– Я. я. – сквозь слезы пробормотала Лидочка, – не понимаю.
– Как, не понимаете?
– Н-не понимаю. Профактив. Партлиния. Товбеседа…
– Ну, как же так! Актив – вы понимаете? Линия? Беседа? Что же тут непонятного? А «проф» и «парт» – обыкновенные приставки. «Парт» – партийный, «проф» – профессиональный, «тов» – товарищеский. Учили о приставках?
– Учила, – вся в слезах пробормотала Лидочка, но опять-таки ничего не поняла, а спрашивать постеснялась.
– Дома спрошу, что это такое.
И, списав копию бумаги, принесла ее домой. Дома она стала читать бумагу вслух за обедом, но, дойдя до слова «профактивом», горько расплакалась.
– Чего ж непонятного, – сказал отец, – бумага, как бумага. Я сам такие пишу. Чего ты не понимаешь?
– Пр. при. приставки, – заплакала Лидочка. – У нас, во второй ступени, этих приставок. не учили.
– Ишь ты, не учили. Чему только там учат, – рассердился отец. – Я в городском училище был – и то учили. Приставки «из», «воз», «низ», «раз» пишутся, как слышатся. До сих пор помню. А теперь новые приставки пошли: сов, ком, проф, губ, полит. Давай, я тебе все их объясню. Пиши.
Лидочка торопливо записала на шпаргалку.
– Проф – профессиональный, спец – специальный, сов – советский, хоз – хозяйственный, вол – волостной.
– Теперь, где твоя бумага – давай читать.
Разбираясь по шпаргалке, Лидочка, наконец, поняла всю бумагу и споткнулась только на одном слове: «для проформы».
– Папа, а это что же такое? Проф – приставка, значит, профессиональный, а что такое «орма»?
– Наверное, ошибка, – ответил отец, занятый газетой. – Надо читать – «норма». Профессиональная норма.
Окончив газету, отец сказал:
– Давай теперь повторим. – Что такое «губ»? Что такое «парт»? Что такое «тов»? Что такое «ком»? Э, да ты путаешь! «Ком» – это коммунистический, а вовсе не комиссионный… Давай опять сначала.
Лидочка зубрила шпаргалку до тех пор, пока не заболела голова.
– Служба службой, а зачем же дитё мучить, – ворчала мать. – Ишь, как разгорелась. Ложись спать, я тебе на головку положу компресс.
Лидочка, засыпая, думала:
– Ком – пресс. Коммунистический пресс. Полит-пресс. Товпресс.
Утром она еще раз повторила шпаргалку и побежала на службу. На ходу вслух прочла вывеску:
– Лаки, краски, политура. Полит – ура. Полит – ура. Политическое ура! Все знаю.
А когда секретарь подбросил ей очередные бумаги, она с радостью схватилась за них. Выбрала одну попроще, поставила номер в книгу, номер на бумагу, наморщила лоб – и задумалась. Думала она очень долго, и пока она думала, лоб ее морщился все больше и больше, а губы сами собой обвисали, придавая лицу плаксивый, несимпатичный вид.
– Не понимаю. Не понимаю, – шептала она. Губ – губернский, у – уездный, вол – волостной. Не понимаю. Спрошу.
И тихонько, на цыпочках подойдя к секретарю, робко спросила:
– Петр Иванович, а что такое «га»?
– Какое «га»? Что за «га»? – переспросил секретарь, отрываясь от работы. Увидев же заплаканные глаза Лидочки, сделался мягче. – Что вы еще не понимаете, милая? Какое «га»? Покажите…
Лидочка дрожащей рукой Протянула бумагу: – Я здесь все понимаю, а вот дальше. Волга! «Вол» – это я знаю – приставка. «Волостной». А что такое «га»? Н-не понимаю.
И горько-горько расплакалась.
Газета
Редактировать газету да еще в глухой провинции – сущее наказание.
Живешь на вырезках, работников нет, а если и есть, то почему-то все – горькие пьяницы. Да и что там работники, если во всем городе за целый день ни одного порядочного происшествия! А тут еще со всех сторон наседают, – давай местную жизнь.
А местная жизнь у меня один раз вот как обернулась.
У секретаря редакции жена заболела, единственный репортер запил, да еще поезд с газетами где-то в пути снегом занесло, и телеграммы запоздали. Сижу я в редакции чорт чортом – один, наборщики работы ждут, а у меня ничего нету. Прямо хоть вешайся!
И вот открывается дверь, и в мой кабинет прет молодой человек, – ну, как его описать? – нечто среднее между клубным арапом доброго старого времени и профессионалом-оратором по текущему моменту не менее доброго нового времени, – кепка на нем заграничного фасона с широкими полями, на шее пуховый шарф, на носу пенсне, а в руке, несмотря на зимнее время, тросточка с костяным набалдашником.
– Наверное, думаю, из столицы.
Он влетает в кабинет, расшаркивается:
– Байкальский… Фельетонист. Пятьдесят рублей авансом. Правильно, что из. столицы.
– Погодите, говорю, товарищ. Я, может быть, и сотни не пожалею.
И все положение дела ему объяснил.
Он сбрасывает с шеи шарф, с плеч пальто – садится к столу.
– Я не из таких положений выходил. Сейчас оборудуем. Где у вас вчерашний номер?
Подаю ему номер, а сам наблюдаю: что дальше?
Он берет ножницы, вырезает передовицу:
– Вот вам и передовая.
– Второй раз!..
