– Погоди – инструктор придет. по спорту. – ответил заведующий и ушел.
Когда пришел инструктор, солнце уже клонилось к закату.
– Погодите, товарищ, – сказал инструктор, – у нас две команды и обе полны, а для третьей никого нет. Да и не знаю, наберется ли.
– А я то как же? – спросил Семка.
– Подожди… Да что вы все – спорт и спорт! Идите, у нас есть драмкружок, литкружок, образовательный кружок.
– А где бы мне их повидать?
– Зайди завтра – сегодня поздно. Вряд ли кто придет.
Вечером Семка сидел дома и угрюмо смотрел на улицу.
В драмкружке Семке сказали:
– Что ж, запишись, только роли тебе не дадим: ходи – слушай.
Семка послушал, послушал, – битый час режиссер возился с одной сценой. Дойдет до половины:
– Нет, не так, – ну-ка, сначала!
Семке стало скучно, и он ушел. В соседней комнате сидело человек десять ребят и ждали.
– Вы чего ждете? – спросил Семка.
– У нас газетный кружок, газеты читать учимся.
«Вот это хорошо», подумал Семка и сел ждать.
Через полчаса пришел сторож и сказал:
– Сегодня не приедут! Некогда!
Семка зашел в другую комнату. Там ребята передвигали по шашечной доске какие-то фигурки. Он хотел было спросить, что они делают, но ему ответили:
– Отойди, не мешай! Я думаю.
В литкружке занятия не велись – руководитель в командировке. Политкружок оказался для Семки недоступным.
– Тебе бы раньше прийти, где раньше-то был?
Вечером драмкружок ставил спектакль. Семке тоже хотелось остаться. Он забрался в дальний угол и ждал.
Часам к семи пришел сторож.
– Ты чего здесь сидишь, пострел? Билет есть?
У Семки ни билета, ни денег на билет не было.
– Зайцем захотел пройти! – сказал сторож.
Семка покорно вышел из клуба и присел на лесенке. К восьми часам начал собираться народ – ребята, девчонки и взрослые, все брали билеты и проходили в зал. Некоторые, как и Семка, без денег, толпились у входа.
В половине девятого открылся занавес. Безбилетные прильнули к окну, Семка вместе с ними.
Глядеть было неудобно: Семка висел на одной руке, одним глазом заглядывал в зал, другим – не идет ли сторож.
На сцене в этот момент как-раз разыгрывали ту же сцену, которую Семка прослушал в клубе.
И в ту минуту, когда на сцене водворилось полное молчание, из окна в зрительный зал ворвалось крепкое матерное слово. Все обернулись к окну, закричали:
– Держи! Держи! Хулиганы!
Но Семка был далеко. Перескочив через три забора, он очутился в городском саду.
– А, пришел! Явился! – закричали старые Семкины товарищи. – Смотри, смотри – вон девчонка с цветами…
Семка быстро подкатился к девушке и уже помахивал перед глазами товарищей букетом.
– Ишь, цветы-то какие! Ну, да, впрочем, – дрянь!.
Бросил цветы на землю, растоптал и сказал:
– Здесь скучно, – пойдем на улицу дивчат пугать!
Знакомство
Без знакомства, действительно, у нас ничего не добьется. Год – два твое дело будут тянуть. Я если у тебя знакомые имеются или родственники – каждое делишко в два счета можно обварганить.
Было у меня дельце одно: такое дельце – отдай да мало. Шло оно, шло, нормально – а вдруг в одном учреждении – стоп. Затерло.
Прихожу я туда – у одного стола очередь, у другого очередь.
– Здесь, – говорят, – самое волокитное место. Без знакомства ни-ни!
Я что такое знакомство, скажите вы мне, по теперешним временам? Раз плюнуть – вот и познакомился. Гляжу я – а как раз за тем столом, куда мое дело пришло, барышня сидит. Кудряшки, понимаете, локоны, пудра, как полагается – вполне реальный предмет.
Я к тому, я к другому – справочки навел, как зовут, да и подкатился.
– Я! Марья Петровна? Это вы!
Та, понятно, смотрит, не узнает. А я руку ей подаю.
– Здравствуйте, неужто не узнаете?
– Никак не могу, – отвечает, – признать – и тоже руку подает, улыбается. Ведь и ее дело взять – а может, и верно знакомый?
Я ей дальше турусы развожу:
– Приехал, говорю, из провинции, к Антону Иванычу… Не пойдете ли со мной в театр. Я сейчас и билетик принесу.
– Какой это Антон Иваныч?
– И Антона Иваныча забыли! Да он вас вот еще какой знал. Зайди, говорит, к Манечке, нельзя старых друзей забывать.
Антон Иванычем я ее, вижу, сильно пришиб. Небось, думает, какой родственник и, может быть, место приличное занимает, протекцию оказать сможет. Смотрит на меня – а я, известно, человек, как человек, все на своем месте.
– Не помню, говорит, Антон Иваныча – хоть убей. А в театр отчего не пойти. Билетик-то принесите.
Я с ней вечером в театре рядом сижу. А там темнота – хоть глаз выткни, и на полотне всякие графы с графинями целуются и таково-то сладко.
– Марья Петровна, говорю, я хоть и не граф, а вы для меня лучше всех маркиз, как бы я с вами сладко целовался.
А она тает в темноте, а попалась, вижу, опасливая:
– Понимаю, – говорит, – что вы для интересу канитель разводите, чтобы я в чем вашему делу помогла.
