– Ха-ха-ха! Вот здорово загнул!
Но завклубом опять заметил:
– Неудобно, знаете. Как же так: стоит перед машинисткой! Обидится. Вот я лучше как предложу: он сидит за столом.
– Будто бумаги подписывает, а глазами – на Марью Ивановну. – догадался кто-то.
– Ха-ха-ха!
Завклубом тоже смеялся:
– Хорошо!
Потом призадумался:
– Знаете что: уж вы, пожалуйста, его без Марьи Ивановны изобразите. Так: сидит за столом и подписывает бумаги.
– Так это же не смешно!
– Ну, что вы? Можно и смешно изобразить. Сидит – и смешно!
Завклубом сделал вид, что не может удержаться от смеха.
Через неделю рисунки были готовы. Иностранный отдел прошел без возражений, но с внутренним вышла загвоздка.
– Помилуйте, тут у вас с автомобилем… Ведь он на свой счет принять может.
– Это же – общее явление.
– Общее-то оно общее, но все-таки. Или вот эта дама с собачкой, а ведь за ней управдел ухаживает, придерется, что тогда? А тут на Меделянского намек. Нельзя же так.
Художникам приходилось соглашаться.
– Или вот самого. Ну, как вы его нарисовали? Нос-то какой! Да за этот нос он такое. Я лысина! Да еще на лысине – муха! Ну, зачем эта муха?..
– Смешнее. Ну, да муху-то и стереть можно.
Стерли.
– Без мухи лучше. Ну, а все таки – нос. Извините, разве это нос.
Скоро были исправлены и нос, и подбородок, и глаза, которые вышли несколько плутоватыми. Завклубом смотрел-смотрел:
– Я все-таки обидно как-то. Знаете что: пусть остается так: и стол, и костюм, ну, а лицо мы с фотографической карточки вырежем. Я? Тут уж никак не придерешься!
– Так ведь это же не смешно!
– Что вы? Как это не смешно? Сидит в кабинете, вид строгий, начальственный. И мы его – в сатирическом журнале. Смешно!
И завклубом громко расхохотался.
В верстку материала не хватило: все рисунки были забракованы, кроме иностранной жизни, Акакия Акакиевича, швейцара и портрета зава.
– Нет ли у вас еще чего? – спросил завклубом у художников.
– Есть-то – есть, да только…
Художники нехотя вынули десятка два рисунков.
– Что это? Попы? Вот славно-то!
– Да ведь вы говорили, чтобы без попов.
– Если плохо, а то ведь можно и попа так нарисовать – пальчики оближешь! А! – восхищался завклубом, – как хорошо! С кадилом! А это что? Антонин? Вот хорошо! Тихон? Ха-ха-ха! Хорошенький у нас номер получится!
Номер вышел на славу: на первой странице – портрет зава, на второй – Стиннес и Муссолини, потом поп с кадилом, потом поп с крестом – два попа, Тихон – три попа, Антонин – четыре попа. Тихон вместе с Антонином.
Сознательный
Собрание. Докладчик что-то очень тягуче мямлит о международном положении, про китайские дела, путая имена китайских генералов.
Когда он кончил, собрание облегченно вздохнуло.
– У кого есть вопросы? – заявил докладчик.
Вопросов оказалось много, но не относящихся к делу: скоро ли пришлют землемера, когда отремонтируют школу и так далее.
– Это, товарищи, не по существу. Кто о международном положении желает высказаться?
Несколько минут молчания. Потом из задних рядов протискивается низенький бородач с узкими, хитро улыбающимися глазками и, встав у председательского стола, говорит, растягивая слова и запинаясь:
– Как мы, товарищи, прослушали международное положение, то дозвольте мне слово, товарищи… Мы из международного положения, то-есть собравшееся крестьянство, вывели такое явление: что, значит, если там Китай, или что, то это нам ни к чему. Не боимся! Я, значит, и говорю: да здравствует советская власть! Верно я говорю?
– Правильно! Чего там! – поддержало собрание. Бородач медленно прошел в задние ряды и уселся на свое место.
– Кто еще желает высказаться? – спрашивает председатель.
Минутное молчание. Никто не хочет высказываться. Бородач в заднем ряду начинает суетиться, оправляет бороду и опять медленно выходит вперед.
– Вижу, – говорит, – что никто не желает высказываться, придется опять мне. Вот я и скажу в Китае там ежели генералы всякие, а у нас нету. Там еще где-то, скажем, капиталисты, а у нас нету. Правильно я разъясняю, товарищи?
– Верно, чего лучше! – поддержало повеселевшее собрание.
Бородач, удовлетворенно улыбаясь, прошел на свое место.
– Кто еще просит слова?
Опять молчок. Изредка крики:
– Хватит! К следующему!
Бородач снова начинает суетиться.
– Дозвольте мне еще раз сказать.
Теперь он говорит не так медленно и не запинается:
– Я хочу вот про что, товарищи. Нам, значит, международное положение осветили и в лучшем виде, можно сказать. А мы что? Сознательно ли мы это положение понимаем? Нет!.. Вот здесь хотя бы: товарищ председатель просит высказаться – я и понимаю, что надо высказываться! А другие понимают? Нет! Я вот и скажу, товарищи, – продолжал он, обращаясь к президиуму, – нас, сознательных, много бы больше могло быть. Только не умеют к нашему брату, сознательному, подойти… Не умеют! Вот хоть бы меня взять – третий раз выступаю, говорю; легко ли мне? А что я за это получаю? Ничего! Вот если бы платили нашему брату за сознательность. хоть бы самую малость. А то ведь обидно, товарищи!.. Я все сказал.