– Ну, так что же? Положим, если вы боитесь можно немножко переделать. Тут у вас в конце абзац начинается: «Пусть знает международный капитал, что…», мы его поставим в начало, А вконец – первый абзац: «Наши враги должны оставить мечты о торжестве.» А середина.
– Заметят! Что вы делаете!
– А кто же передовую читает? Впрочем, как хотите. Вы пишете об английских делах, мы их переделаем на итальянские. Дайте карандаш.
Я, подчиняясь гипнотическому влиянию неожиданного помощника, передаю ему карандаш. Он, не торопясь, заменяет в статье слова «английский» словами «итальянский».
– Видите, совсем новая статья. Даже кому вздумается прочесть, ничего не заметят. Теперь телеграммы.
Быстро скользя близорукими глазами по вчерашнему номеру газеты, он вырезает десяток телеграмм.
– Мы так сделаем: «Предательство социал-вождей» перенесем из Германии, ну, скажем, в Бельгию. «Забастовку в металлургической промышленности» – в Германию… Во Франции устроим снежный занос.
– Позвольте.
– Чего там позволять. Что вы думаете, вашу газету будут во Франции читать? Вот вам первая страница. На эту страницу вниз – фельетон. Я сам сейчас напишу. Впрочем, зачем писать, – у меня в кармане десяток. О местном базаре. правда, города Тулы, – ну, да и у вас такой же.
Я сидел, моргая глазами, и на все соглашался. На вторую страницу вклеили старую речь Молотова, на третью – отчет о каком-то съезде не то нынешнего, не то прошлого года, при чем мой помощник ежеминутно уверял меня, что прошлогоднее всегда свежее.
– Ну, а местная жизнь? – ехидно спросил я.
– Местная жизнь? – не задумываясь, ответил он – да ведь это самый легкий отдел! Мы его так составим, что он заиграет. Есть у вас телефонная книжка?
Я молча подал ему телефонную книжку. Он быстро перелистал ее, останавливаясь на названиях заводов, фабрик и мастерских.
– Прачечная Завитушкина – пишите, а я буду диктовать:
«Долго ли наши хозяйчики будут эксплоатировать трудовые пот и кровь рабочего класса в виде прачек, задыхающихся от условий охраны труда, заставляет работать по шестнадцати часов в сутки, а на наши заявления отвечает: „Выброшу вас на улицу – будете знать“». Подпись: «Прачка Кузьмина». Нет, лучше просто – «Работница».
– Позвольте, – возразил я, отрывая карандаш от бумаги – а если.
– Что если?.. Вы думаете, что ваш Завитушкин такой уж замечательный человек, что не эксплоатирует рабочих?.. Пусть почешется, ничего… Ситценабивная фабрика имени товарища Калинина… Заголовок: «Когда же исправят вентиляторы. В таком-то отделении» – сделайте пропуск для отделения, после справимся – «рабочие задыхаются от пыли. где исправить прежде всего вентилятор – в таком-то отделении, или голове старшего мастера.» Видите, даже с крепким рабочим юмором заметочка.
– А если у них. – пытаюсь слабо возразить я.
– Пусть почешутся. «Металлургический завод. бак с кипяченой водой». – «Хороши также порядочки в механической мастерской в отношении снабжения инструментом. купленные администрацией», – спросите у наборщика, что именно там может быть куплено, – «оказались негодными, и в то же время заплачена такая цена». Вот вам и рабочая жизнь. Теперь коротенькие заметки под названием: «В три строки». Ну, тут уже мелочи. «Когда же прекратится хулиганство у пивной номер два»'. «Клубная работа хромает на фабрике». «Следует заглянуть саннадзору в столовую номер четыре».
И на мои сомнительные покачивания головой неизменно возражал:
– Пусть почешутся. Вы против того, чтобы саннадзор заглянул в столовую? А еще редактор. Да вас завтра на руках будут носить. Успех будет. небывалый.
Я, признаться, побаивался небывалого успеха, А он все строчил и строчил.
– «Жизнь деревни». «На праздниках». Посмотрите календарь. «В нашей волости зарезано трое.» – «Преследование селькоров». «Пришли машины, а запасных частей нету. винтика в головах». – грубый крестьянский юмор. Подпишите: «Селькор Глаз».
Через двадцать минут и четвертая полоса была закончена, не забыт даже отдел происшествий, при чем на Глазовской улице оказался раздавленный мальчишка, а на Пролетарке кража вещей из квартиры. Объявления, подпись ответственного редактора, – и газета готова.
Неожиданный помощник исчез с пятьюдесятью рублями в кармане и с неизменным:
– Пусть почешутся.
А я остался один со своими горькими размышлениями. Но что лучше, думал я, не выйдет газета совсем или выйдет в таком виде? Если не выйдет – скандал, а если выйдет. опять скандал? Почему я не смогу сослаться на репортера? Пьяница известный. Пусть почешется.
Ночь я спал очень плохо. Мне снились всякие неожиданности. Администрация фабрики привлекает меня за клевету в печати, комитет рынка, который я обвинил в нерадении к очистке мусора, тоже жалуется на меня в исполком, все эти многочисленные хулиганы с фамилиями Иванов или Петров – тоже стоят под окнами редакции и грозят мне кулаками:
– Мы тебе.
Ранним утром я выбежал в редакцию и, сидя в кабинете, чутко прислушивался к телефонным звонкам. Позвонят из губкома о прошлогодней речи вождя, позвонят еще там откуда о телеграммах из-за границы.