Она пожала плечами:
— Может быть, всю жизнь. Для профилактики.
— И в этом нет ничего страшного, — вставил доктор Махмуд. — В конце концов, диабетики тоже всю жизнь принимают инсулин. Не такая уж большая плата за здоровье. Да, скоро уже начинаются групповые занятия, так что если вы готовы, то…
У меня не хватило духу углубляться в эту мрачную тему. В кого же это я превращусь в итоге? В психа, подсаженного на вытяжку техасской придонной пакости?
Я слез с кровати, попрощался с доктором и пошел по коридору вслед за Кейт, глядя, как волнуется ее блондинистая шевелюра, источающая при каждом взмахе аромат «Шанели» номер пять. Интересно, доктор Махмуд уже сообщил Лиз радостную новость про литий и маниакальную депрессию? Когда-то давно мы учили на химии про этот литий. Он в таблице Менделеева где-то вверху, в левом углу. А вдруг он радиоактивный? От этой мысли мне сразу сильно подурнело.
Я с тихим ужасом думал о групповых занятиях, ожидая встретить там целый зверинец с наполеонами, резаными венами и всем таким прочим, но безумие здесь оказалось пропущено через тугой сфинктер британской формалистики. Вся процедура напоминала чаепитие в приморском пансионате, только вместо стола и чашек присутствующих снабдили диким количеством пепельниц. Кейт подвела меня к группке складных стульев из серого пластика, расставленных просторным кругом. Три из них уже были заняты. Увидев нас, мои будущие одногруппники, производившие анализ достоинств и недостатков местной кухни, отвлеклись от своей беседы, и Кейт представила нас друг другу по именам.
Загорелую пампушку лет пятидесяти пяти звали Кэрол. На ней был дорогой спортивный костюм из шоколадного велюра, кроссовки и разнообразное золото. Потом еще был Бернард — тот старик, что выл в туалете. Сегодня на нем была рубашка в мелкую клетку и темно-бордовый галстук. Он держался замкнуто, и видно было, что малоаппетитная процедура поиска внутреннего «я» не доставляет ему особого удовольствия. Болезненный юноша по имени Джошуа поднял руку в знак приветствия, и тут в комнату вкатил краснорожий свиноподобный амбал лет сорока. Амбала звали Ангус.
— Всем пррвет! — празднично-бодро возгласил он, нещадно глотая гласные.
Он плюхнулся в кресло и зашевелил губами, пытаясь прочесть надпись на моем чампионовском джемпере. К его блейзеру с медными пуговицами пристал засохший желток. Вошла еще одна пациентка, Мария, и извинилась за опоздание. У нее оказался плавный австралийский выговор. Она была высокая, с широкими плечами, но такая худая, что казалось, что она существует только в двух измерениях, как бритвенное лезвие с климтовского наброска. Кейт открыла заседание:
— Ну вот, Стив, вы со всеми познакомились. Может, теперь расскажете немножко о себе?
— Хм, а с чего начать?
— Ну, расскажите нам, например, что вы сейчас чувствуете.
Я припомнил первый день в ИСТ и выдал пятиминутный маловыразительный отчет о посетивших меня галлюцинациях и последующей госпитализации. Главное было начать — дальше покатилось. Правда, надо сказать, что, пока я разорялся, никто вокруг и ухом не повел. Кэрол всю дорогу смотрела на меня пустыми глазами, делала увлеченное лицо и ждала, когда я перестану шевелить губами. Джошуа самозабвенно терзал собственные ногти, а Мария ничего не видела и не слышала и думала о своем. Я заметил, что на левой щеке у нее из-под пудры проглядывает пигментное пятно размером с ноготь большого пальца.
— Спасибо, Стив, — сказала Кейт, когда я закончил. — Может быть, теперь кто-нибудь еще хочет поделиться с нами своими чувствами?
Кэрол, поломавшись, изготовилась делиться. Бернард громко вздохнул и пустил по кругу пачку «Силк Кат», надеясь немного оттянуть начало монолога. Все, кроме Кейт, взяли по сигарете, и Бернард с пироманским восторгом поднес нам огонька. У него дрожали руки — может, это от транквилизаторов. Доктор Махмуд предупредил меня, что галоперидол может давать такой эффект, и сказал, что прописал мне какие-то таблетки, которые это снимают. Я с радостью отметил, что моя собственная рука, протянутая за сигаретой, вполне тверда. Вообще-то я бы предпочел «Мальборо»: теперь, когда мне снизили дозу галоперидола, я уже мог получать удовольствие от процесса. Из-за транквилизатора до меня все доходило тупо и медленно. Курение превратилось в пресную формальность, в пантомиму стресса и вовлеченности в происходящее. А именно этого я и не мог почувствовать из-за галоперидола.
Наше собрание стало похоже на заседание ЛECKa. Я следил, как моя струйка дыма завитками поднимается вверх и сплетается с другими, возносясь к потолку, как дымовой сигнал или дым от жертвенного костра, зажженного по обету во славу божественной «Бупы». В клубах никотинового тумана я различал профиль Алана, роршаховым пятном возникавший из коридоров моего сознания, в извивах которых мой внутренний ребенок крался следом за ним с охотничьим ножом. Сигарета догорела до фильтра и обожгла мне пальцы. Я резко вернулся к реальности. У меня на колене покоился столбик пепла, похожий на ископаемого червяка. Я окончательно очнулся и настроился на трагически-пафосный голос Кэрол.
