– Да не забыть сказать – на пожарную машину деньги собирали – осталось у тебя что, а то вечером придут!
– Машина! Я такое привез, что получше машины! Так и скажем, что нам машины не надо!
Жена пощупала воз:
Аль дров купил? Будто доски какие!
– Доски! Все бы такие доски…
Принесли в избу, развязали узлы – баба так и ахнет:
– Иконы! Да ведь и в церкви столько нет! На что они тебе?
– Ты, баба, бога не гневи, – возмутился Пташкин, – коли арапника боишься… Ты послушай, какие иконы-то!..
И, развертывая узлы, Пташкин начал объяснять про каждую икону:
– Вот это Пантилимон-целитель – от хвори и худобы… Власий – от скотьего падежа… Фролы и Лавры – видишь тут сколько их угодничков-то?
Пташкин показал икону, сверху донизу наполненную снятыми с самыми разнообразными бородами.
– Это все Фролы и Лавры… Направо – Фролы, налево – Лавры – от лошадиных болезней… Божия матерь Покрова – от несчастия всякого покрывает… Георгий – победа и одоление над завистником и супостатом… Это я про Еремку – Еремка мне все грозится – так от него икона поможет…
Так все иконы перебрал: которая от золотухи, которая от градобития, тот святой для овсов, тот святой для травы, от этого клопы мрут, тот для тараканов и пауков помогает. Наконец, добрался до самой главной:
– Неопалимая, матушка!.. Супротив пожара! Был такой в библии куст – мне дельный человек изъяснил – горел этот куст и не сгорал… Вот из этого куста икона и сделана… Так и продавец объяснил – это, говорит, не какая-нибудь – кустарная… Если загорится что – три раза обнеси – и будет там гореть – не сгорать – еще новее станет!
– Ну!? – удивилась баба.
– Вот тебе и иу! Сам видал – он мне тут же и показал: дом – новешенький! Три для горел – был совсем гнилой – а тут и обновился…
– Чудеса господни…
– Чудеса!.. Посредине города и дом-то стоит, вот какая сила!
Все диву дались… И соседи собрались, смотрели – только Еремка один не поверил:
– Эту бы икону вокруг печки носить – и дров не уходило бы… Больно дороги дрова-то стали…
Пташкин богохульные речи и не слыхал будто. Развесил иконы по всей избе – а еще осталось.
– Мы Власия-то к коровам повесим – пусть их молятся… Фролы я Лавры – к лошадям…
– К яслям прибить – съест скотина сено – да, того не зная, и к угоднику приложится… Все-таки, благодать…
Неопалимую решили на сеновал повесить, – всегда пожары с сеновала начинаются.
– Свечки бы поставить…
Пташкин и свечки из города привез – поставили к каждой иконе по свечке, зажгли и легли спать.
Ночью как раз и загорелось – Пташкин еле успел во двор выскочить и Неопалимую достать. Баба кричит:
– Тащи добро-то! Выгоняй скотину!
А Пташкин ей:
– Брось ты, дура! Велико добро – а как в неопалимом огне погорят, все ново будет… И скотина, гляди, помолодеет: нашей Пегашке чай уж пятнадцать годков.
Соседи было с ведрами кинулись – да Пташкин остановил:
– Заливайте у себя, коли так, а мое не трогайте!
Соседям это, конечно, на-руку – тут искры ка крыши падают-впору свои избы отстоять. А Пташкин взял икону да обошел вокруг избы три раза. Огонь будто бы еще ярче от этого разгорелся, но Пташкин не унывал:
– Итак, как горит! Завтра посмотрим, какой у меня домик будет.
Утром одна печка торчит – все сгорело!
Баба у пожарища сидит, плачет:
– Ишь дурак старый, – чего наделал со своими иконами – Грызи теперь свою Неопалимую, хлеб-то весь сгорел!..
Сатирическая тема
Просвещение
Я не против просвещения. Совсем нет. Я понимаю, что при текущем моменте все это очень даже необходимо. Ну, физкультура, скажем, радио там, политграмота что ли… Я всем этим кампаниям вполне сочувствую. Нельзя без этого.
Только одно скажу: и тут осторожность требуется. Правильный подход нужен. Нельзя же так на свежего человека навалиться сразу со всей культурой:
– На, мол, жри. Просвещайся.
R может быть, мы до этой культуры не дошли? Может быть, состояние экономики этой культуре не соответствует? Разве ж не может так быть?
А многие не понимают, и случаются от того некоторые несообразности.
Про себя скажу: сидим мы как-то с приятелями вечерком, в картишки балуемся. Обыкновенная игра – стуколка. Некультурная игра, мы сами понимаем, что не соответствует эта игра условиям момента в смысле текущей политики – а играем. Не приучены к другим играм. И к тому ж очень скромненько играем – потри копеечки. Проиграешь за вечер рубль, много два – и все тут. Пользы, понятно, нет, и некультурно – а по средствам все-таки.
И вот появляется, вы понимаете, заводила. Из Питера, должно – брюки с манжетами, пиджак в клетку, галстух булавкой заткнул – форменный политрук. Ферт, по-нашему.
– Садись, говорю, с нами.
Он и почал честить:
– Как, говорит, это можно, в эдакое, говорит, время, где, говорит, мы живем… Эту игру в столичных центрах давно забросили!
