Шеф – на то и шеф, чтобы обещать:
– Я не лектор, я не агроном, – сказал Завитухин, – мое дело открыть и наладить, а там вы увидите, что будет!
Открыли в один день и избу-читальню и кружок. Народу было много. Завитухин говорил речи, крестьяне, которые побойчее, тоже не отстали, и разошлись поздно ночью. Почему-то некоторые, в том числе и Завитухин, немножко покачивались, – вероятно, от переутомления.
Вернувшись в город, Завитухин доложил, что изба и кружок организованы; собрание постановило Завитухина благодарить и внесло благодарность в протокол шефской ячейки.
Оглоблинцы по новости дела первые вечера ходили в избу-читальню и за неимением книг и газет поигрывали там в картишки. Потом хозяин избы рассердился и повесил на избу замок:
– Будет вам! Я не кулак, чтобы свои дрова жечь!
Кружок тоже распался; негде собираться, да и соберешься – делать нечего.
Месяца два прошло – в союзе опять собралась шефская ячейка.
– Послать бы кого-нибудь, проведать…
– Завитухина!
– Не поеду, – я уже был. Пусть другой едет.
Поехал Плетухин. Приезжает и убеждается: темнейшая деревня, хоть глаз выколи. Ни избы-читальни, ни кружков.
– Ну, мы это в момент устроим. Неужто Завитухин не догадался?
За один вечер все наладили. Открытие прошло торжественно, говорили речи все, кому не лень, – и так далее.
Плетухин, вернувшись, доложил:
– Организовал избу-читальню и кружок!
Благодарили и занесли в протокол.
Через два месяца послан был Оплеухин. Приезжает – деревня, как сажа, черная: ни избы-читальни, ни кружков.
– Не беда, – говорит, – товарищи, устроим! Предшествующий товарищ оказался не на высоте, а вот я.
– Да вы бы нам избача поставили. Газеток бы.
– Лектора бы нам, – заикнулись ребята, записавшиеся в кружок.
– Все будет. Я, конечно, не могу быть лектором – я только организатор.
В момент все наладил. Речи говорили. В протокол вписали: в деревне Оглоблино организованы изба-читальня и кружок.
Еще через два месяца был послан Полосухин. Приезжает – темная деревня, хоть глаз выколи. – Я, – говорит, – устрою!
Устроил. Речи говорили. В протокол вписали. А еще через два месяца послан был Мухин.
Три года прошло. Собралась шефская ячейка перед общим собранием отчитываться. Разрыли старые протоколы, переписали, и председатель прочел доклад:
– Товарищи! Глухая деревня досталась на нашу долю. Как сажа, темная. Ничего в ней не было. Но мы напрягали все силы – и вот вам результат…
Сунул нос в тетрадку, где были все достижения записаны, и прочел:
– В течение двух лет шефская ячейка организовала в деревне Оглоблино… шестнадцать изб-читален и. шестнадцать сельскохозяйственных кружков.
– Здорово! – пронеслись восторженные крики.
– А сколько дворов в этой деревне? – спросил кто-то.
– Шестнадцать дворов! – торжественно объявил председатель.
Ячейку благодарили всем союзом.
– Вот молодцы! На сто процентов сработано Здорово!
А в деревне Оглоблино – неизвестно почему: в силу ли вековой темноты местного населения или в силу каких-либо климатических причин – все шестнадцать изб-читален закрыты, и ни один кружок не собирается.
Вот после этого и работай с нашим народом!
Спортсмен
Лыжный пробег. Первыми по твердому хрустящему снегу плавно проскользнули атлетического вида молодые люди в шерстяных костюмах с розовыми, обветренными морозом щеками. Они скользили легко, спокойно и уверенно. А позади всех, отстав на полверсты, бежал запыхавшийся, бледный, долговязый и тощий дядя. Бежать ему было трудно – лыжи то расходились в стороны, то их носки вдруг, от неведомо какой причины, упирались в снег. Лыжник еле волочил ноги, но на лице у него было написано столько старания, столько желания перегнать всех остальных, что если бы только это одно требовалось, он победил бы весь мир.
Небольшой спуск. Первые легко соскользнули и полетели дальше, а долговязый на середине спуска беспомощно взмахнул руками и упал в снег. Прибежавшие на катастрофу люди увидели сломанные лыжи и длинное, беспомощно раскинувшееся на снегу, бесчувственное тело.
Придя в себя, лыжник первым делом спросил:
– А наши? Далеко?
И потребовал лыжи, чтобы продолжать путь.
– Бросьте, – посоветовали ему, – они уже, наверное, верст на десять уехали. Да и лыжи-то ваши…
Увидев сломанную лыжу, неудачник заплакал.
– Что же я теперь?.. Куда я теперь?..
– Зачем это вам? Если уж вы так любите лыжи, – бегали бы один – спокойно. Ну полчаса, ну час в крайнем случае, но нельзя же себя доводить до обмороков. И возраст ваш и здоровье – какой вы спортсмен?
– Да, какой я спортсмен, – горько согласился тот.
– Вы в молодости, наверное, чемпионом были? – заинтересовался кто-то.