…И когда мне наконец дали роль, я просто испугалась. Я столько лет уже не работала… То есть я работала, да еще как: муж, дети — это та еще работка, между прочим, но у меня не было ничего своего, для души — понимаете? И в конце концов я сорвалась, сломалась просто. Лайонел сначала все понимал: наблюдение — это ведь для нас часть работы. Нет, не то чтобы я была там фанатка Станиславского, но мне нужно было в сериале сыграть нищую. Я же должна была понять, что это такое… Я стала ходить на вокзал, как бомжи, стала проводить там все больше времени, домой идти не хотела, неделями в одном и том же ходила. Ну и пить начала, конечно…
Потом была очередь Бернарда. Выяснилось, что он бывший соцслужащий и что в свое время он отвечал за какую-то программу, связанную с городами-побратимами. Один раз вечером он пришел домой и увидел, что его жена сидит в кресле и у нее нет головы. Между колен у нее был зажат его дробовик. Бернард впал в кататонию, и Кейт до сих пор пыталась заставить его прислушаться к собственным чувствам.
У Джошуа была проблема с водой. Его все время тянуло пить, причем в таких количествах, что все витамины и минералы из него вымывались, и у него начинались всякие нарушения. Медсестры следили за тем, сколько он пьет. Ему даже цветы не разрешали приносить: стоило человеку отвернуться, он тут же выпивал воду из вазы.
Мария страдала анорексией. До того как ее к нам привезли, она теряла вес, как ракета Сатурн-5. Год назад она пыталась отравиться парацетамолом, но неудачно. Простое, кажется, дело: глотай себе таблетки, и все, но у Марии с глотанием проблемы, вот и недотянула. Я смотрел, как муха с жужжанием снует туда-сюда, иногда на секунду замирая в воздухе, и, вспомнив детскую игру, пытался провести линию между невидимыми точками, в которых она останавливалась. Этим я и развлекался, пока Кейт не закрыла собрание. В общем, так или иначе, общество всех нас обработало своими штабелевочными машинами. Одно только хорошо в психических заболеваниях — они поражают всех подряд, без учета социального положения.
Лиз позвонила и сказала, что вечером не сможет, потому что у нее болит голова. Интересно, у нее правда болит или просто что-то поинтереснее подвернулось? Потом пришла медсестра, разбудила меня и пригласила в палату Тони. Глазки у Тони блестели испуганно, на лице проступила сеточка багровых сосудов, похожая на причудливую маорийскую татуировку.
— Ну как ты, Стив? Нормально? — просипел он. — Эй, ты слышишь? Это я, Тон.
Он слегка покачивался, стараясь разглядеть меня сквозь окутывавшие его алкогольные пары. Я протер глаза. Тони, надо думать, как принял в обед, так с тех пор и не останавливался.
— Слышу, слышу, садись, — сказал я. — Странно, как тебя вообще в лифт пустили. У них там, говорят, внизу ребятки обретаются из отдела по алкоголю и наркотикам.
Тони засмеялся, но его улыбка тут же обвисла в пьяном приступе грусти.
— Черт, я так себя ругаю, что акции продал! Знаешь, если бы можно было перерешить…
— Брось, Тон, ты тут ни при чем. Он нас обоих кинул. Стравил, как дураков, а потом кинул. Так что ты тут не виноват.
— Да ладно, не гони!
— Да нет, слушай, вот думал, он тебя выпереть хочет, а сам тебе даже не сказал ничего.
— Все равно нельзя было акции продавать, — пробубнил он, заплетаясь языком в свистящих и шипящих согласных.
— Все, не скули. Нас с тобой кинули просто, и все. Когда он тебе в первый раз предложил акции продать?
— В тот же день, перед обедом как раз. Я как согласился, он сразу юристам позвонил, они за час все организовали. Документы с курьером прислали. Только Алан не говорил, что хочет тебя уволить. Мне и в голову не приходило… Я думал, у вас там мир и дружба. Я думал, он меня хочет выгнать. И потом, мне же деньги нужны были очень…
— Знаешь что, Тон? Я, когда отсюда выйду, убью его.
— Ты серьезно, что ли? — Тони вспомнил, где находится, и слегка поежился.
— Да нет, это я так, шучу.
— А ты потом еще и в пятницу до него дорвался? Он теперь может в ужастиках без грима сниматься.
— Это хорошо. Ты ему, кстати, не говори, о чем мы тут с тобой толковали, ладно?
— Я ему вообще ничего не говорю. Они не сказали, когда тебя отпустят?
— Нет. Они мне литий прописали и теперь должны убедиться, что доза правильная.
— Литий? Я про такой слышал. Слушай, Стив, Аксель Роуз тоже на литии. Может, ты теперь рок-звездой станешь? Тебе уже поздновато, правда, но попробовать-то можно, попытка не пытка! — Тони рассмеялся и как будто малость расслабился, но минут через десять засобирался.
Когда он ушел, я как следует обдумал все, что он мне рассказал. Как я и подозревал, Алан перерешил все в последнюю минуту. Чем дольше я думал об этом его фортеле, тем больше убеждался, что он как-то связан с тем, что случилось в его доме в тот вечер, когда я приехал за «Сегуном». Значит, надо узнать, что там произошло, а следовательно, надо поговорить с Клэр.