– Мы по-новому не умеем.
– А не умеете, так научить можно. У нас теперь новое дело – политъигра.
И вынимает из кармана колоду – рубашка та же, только фигур совсем нет. Одни цифры стоят, и под каждой цифрой вопрос.
– Вот, – говорит, – вам политколода. Политколода политкарт имеет четыре политмасти: партия, внутренняя политика, внешняя политика, профдвижение. Каждая политмасть – девять политфигур по номерам от первого до девятого. Девять в роде шестерки, а единица – туз.
Мы все рты разинули:
– Вот это ловко!
А он дальше объясняет:
– На каждой политкарте под цифрой вопрос – в вопросах вся политграмота на манер Коваленки.
– А как же играть?
– Очень просто играть. Как и в те. Только вы бессмысленно карты бросаете, а эти карты со смыслом. Бросил карту – отвечай на вопрос. Не умеешь ответить – штраф и с тебя же ремиз. Да вы не бойтесь – у меня на каждой карте карандашиком и ответ начерчен. Для удобства.
Штука, видим, хорошая. Все, как и прежде, только польза не та. Польза во много раз больше. Здорово додумались. Изобрели!
– Ну что ж, говорим, начинай. Тебе сдавать.
Он, слова не говоря, кладет пятиалтынный.
– Не многовато ли, говорю. Мы по три копеечки.
Тут он на меня взъелся:
– А ты что же, говорит, культуре не сочувствуешь?
Я, конечно, сочувствую. Соглашаюсь. Начали играть. Он под меня ходит – на карте вопрос:
– Что есть верховный орган государства?
Я вижу написано карандашиком: «съезд советов».
– Съезд советов, говорю. И соседу подваливаю: Что такое экономическая политика?
– Она должна быть изменчивой, – кроет он. – А что такое новая экономическая политика?
Наш заводила отвечает:
– Нэп!
И мой приятель в ремизе и я в ремизе. Ставим для первого раза по пятиалтынному. Игра, видим, простая. Потихоньку да полегоньку привыкаем. Не верите, так к концу привыкли, что и на ответы не смотрим – шпарим наизусть. Только и слышно:
– Кто ненавидит?
– Буржуазия! Мы ее по зубам!
– А что есть основное начало коммунизма?
– От каждого по способностям! Гони трешку! Что такое уклон?
– Оппозиция! Тебе сдавать, стучу в темную! Мой черед ремиз разыгрывать. Большой ремиз – до трешки догнали.
Открываю козыри – партия – козырная масть. Ходят с маленькой:
– Какой есть высший орган партии?
Заводила отвечает:
– Съезд! – и ко мне – А что является между съездами?..
Я в записочку не посмотри да и брякни:
– Оппозиция!
И с меня же при верной игре штраф и ремиз. С того и не повезло. Что ни кон, то ремиз. Гляжу, а у меня уж и денег маловато.
– Нельзя ли, говорю, закончить.
– Нельзя! Мы еще профдвижение по пятому разу не проходили…
Я не против профдвижения. А сам все ставлю и ставлю. Дошло дело, что на вопрос: «кто такое Карл Маркс» мне и ставить нечего. Только тут и сжалились.
– Довольно, – говорят, – для первого раза.
Я вздохнул. Слава те, господи. Начал деньги считать – гляжу – двух десяток не хватает. Двадцать рубликов! Это тебе не коту начхать. Это выходит недели две на хлебе-воде сидеть. Оно, положим, всю политграмоту теперь наизусть знаю, а все-таки жалко.
Двадцать-то рубликов – где они?
Вот я и говорю. Я не против просвещения. Я понимаю, что по текущему моменту все это нужно. Физкультура там, радио какое-нибудь, политграмота, что ли. Только нельзя все сразу. С наскоку:
– На, мол, жри! Просвещайся!
А может быть, мы к этому просвещению по состоянию экономики не подошли? Может быть, нам просвещение по маленьким порциям отпускать надо? Ну на рубль. Ну ий полтора.
А тут – сразу, прости ты, господи, – на две десятки!
Приставки
После долгих хлопот, очередей на бирже труда, ожиданий в передних у всяких завов, замов и управделов, Лидочка получила, наконец, службу. Ее приняли регистраторшей на исходящий журнал в губотдел союза совработников. Радости ее не было конца.
– Наконец-то меня перестанут упрекать, что я сижу на чьей-то шее, – думала Лидочка по дороге на службу. – Хватит, намучилась в этих мещанских предрассудках…
Но в первый же день ее постигла полная неудача.
– Запишите вот эту бумажку, – бросил ей секретарь какое-то отношение. – Вы знаете, как это делается? Ставьте сюда номер, а сюда – краткое содержание бумаги.
И, оставив Лидочке копию, секретарь исчез.
«Всем месткомам, уотделам, рай – и волотделениям», – значилось на бумаге – «Губотдел совработников напоминает о слабой культработе с профактивом. Необходимо всем предместкомам и зав-клубам, и культкомиссиям, в контакте с комъячейками хозучреждений и соваппарата, проводить партлинию в смысле политобслуживания рабмасс путем спецзаседаний и товбесед, устраиваемых не только для проформы. С комприветом».
И подпись.
Лидочка перечитала бумагу раз, перечитала два и ничего не поняла.
– Ну что, записали? – спросил секретарь, подсовывая другую бумагу.