ханатту его не пропущу. Не мешай мне.
В голосе звучала глухая, стылая тоска. Вспомнилось вдруг некстати: «Ты знаешь, кто я. Ты знаешь, какими методами я буду добиваться цели. Не боишься, что все ляжет на тебя?..»
Не знал, как оказалось. Не думал, что нуменорец — «брезгливый убийца», «Меч Эру», не считающий Низших за людей — не думал, что он решится бросить себя в кошмар не-жизни ради спасения ненавидящего его народа.
Ортхэннэр вдруг понял, что — и как — должен сказать сейчас.
…понял. Но не успел.
Керниэн шагнул вперед. Аргор едва заметно вздрогнул, словно опустившаяся на плечо ладонь обожгла даже сквозь одежду. Во взгляде, впервые за весь разговор, мелькнуло что-то живое.
— Прости, — тихо сказал принц. — Когда-то я боялся, что ты предашь Ханатту… А сегодня совершил предательство сам. Ты достаточно уже сделал для моей страны, для армии… Прощай… друг мой.
Обернулся к Саурону: глаза влажно блестели.
— Отпусти его, Посланник!
Просьба, больше похожая на приказ.
Аргор отшатнулся. Гневом и несогласием полыхнул измученный взгляд.
— Нет! — яростно выдохнул он. — Керниэн, это мой выбор! Не смей решать за меня.
— Тогда решу я, — Ортхэннэр сделал шаг — последний, отделяющий его от нуменорца. Вскинул руку, пресекая возможные возражения.
…Меньше шага — между человеком и кем-то — большим? меньшим? Между уже мертвым и вечно живым.
…Между ними двоими — почти нет разницы, вдруг понял Ортхэннэр. Осталось меньше шага. Вперед? Назад? И спокойные, решительные, смертельно усталые глаза смотрят, кажется, в самую душу. Он мечтал о смерти — даже сейчас, яростно сопротивляясь ее власти. Мечтал — об искуплении, о прощении, которого сам себе не готов был дать. Об освобождении, которое никогда не смог бы принять по собственной воле.
…От которого отказывался — сейчас.
И, знал Ортхэннэр, вновь откажется — если он не ошибся и Арта примет того, кто нарушил один из законов Мира во имя спасения живущих в нем.
«Ты поймешь — потом», — мысленно пообещал он человеку.
А вслух сказал — едва слышно, так, что лишь нуменорец мог услышать:
— Ты был прав. У людей есть право выбирать. У всех — не только у тех, кто владеет Силой. До сих пор выбирал не ты — за тебя: Единый, я, твоя ожившая совесть, твое чувство долга… Пришла пора выбирать самому.
Он не стал ждать ответа. Сейчас это могло только помешать. Пальцы легли на грудь нуменорца — прямо напротив все еще бьющегося, вопреки всем законам, сердца.
Аргор вздрогнул. Разжавшая ядовитые клыки боль ушла сразу, раньше, чем он успел это осознать. Ортхэннэр знал, каково это: не слабость даже — облегчение, лишающее воли и отнимающее у тела способность подчиняться приказам разума. Мгновение еще он смотрел в затуманившиеся, теряющие осмысленное выражение глаза. Потом ресницы человека слабо дрогнули, опускаясь.