Кузьма налил чашку чаю и, вытерев рукавом докучавшие ему капли пота, продолжал:
– Взять хоть бы читальню эту. Кто мужиков на такое дело подбил? Я! Без меня им вовек бы не додуматься. «Что ж это, говорю, в других местах всякие чтения, а мы сидим в темноте, когда все удовольствие по полтиннику с рыла? Это изба-то! Газеты, говорю, шеф для нас выпишет, книги пришлет, а нам избу снять, да дровишек. Давай, говорю, организуем!»
«Давай!» – кричат.
Велико ли дело по полтиннику? От какой хошь бедности, а такие деньги разыщешь. «Кто собирать будет?» – «Собирай ты, Кузьма. Тебе книги в руки, ты у нас обчественник». А я разве когда откажусь? Я завсегда на мирское дело охоч был. Кабы все такие, как я – у нас читальня была бы! Право слово, была бы…
– Отчего ж не сладилось-то?
– Сладишь тут с нашими! Скверный у нас народ, я тебе скажу, – такой народ!.. Ну вот. Порешили это мы, а я свое дело знаю: на другое же утречко по свежим следам и пошел. Прихожу к Матвею – крайняя изба у Матвея, зажиточный мужик, три коровы во дворе. «С чем, говорит, пожаловал?» Я ему так и так: «Порешили вчерась по полтиннику с рыла. Пожалуйте, мол, ваши денежки!»
«Разве мне жалко, говорит. Мне не жалко! – А сам за кошельком и не лезет. – Много ли, говорит, собрал»?
«К тебе первому, говорю. Ты дашь, полтинник будет.»
«Эка сказал! Чтобы я первый? – это Матвей-то говорит. – Я, говорит, дам – за мной не пропадет – только другие-то как? Я внесу, а Сидор не внесет?..»
«Давай, говорю, а с Сидором я сам столкуюсь.»
«Ни за что, говорит, Сидор не внесет! Знаю я его! А ты вот что, Кузьма: иди собирай, а как денег наберешь – приходи ко мне – я тебе сразу весь полтинник отвалю!»
Ну, что же мне ответить? Пошел к Сидору – рядом с Матвеем изба у Сидора-то. Тот победнее немножко, а все же с достатком.
«Давай, говорю, Сидор, как постановили!»
«Никто не дал, так ты ко мне? Дурак я, что ли? Пусть Антроп даст.»
Я, конечно, к Антропу…
– Ну что же, – прервал я Кузьму, – никто так и не дал?
– Никто не дал! Сволочь народ! Куда ни придешь, везде так: «А мы-то, говорят, что же: лучше других? Никто не дает, а мы дадим?.. Шалишь!» Так и разладилось дело – сидим в темноте, ни книг, ни газет, ребятам скучно, одно баловство… А все почему? Потому что обчественников мало – так мне и наробраз сказал: «Необчественный у вас народ, один только ты, Кузьма, обчественник… Побольше бы таких!»
Лицо Кузьмы лоснилось теперь уже не столько от выпитого чая, сколько от удовольствия. Он молча налил еще чашку и медленно пил, продолжая улыбаться.
– Кузьма, а Кузьма, – спросил я, – вот ты говоришь, никто первым не хотел этого полтинника вносить?..
– Никто!.. Ей-ей никто, – торопливо подтвердил Кузьма.
– А я вот что думаю! Взял бы ты сам, как общественник, да и внес этот полтинник первым, – а? Ведь тогда бы и другие…
Кузьма удивленно раскрыл глаза, поставил блюдечко на стол, с минуту молчал от неожиданности, а потом, хлопнув себя по колену, крикнул:
– Что это ты говоришь? Я? А ни в жисть! Чтобы я первый дал, а потом никто не внесет, я за всех отдувайся? Экося что сказал! Чтобы пропали мои денежки?.. Как же это так?..
Он долго ворчал, собирая шапку, кушак, рукавицы, ушел, не допив даже последней чашки чаю, и всю дорогу потом не разговаривал.
Гражданка
Ну, братцы вы мои, такие теперь дела пошли ума не приложишь. Я уж про текущий момент и говорю, про текущий момент слово предоставляется следующему оратору, а мне разрешите высказаться, как я по женскому вопросу на суде ответ держал. Не верите? А я на своем кармане испытал и во как верю! Вы скажете какой-такой женский вопрос? А вот какой: сходка была у вас, у зареченских, – избу-читальню обсуждали, нужна она, или, значит, и без нее век проживем, как отцы-деды жили… Да! А уж какое обсуждение – понятно! Мы – старики-так говорим: не надо! И все бы ладно, кабы бабу чорт не попутал. Феклу Плетуниху знаете? Ну так вот она.
– Дозвольте, говорит, мне слово про женский вопрос!
– Болтай!
Бабе, известно, выболтаться не дашь, так она тебя уморит, окаянная. Ну вот, выходит эта Плетуниха и давай все наоборот. Люди говорят – не надо читалки, она – надо. Люди говорят: и без нее проживем, а она – не проживем! Такая несуразная – известно, баба! Я ее легонько и цукни:
– Хотела, говорю, про женский вопрос говорить, а о мужском болтаешь! Не твоего ума дело!
– А ты, говорит, почем знаешь, кто умнее? – Языкастая такая.
Я ей насупротив:
– Баба ты – баба и есть!
А ее чорт дерни:
– Не баба, говорит, а женщина.
Совсем меня разозлила:
– Женщина, говорю, так тебя…
Ну, понятное дело – высказался по текущему моменту… А она мои выражения в протокол да на суд. Получаю повестку, прихожу:
– Чего изволите, гражданин судья?
