Бурление усилилось, от разрыва повалили пузыри, наполненные черным дымом. Занялось, появились алые разводы сдерживаемого водой огня, но рвущегося наружу. Вверх, вниз, вбок — бурлящая масса расширилась во все стороны, добежала до краев, и разрыв вспыхнул целиком, как одна толстенная спичка.
Я отшатнулся от стены пара, понимая, что сейчас не только мэйн во мне сварится, как рак, но и я сам схвачу тепловой удар или парочку ожогов. Я ускорился, стал отгребать назад, чувствуя, что жар буквально выпаривает из меня мэйна. Заболели легкие, зрение мигнуло черным пятном и отчаянно захотелось вдохнуть воздуха.
Я понял, что мэйна уже нет. Прыгнул, отталкиваясь от дна и отгребая в сторону, чтобы не влететь в столб бурлящего пара, летящего к поверхности. Но пар будто прыгнул на меня. Стоило уничтоженному разрыву осыпаться пеплом, подхваченным бурлением воды в разные стороны, из-за него на меня прыгнула лоскотуха. Уже не та милая, грустная девушка, а озлобленная страшная старуха с раскрытой зубастой пастью.
Думать, зачем она пряталась за разрывом и чего ждала, было некогда. Я усиленно заработал ногами, стараясь ускориться. Разом все стало тяжелым — мокрые штаны, ботинки полные воды. Я замахнулся на утопленницу киркой, но она лишь ловко поднырнула под моей рукой, обхватила руками и все также на скорости, закрутила и потащила в сторону от берега.
Я брыкался, тянулся острым концом клевца, стараясь ударить ее по ребрам. Дважды промазал, скользкая гибкая тварь вертелась сама и кружила нас. Но с третьего раза попал, кончик кирки вошел в лоскотуху на несколько сантиметров. Она зашипела, как охрипший дельфин на уровне ультразвука, дернулась и ослабила хватку. Дала мне возможность высвободиться и я, оттолкнувшись от нее ногами, рванул за воздухом.
Вынырнул, сделал один вдох, и меня тут же вернули под воду. Ледяная, почти стальная хватка, сжала лодыжку. Лоскотуха дернула меня обратно на дно, но и сама оказалась в уязвимом положении. Я рубанул киркой, практически не глядя. Что-то задел и ударил второй раз, потом третий, а когда хватка ослабла, развернулся и полоснул киркой по спине утопленницы. Зацепился за ребро и дернул вверх, таща ее за собой.
Что-то темное, похожее на кровь, тонкой струйкой текло от ее головы и размазывалось в воде. Леля не двигалась, медленно опускаясь на дно. Запрокинула голову — злоба с лица исчезла, вернулось девичье лицо, спокойное и печальное.
Я всплыл на поверхность, сделал несколько глубоких вдохов и нырнул обратно, пока она не очухалась. Нашел ее на дне, ухватился и приставил к подбородку кирку, и уже готов был проткнуть бледную кожу под шеей, как она открыла глаза.
«Ты помешал мне отомстить… Ты думаешь, что сделал этот мир лучше?» — пронеслось у меня в голове.
Лоскотуха рыпнулась, пытаясь достать меня когтями. С кончиков пальцев сорвалось несколько плотных сгустков, похожих на метательные ножи без ручек. В этот момент я тоже ударил, пропихнул со всей дури, рыча и теряя остатки воздуха, острие кирки вперед. Завалился, чуть ли не обняв, на утопленницу, пропустив три из четырех лезвий над собой и получив четвертое в районе лопатки.
Меня подхватила вода и стала выталкивать на поверхность, в правом плече пульсировала боль, сводило руку и сжимало и без того пустые легкие. Я подгреб левой, завис над лоскотухой, бросая последний взгляд на ее мертвое лицо, и поднес огневик к поднимающемуся над телом призрачному ореолу. И как только силуэт занялся и забурлил, мощный горячий поток вытолкнул меня на поверхность.
Яркий свет, клубы пара, приход силы, кислород в изголодавшемся мозгу — я ничего не соображал, только чувствовал жар по всему телу. Горело все вокруг и внутри — медальон, душелов, вскипяченная вода. Я вынырнул, закашлялся и стал загребать одной рукой в сторону берега.
Кое-как выплыл из пара, разглядел берег и пересчитал наших. Живы! Все — Захар потрошит тушу болотника, Банши что-то мастерит на коленке, Гидеон подбрасывает дров в большой костер, а Стеча, стоя у кромки берега, пялится на меня.
Здоровяк, не раздумывая, бросился в воду и уже через несколько мгновений аккуратно схватил меня за шкирку, выловил и посадил на берегу поближе к огню.
— А ты там не торопился, — подошла Банши, — а чего такой красный? Загорал что ли?
— Да что ты издеваешься над ним? Он разрыв закрыл. Не видишь, ему надо в себя прийти, — ее оттолкнул Захар и наклонился ко мне. — Ты янтарь подобрал?
— Что с лоскотухой? — за спиной послышался голос Гидеона, потом треск разрываемой ткани и резкое жжение в ране, будто Гидеон туда зеленки влил.
— Нет, нет и нет! — я захрипел. — Подуйте кто-нибудь, жжется же!
— А что нет то? — спросила Банши, дуть не стала, но аккуратно стала водить горстью снега вокруг раны.