– Ну – в молодости! В молодости я ни о каких лыжах и не думал. И напрасно… В молодости-то у меня всегда работа была, а теперь стар стал не гожусь, видно. Вот и пошел в спортсмены.
– Да вы кто же будете-то?
– Я? Я – безработный. Год маюсь, места не могу получить. Сократили меня в позапрошлом году – ни протекции у меня нет, ни специальности особенной – простой счетовод, и теперь никуда не берут. На бирже два раза в неделю стоял – все ждал, вот-вот какое ни на есть местишко получу. Послали один раз – являюсь на фабрику.
– Эка, – говорят, – какого прислали. Старик. Нам молодых надо.
Под каким-то предлогом отказали. Я стороной справляюсь, почему это меня не берут. Объяснил один человек, спасибо:
– Нам, говорит, не счетовод собственно нужен, а хороший форвард. Три года нашего предприятия команда первый приз брала, а теперь, представьте, форварду ногу сломали на состязании – мы здорово поослабли. Переманивали с других заводов, а те не отпускают. Ты знаешь, как теперь форварда? Хорошего форварда на семнадцатый разряд в любом тресте возьмут.
Тут-то я все и понял. Или протекция нужна, или нужно, чтобы ты был форвард, тогда службу получишь. Записался в команду.
– Как же у вас с футболом? Неудачно?
Лыжник покачал головой:
– В первый же матч голову проломили. Стар я, неловок. Из команды, конечно, вон. Голова в футболе – первое дело. Без головы – никуда. Пролежал месяц в больнице – опять службу искать…
– Что тебе футбол, – знакомые говорят, – теперь и дискометатели ценятся. Или прыжки. У тебя ноги длинные, может, на прыжках устроишься. Я знаю, в одном учреждении нуждаются.
– Я в дискометатели сунулся.
Старик вздохнул, низко наклонил голову:
– С первого разу прогнали. Не повезло. Диском чуть-чуть в инструктора не попал. Убил бы на месте. Я на прыжки.
– А что с прыжками? Фигура-то у вас действительно.
– Фигура, – безнадежно махнул рукой лыжник. – Прыгнешь, а ноги в воздухе болтаются – не знаешь, куда деть. Прыгнул один раз – ногу сломал. Можно бы на гребной спорт перейти – да замерзло все – вот я и взялся за лыжи.
– Бросить бы вам, – посоветовали сердобольные. – Куда уж вам физкультура. Ждали бы с биржи места – авось, получили бы.
– С биржи. Что вы там говорите. Сами бы попробовали.
Лыжник забрал поломанные лыжи и поплелся домой.
Через год сострадательные люди, которые подобрали упавшего без чувств старого спортсмена, могли наблюдать такую картину: эстафета, бег вокруг Москвы по кольцу А.
Впереди – атлетического вида молодые люди в трусиках, а позади в таких же трусиках долговязый длинноногий старик, запыхавшийся, бледный, измученный. Бежать ему трудно – он еле волочит тощие костлявые ноги, но на лице столько старательности и желания перегнать всех, что одного этого было бы достаточно, чтобы победить весь мир…
Видно, он до сих пор еще не получил службы.
Выдвиженец
Большое это дело – на настоящую точку попасть – и, кажись, немудреное, а вот мало кому удается. Другой в хлопотах за общественное дело голову себе разобьет, а что толку? Посадят за растрату общественных средств в исправдом общественных клопов кормить – и все тут: не сумел в точку попасть!
А вот Илья Шатунов в настоящую точку попал! Вот как было дело.
Собрался в нашей волости съезд. На съезд был послан Илья. Все время сидел молча, а как дошло до отчета вика, – откуда взялось что. Вышел вперед, бумажку из кармана достал и пошел честить.
– Вот что, – говорит, – товарищи! Мы прослушали доклад исполкома, а что мы из этого доклада вынесли? То самое, что не по лозунгу «лицом к деревне» работал наш исполком, а лицом к русской горькой. Почему же это происходит? Я потому, что работники не на своих местах, и все ихние распоряжения не соответствуют правильности момента. Взять хоть бы землеустройство.
И пошел, и пошел, – тут у него и землеустройство, тут и дороги, тут и народное образование!
– Какое же, – говорит, – может быть образование, если этому делу дадено треть внимания и сам исполком газеты на цыгарки выкуривает?
Слушают наши ребята да диву даются.
– Я что как его за такие слова на цугундер?
Я он лучше нашего свой момент знал: отговорил, сел на скамейку и всех оглядывает, – вот, мол, я как! После него уездный представитель речь берет. Все дыханье затаили:
– Взгреют Илюху по первое число!
Ян нет! Вышел уездный:
– Рад, – говорит, – послушать деловую критику, какую преподнес товарищ Шатунов…
Подошло дело к выборам, – Шатунова сам вик на уездный съезд выдвинул.
На уездном съезде Шатунов еще смелее заговорил:
– Мягко, – говорит, – стелет уездная власть, да нашим крестьянским бокам спать на ихней подстилке жестковато. Почему в других уездах на каждое село трактор, а у нас на каждую деревню по два бандита приходится? Оттого, что наши работнички больше о своем благополучии заботятся! Возьмем, товарищи, цифры.