А Фекла тут как тут, проклятая.
– Вы, – судья-то мне, оскорбили вот ату гражданку…
– Бабу-то? Обругал немножко, не скрываю!..
– А знали вы, что за такое дело полагается штраф?
Я присел даже.
– Как так штраф?
– По закону… такой есть закон: за оскорбление гражданина…
Я тут свое положение в момент обмозговал:
– Так тож, говорю, за оскорбления гражданина, товарищ судья! А про бабу в законе не писано. А я Феклу проучил – бабу.
Судья на лицо строгость надел:
– Не баба она, а гражданка!
Рассердился тут я, сплюнул даже, а выругаться побоялся – суд.
– Двадцать лет, говорю, я эту Феклу знаю и все двадцать лет она у нас бабой считаласью А тут-на поди! Гражданка! Тьфу!
А судье и горя мало:
– Платите за оскорбление личности штрафу пятнадцать рублей.
Заплатил. И кто такое дело наперед знать мог? А я вот теперь доподлинно знаю. Бабу сколь хошь ругай, даже побей бабу – и ничего. А вот гражданку – ни-ни. За гражданку ответишь! Вот что!
Хожу теперь и опасаюсь: надо бы бабу ругнуть, а вдруг она гражданкой окажется? И остережешься. Иной раз так свербит, так свербит, кулаки чешутся, а боюсь! Я вот и вношу такое предложение: почему это советская власть на женским вопросом наблюдения не имеет? Вывески бы им, курицыным дочерям, на шею повесить, которая баба, а которая, тьфу ты, гражданка! А то ведь как их теперь разберешь? Неровен час, ни за что ни про что пострадать придется.
Необыкновенные истории
«Ефиоп»
– Идем, ребята, смотреть – к Тихону комиссар приехал!
Ребята побежали на край деревни к новой, пахнущей смолой и стружкой избе. Смельчаки подобрались к окну и, придерживаясь за косяк, заглянули в избу. Оттуда выглянула круглая, словно месяц, физиономия.
– Ефиоп! – закричали ребятишки и прыснули от избы.
Физиономия расплылась в добродушную улыбку и спряталась. А ребятишки опять начали подбираться к окну: интересно посмотреть на нового человека.
А человек этот был не кто иной, как крупный спец из текстильного, треста, Авдей Семенович Карнаухов. Приехал он по совету докторов.
– Вам бы свежим воздухом подышать, – говорили они, – месяц – другой в деревце, – никакого Крыма не надо… А еще лучше, если мужикам в работах помогать будете…
Карнаухов поехал. Тихон Малафеев с удовольствием принял постояльца, запросив за ночлег и за хлеб всего только трешницу в сутки.
Карнаухов удивился такой дешевке.
– Я вам в работах помогать буду, – сказал он, стараясь задобрить хозяина.
– Помогать?
Тихон призадумался.
– Нет, уж если помогать будете – воля ваша, – а придется еще трешку прибавить…
– За что же? – удивился Карнаухов.
– Да уж так… Мало ли что…
После городской суеты, телефонных звонков, докладов и распоряжений Карнаухов долго не мог привыкнуть к деревенской жизни. Выйдет на речку, выкупается, сядет на завалинке, посидит – и все как будто чего не хватает. Сначала его занимали ребятишки, державшиеся на почтительном от него расстоянии, но скоро и они приелись, а неизменное «эфиоп» показалось даже обидным.
Утешало одно: начнутся работы, и будет веселее.
– Скоро косить-то будете? – спрашивал он у хозяина.
– После Иванова дня закосим…
Еще за неделю до Иванова дня деревня начала волноваться: каждое утро крестьяне выходили в поле, перемеряли луга, ставили вешки.
«Надо и мне начинать,» – подумал Карнаухов.
Он выпросил у хозяина косу и пошел на огород. Но тут постигла его полная неудача: коса почему-то лезла вверх и только приминала траву.
«Ничего не выйдет… Не уехать ли мне?..»
Дня три ходил по деревне, смотрел на приготовления к покосу и чувствовал себя лишним Как-то вечерком он завел разговор с хозяином:
– А сколько у вас десятин покосу? – спросил он.
– Как сказать, – ответил Тихон, – на вешне клин, да на вырубке два, в пустошах полоса и утинчиков штук пять…
– А сколько же это десятин?
– Кто их мерил! На четыре души у меня…
«Ну и хозяин – не знает, сколько у него покоса,» – осудил Карнаухов своего хозяина.
– А сколько у вас косцов? Сколько один косец может выкосить в день?
Тихон кое-как отвечал.
– За сколько же дней вы думаете справиться с работой?
– Как бог даст…
– Так вы без плана работаете, – удивился Карнаухов. – Разве можно без плана? Я вам календарный план составлю…
«Вот она где моя помощь нужна, – организация у них допотопная, а я – превосходный организатор…»
Теперь Карнаухов уже не чувствовал себя лишним.
С раннего утра он садился за стол и начинал высчитывать, расписывать, собирать справки.
– Видите, как выходит, – похвастал он хозяину – по моим расчетам, вы должны скосить вырубку и вешню за три дня, а двадцать восьмого по-старому-на пустоши.
– Перед праздником-то! Небось Петров день…
– Ах, да… Не предусмотрел, – огорчился Карнаухов и снова принялся за работу.
На другой день план был готов и одобрен хозяином:
– Вашими бы устами мед пить…
– А что ж, – самодовольно возразил Карнаухов, – вам теперь остается это расписание выполнить – и все будет в точности… Календарный план – это первая основа…