– Что вы, говорю, неужели я такой. я в вас с детства, можно сказать, влюбленный.
Промотался с ней до ночи, ужином угощал, а на утро иду в учреждение.
– Здравствуйте, Маруся, – а сам к делу веду – Кто этот секретарь, такой симпатичный? Познакомьте.
Барышня свою линию понимает:
– Вижу, говорит, что вы с задним намерением ко мне подходите.
Не знакомит. А с ней о деле говорить неудобно.
Две недели мотался – в театр водил, конфект покупал, на духи потратился. А она все непреклонная.
– Знаю, говорит, чего вам от нашего брата, женщины, требуется… Свое дело сделаете, бумажку от учреждения получите – и поминай вас, как звали. Довольно, говорит, я намучилась, без загса вам в деле не помогу.
– Я, говорю, от загса не откажусь. Уж очень я в вас влюбленный.
– Так поговорите с папашей.
Вот ведь на какую нарвался! Тут уж я и, правда, убежать бы рад – а папаша как-будто того и ждал – появляется собственной персоной. И уж действительно – папаша. Плечи в сажень, одной рукой небось десять пудов выживает.
– Знаешь, говорит, кого ты берешь? Вот она в каком учреждении служит! Два этажа, одних столов штук пятьдесят, не считая что стульев. Входящих бумаг десять тысяч за месяц.
– Мне, говорю, не со столами и бумагами жить, да и столы, по правде сказать, не ее, а казенные!
– Знаем, говорит, что казенные. – Только ведь из хозоргана невеста – ты вот что понимай! Тут настоящие дела обделываются.
– А ее сократят, – говорю.
– Эка сказал – сократят! Да у нее дядька заведующий. Клади на ее имя в банк тысячу рублей – а то неравно сбежишь – ищи там с тебя – да и записывайся с богом. А об деле не грусти – устроит.
Поторговались – поторговались – поладили на пятистах. Записались в загсе утречком – и как вышли из милиции, я ей и говорю:
– Вот что, Маруся, теперь ты мне жена и, значит, в роде как родственница. Можешь ты мне мое дело толкнуть – в вашем столе лежит.
– Отчего же – веселая такая сделалась – теперь это можно.
Разыскала мое дело в столе, побежала к заведующему. Минуты не прошло:
– Идите за тот стол, вам бумагу дадут.
Вот что значит знакомство!
Только одна неловкость: на кой мне шут теперь эта самая Марья Петровна в виде жены?
Лишний груз для делового человека. Как бы, думаю, от нее отвязаться? Пятьсот рублей ладно уж – на то шел, пусть пропадают. А что если она женские сцены представлять будет? Папашу потребует?
Подхожу к ней – бумажку показываю.
– Спасибо, говорю, получил. До свиданья…
– Что ж, говорит, ты уж уходишь? Подожди. Ну, думаю, сцены пойдут. Ну, думаю, папаша окажется..
– Оставляешь меня в замужнем положении и айда?..
Я даже побледнел весь – ишь ты, как она вдруг угадала. А что как при людях да в волосы вцепится? А она мне:
– Развестись нужно – вот как порядочные люди поступают. Иначе ты мне все дело испортишь.
Вижу – а у ее стола опять какой-то типик вертится, вроде меня.
– Марья Петровна, да неужто это вы? Вертись, думаю, вертись, голубчик, а я до своего довертелся.
Сатирический журнал
В клубе одного из учреждений задумали выпустить взамен обычной стенной газеты сатирический журнал.
– Бояться нечего. Сам заведующий говорит: здоровый и дельный смех – это лучшее оружие… Только, конечно, без зубоскальства. Он – не против, если его самого изобразим!
Сатиру решили не замыкать в узкие рамки учреждения:
– Получится, что личные счеты сводим. Ударим по недостаткам всего советского быта.
Редакция собралась в расширенном составе пригласили художников со стороны. Завклубом сказал приличную случаю речь:
– Как мы решили выступить за узкие стены учреждения, – закончил он, – то скажу: не будем делать, как все. Раскроешь журнал: попы, нэпманы и опять попы! Хорошо раз, хорошо два.
– Правильно!
Разработали иностранные темы: Стиннес, Пуанкаре, Муссолини, зацепили кооперацию, самогон.
– А теперь – жизнь нашего учреждения!
Все сразу повеселели:
– Швейцара изобразить надо – такой нахал! Не изжита чаевая психология.
– А у нас в отделе делопроизводитель – точь-в-точь Акакий Акакиевич!
– Наша секретарша на службу с собачкой ходит!
– В уборной тоже – все стены неприличными словами.
– Высшую администрацию давиите! Заведующего… Что в нем самого характерного – и в карикатуру!
– Автомобиль. – начал кто-то.
– Да ведь это не только у нас, – оборвали его.
– Такую картину: Сараеву говорит: вы сокращены, а Меделянскому: Павел Иваныч, у нас есть свободное место.
– Вот что: как рабочий до него не может добраться.
– В общем отделе, – возразил завклубом. – Ведь это не у нас только. Знаете что: мы не будем касаться этик. общих черточек.
– Ага! Ну, так вот: он стоит перед машинисткой и говорит: «Может быть, вы, Марья Ивановна, мой почерк не разбираете, я вам продиктую». А глазами-то, понимаете, глазами.