— Не загорал, не подобрал, нет больше лоскотухи, — утопленницы нет, а дух ее остался. Сидит сейчас, нахохлившись и обидевшись, в одном из номеров душелова, а Муха с Белкой с интересом разглядывают новую соседку. Нет, конечно, но мысленно я себе это так представил.
Нашлась моя фуфайка, Гидеон поделился фляжкой, и я начал приходить в себя, греться и сохнуть. Смотрел, как Стеча ныряет за янтарем, вполуха слушал доклад Захара о полученном сборе трофеев и скудным остаткам боезапаса.
Из леса появился отряд Якова, настороженные люди аккуратно выглядывали из-за деревьев, а потом отправили Щуку на разведку.
— Как вы? Дядька Яков спрашивает, все ли безопасно? — Щука старался переступать через выпотрошенные и прогоревшие тела утопленников, вздрагивая при каждом шаге.
— Передай, что сейчас все хорошо, — крикнул Гидеон, — Но через пару дней надо обряд еще совершить, чтобы зло окончательно ушло и не вернулось.
— Что за обряд? — я шепнул священнику, глядя в спину убегающего пацана. — Я еще чего-то не знаю?
— Ты многого еще не знаешь, разные обряды есть, — Хмыкнул священник, собрался меня перекрестить, но передумал. — Но сейчас это только для того, чтобы нас на обратном пути в лесу не прикопали.
Щука донес все правильно, ну, или мы слишком параноили. Встретили Якова с демонстративно уставшими улыбками, руками за спиной и рассредоточившись так, чтобы не перекрывать себе возможную линию стрельбы. А он не напал, даже помог, нагрузив перепуганных парней, шкурками и мешками с чем-то настолько отвратительным, что даже Банши нос скривила.
В остроге Якова с парнями, нагруженных трофеями, встречали как героев. Мы шли следом, и нам тоже досталась капелька славы. Нам кивали, жали руки, но то ли у деревенских сил не хватило все время кричать, и запал короткий был, то ли здесь было принято хвалить только своих. А мы типа на зарплате, свою награду и так получим.
Мы не спорили, а, наоборот, стоило старосте с женой оказаться перед нами и начать приторно-сладкими голосками вызнавать как, что прошло, Гидеон сослался на усталость. Попросил затопить баню и дать отдохнуть, пообещав, что к празднику мы присоединимся позже.
Это какой-то нереальный иррациональный кайф — баня!
Жаль, я раньше этого не знал. Не было ни возможностей, ни поводов, ни компании, только частые шутки про тридцать первое декабря, которые не все понимали. Откуда пошло знали, а в сам процесс никто не погружался. Надо в «Заре» тоже такую традицию организовать.
Русская баня, с паром и вениками, не сухая финская и не потная турецкая подделка, а наша, да еще с умелым банщиком! Гидеон оказался неплох, жаль только меня парили квадратно-гнездовым методом, стараясь не разорвать швы на спине (наложенные Банши) и особо не трогая нежную кожу на заживающей ноге.
Стеча стонал, вопил и охал так, будто мы здесь оргию устраиваем. А на самом деле здесь даже Банши не было — вопрос полов не поднимался, но как-то само собой она осталась в засаде снаружи, караулить, чтобы нас никто не подпалил. Больше всего я переживал за Захара, но он оказался самым живчиком из нас. Старую железяку паром не победить. Так, только косточки погреть.
Я распарился и прыгнул в сугроб, словил такой кайф, что понял — не быть мне зацикленным на приходах силы наркоманом. Есть еще в этой жизни другие радости, которых надо перепробовать, и побольше.
В остальном — огонь! И не такой, от которого горят, а который как восторг. Ни медитация, ни модные в том мире детоксы с ретритами не сравнятся с нормальной баней. А сейчас я поплыл, не барахтаясь и борясь с тяжелым грузом воды, а в полубессознательном расслабленном состоянии. Отключился. Отпустил все тревоги и гнетущие мысли.
Все, что мог для этого места, я сделал. Уже поздно сожалеть или что-то менять. Я сидел в предбаннике в одной простыне, прикрыл глаза и щелкал в руке огневиком. Слушал шутки Стечи, ворчание Захара и тосты Гидеона.
— Мы, скорее всего, сразу не сможем на Марту заявить, — Стеча затронул тему, которую так не хотелось обсуждать. — То есть заявить-то сможем, но, чтобы делу ход дать, нужны будут свидетели.
— Значит, сразу как с Исаевым разберемся, так и приступим, — ответил Гидеон. — Кравец скоро ответ должны прислать, надеюсь, не затянем. Матвей, ты чего кривишься.
— Слишком много неопределенности, — я не стал открывать глаза. — Но это уже и не важно.
— Почем… — начал задавать вопрос Гидеон, но осекся, а потом вдруг вскрикнул. — Что ты натворил?
— Я ее чувствовал и не дал бы ей совершить вред кому-либо еще.
— Ты что, пронес ее в город? — воздух колыхнулся передо мной и запахло сливовицей. — Почему ты говоришь в прошедшем времени?
— Уже все закончилось, — я открыл глаза. — Только что.
— Черт, черт, черт! — начал заводиться святоша. — А ты не много на себя берешь? Решать, кто виновен, а кто нет?
— Ты же знаешь? Да свершится справедливость… — я тоже начал раздражаться, слишком долго вел этот внутренний диалог, но это мое решение, и оно уже принято.
— Знаю, — Гидеон перешел на шепот, отчетливый и холодный, — даже если небеса упадут. Может, твой отец тоже так начинал? Это темная сила. Ты уверен, что она не ведёт тебя?