И бородач так же медленно и с такой же довольной улыбкой прошел в задние ряды и уселся на свое место.
Хорошая пьеса
В рабочем театре «Красная Заря» была поставлена пьеса революционного драматурга товарища Рыжикова под названием: «Восстание». Действие охватывало период с 1913 по 1917 год. В первом акте было прекрасно изображено, как хозяин завода, капиталист Глодальников, эксплоатирует рабочих, в том числе и революционно настроенного товарища Голодухина. Голодухин раскрывает рабочим глаза на проделки капиталистов, выжимающих из рабочего класса прибавочную стоимость. Рабочие объявляют забастовку, начинается борьба, которая заканчивается победоносной революцией. В последнем акте капиталист Глодальников пытается улететь на аэроплане в Америку, но его задерживает рабочий Голодухин. Финал – революционная речь, оркестр исполняет «Интернационал».
Пьеса успеха не имела, и после двух постановок ее пришлось снять с репертуара.
– Товарищ Рыжиков, – сказал заведующий театром, – дали бы вы нам что-нибудь новенькое…
– С удовольствием! – ответил Рыжиков.
– Только не надо голой агитации… Дайте нам что-нибудь такое.?. Ну, вы сами понимаете, такое-этакое.
Заведующий прищелкнул пальцами и лукаво подмигнул Рыжикову.
– Такое – этакое? С удовольствием, – ответил Рыжиков и недели через две состряпал комедию из современной жизни. Сюжет несколько напоминал «Ревизора», но типы были поданы по-новому и достаточно остро, отдельные сцены вызывали неподдельный смех.
– Хорошенькая пьеска! – сказал заведующий. – Только знаете что, товарищ Рыжиков. Неудобно нам ее теперь ставить. Карикатурно. Вызывает утробный смех.
– Позвольте! – возразил Рыжиков. – Ведь в пьесе имеется идея.
– Тем хуже. Осмеивать ростки нового быта. Это легкомысленно.
Пьеса была забракована. Рыжиков не унывал: через две недели была готова новая пьеса – трагедия из рабочей жизни. Автор изображал сознательного рабочего, среди всеобщей темноты маленького уездного города борющегося за новую жизнь и погибающего в этой борьбе.
– Тяжеловато! – сказал заведующий театром. – Надо бы что полегче.
Но легкая комедия с забавной любовной интригой тоже не удовлетворила строгого ценителя:
– Хорошо, только где же у вас тут идеология? Пьеса должна быть поучительна; надо, чтобы зритель по дороге домой призадумался.
– Отлично! – ответил Рыжиков. – Понимаю.
Но и следующая пьеса, посвященная вопросу о поднятии производительности труда, не была принята.
– Нам бы что-нибудь. Не знаю, как вам объяснить. Плохо вы стали писать, товарищ Рыжиков!
Рыжиков обиделся:
– Кажется, работаю добросовестно…
– Я не про то! Знаете что, – напишите вы нам, пожалуйста. ну, как вам сказать.
Заведующий задумался, потом нашел наилучший способ для выражения своей мысли. Он прищелкнул пальцами, лукаво ухмыльнулся и сказал:
– Что-нибудь такое-этакое. А? Ведь я вам не раз об этом говорил.
Рыжиков принужден был согласиться.
«Что ж ему написать?» – думал он.
Дня три сидел за столом, мрачно перебирая все написанные им для театра «Красная Заря» пьесы, переставлял отдельные сцены из одной пьесы в другую, переделывал трагедию в комедию и наоборот, – все ничего не выходило.
Наконец, гениальная мысль осенила его.
– Эврика! – воскликнул он.
Взял пьесу под названием «Восстание» и засел за работу.
Через три дня новая пьеса была готова. Называлась она: «Бунт». Время действия – эпоха каменного века. В первом акте изображалась тяжелая жизнь рабочих каменного века, работавших на заводе каменных топоров, принадлежавшем капиталисту каменного века Глодану. Революционно настроенный рабочий каменного века Голодун в конце акта говорит речь о засильи капитала и читает выдержки из Маркса.
– Долой прибавочную стоимость! – кричат рабочие каменного века, и фабрика каменных топоров объявляет забастовку. Революционно настроенный рабочий Голодун собирает взносы в Авиахим. Занавес закрывается.
Второе, третье и четвертое действия изображают героическую борьбу рабочих каменного века с буржуями каменного века, которая заканчивается полной победой рабочих, капиталист каменного века Глодан пытается улететь на аэроплане в Америку, но рабочий Голодун задерживает его и говорит большую речь.
– Ура! – кричат рабочие каменного века. – Да здравствует советская власть!
Оркестр исполняет «Интернационал», занавес падает.
Когда Рыжиков принес в театр «Красная Заря» эту пьесу, заведующий обрадовался.
– Прекрасно, прекрасно! – сказал он. – Это именно то, что от вас требовалось. Я вижу, что вы еще можете писать хорошие пьесы!..