– Что за еда – картошка! – ответил он, чистя еще теплую и слегка дымящуюся картофелину и не предлагая ее гостю, – разве вы в городе к тому привыкши?.. Почем у вас там мера-то идет?..
Городской, не ответив на вопрос, раскрыл свой чемоданишко и, вынув оттуда черствую корку хлеба, погрыз ее и улегся спать. Хозяева ни о чем не расспрашивали нежданного гостя и только меж собой поговаривали:
– Жадный какой. А, небось, денег у него.
– Мало ли денег. Известно, у них деньги шальные!..
Утром неизвестный встал рано, поплескался у рукомойника и, даже не отведав чаю, которым его любезно угощала хозяйка, оделся, взял в руки чемодан и спросил:
– Как тут ближе в лесничество пройти?
«Небось лес покупать приехал», – подумала хозяйка, смерив глазами чемодан.
– Как раз напротив нас выгон – тут и дорога… Да нанял бы лошадь. Мы бы сами тебя отвезли. А то неровно ограбят.
– Чего у меня грабить, – усмехнулся неизвестный и, попрощавшись с хозяйкой, ушел.
– Вот жадный-то! – подумала хозяйка. – Хоть бы за ночлег заплатил!
Придя в лес, неизвестный не пошел в лесничество, а, услышав в стороне стук топора, направился туда. Пятеро лесорубов работали на делянке. Завидев неизвестного, все прекратили работу и с любопытством смотрели на него. Вдруг лицо одного из лесорубов расплылось в улыбку, и он, бросив топор, побежал навстречу неизвестному. – Егорка! Пришел! – обрадованно закричал он.
– Пришел, – просто ответил неизвестный и бросил чемодан.
– Идем! – ответил лесоруб и, схватив неизвестного за рукав, направился к старшему.
– Иван Семеныч!.. Вот мой племянник пришел. На работу просится.
Иван Семеныч недоверчиво осмотрел прибывшего.
– Не знаю, что и сказать, – ответил он, – годится ли?.
– Да что ты, не годится!.. Племянник мой. Сызмальства вместе работали – не смотри, что городской. В половых он там в советском трактире работал, да потерял место, сократили. Будь другом, не прогони, парню жрать нечего.
Неизвестный человек просительным тоном подтвердил:
– Не гони, Иван Семеныч. Я три месяца без работы… Неужто ж мне с голоду погибать?..
Жулики
Кто бы мне сказал – да и обратиться некуда – отчего это такая несправедливость к безработному, который, имея билет земли и леса, стоит в череду на суконную мануфактуру у магазина церабкооп? Говорят оттого, что мы живем в буржуазном окружении, а я всегда протестую: где она эта буржуазия? В жульницком окружении мы живем, я вам скажу, жулик у нас нахально в каждую щелку прет.
Рот раскрой – жулик тебе в рот залезет. От этого, надо понимать, не только честный пролетариат, а многие, можно сказать, ответственные работники рта не раскрывают. Молчат. Побаиваются.
И еще бы не бояться, если у меня, честного пролетария, даже билет отобрать хотят, а которые жулики – с такими билетами в череду на суконную мануфактуру большие деньги выгоняют при теперешнем товарном голоде, а как я теперь пойду? Без билета меня и в черед не пустят. Без билета я голод терпи и нужду терпи, и нигде никакого сочувствия.
А все из чего? Что я молчать не могу. Что я жулика наскрозь вижу. Что я так жулика понимаю, ажно сердце горит. Что душа у меня страдает от ихнего безобразия на десятом году революции победоносного пролетариата.
Как это так, что жулик в каждую щелку прет?
Уж на что в череду – на ту же суконную мануфактуру – плотно человек к человеку пригнан, а он и тут щелку найдет. Меня самого взять: стою я, как полагается трудящему, тихосмирно, впереди бабы, позади бабы – и наблюдаю, А не наблюдать, так тебе вперед еще какая баба вопрется, все они бабы в платках и на лица схожие.
Наблюдаю!..
И вижу – какой-то субъект, кепка у него серая на глаза, из воротника один нос торчит, туда торк, сюда торк… Втирается.
– Ты, спрашиваю, где стоишь?
Он такое имеет нахальство:
– Не твое дело!
И вперед меня промеж баб место занял.
– Отойди, говорю, гражданин.
Он опять на меня с полным нахальством:
– Стой, пока самого не погнали!
Как же так меня погнать, если у меня союзный билет работников земли и леса? Жулик это, – думаю я. – Никто иное, как жулик!
Сердце тут у меня так разгорелось, ажно в пот вогнало:
– Милиционер, – кричу, – вот этот гражданин без череду прет. Он, я вам скажу – жулик!
А гражданину этому хоть бы что:
– Жулик я или не жулик, – говорит, – это мое частное дело, А ты не смеешь меня при всем народе жуликом изображать.
У меня сердце так и кипит.
– Не отпирайся, говорю, видно, что ты жулик. Который в серой кепке и нос из воротника торчит, обязательно жулик…
Милиционер на меня:
– А у тебя что за кепка? А ты зачем нос в воротник прячешь?
Я за кепку схватился – точно что и у меня серая, только в полоску.
– Ишь ты, говорю, какая власть нашлась! На холоду нельзя и нос в воротник спрятать. Не буржуи мы, чтобы в енотах ходить!
Отстал:
– Не – мое, – говорит, – дело, кто из вас жулик, это на личностях не написано.
А как же не написано, когда минуты не прошло, а тот, серая кепка, вперед меня на пятерых протискался! В дверь лезет!
Я кричу:
– Держи его! Держи! Жулик! Вон она, серая кепка!
А тут на меня десять человек и все в серых кепках и носы из воротников торчат:
– Сам такой.
И ну меня всякими словами, и даже баба туда же встряла:
– Ишь ты, – говорит, – какой скандальный!
И чего не стоишь, как другие?..
А как можно от бабы обиду перенести? Больно уж много ихнему брату правов дадено, рабочего человека скандальным называть. Я на нее как цыкну:
– Эх, говорю, ты! Равноправие!
И опять все на меня: не смеешь женских правов оскорблять, а которые в кепках – к милиционеру:
– Этот гражданин антисемитскую пропаганду в отношении женщин разводит, а нас жуликами называет, когда сам такой же…
Я милиционеру:
– Неужели, говорю, не видишь, что они – жулики. Другие, говорю, голые – раздетые ходят, а они при товарном голоде в лавку сукно продают. Шайка у них, говорю. Оттого они и носы в воротники прячут, чтобы их не узнали.
– А ты почем узнал?
А как же мне не узнать, когда я сам тут же кажинное утро стою, как безработный земли и леса, и всех их вижу. Я это объясняю милиционеру и ему билет в зубы сую. А он на меня же и взъелся:
– Я на тебя протокол составлю и билет отберу.
Билет отобрать? Как это можно сказать, чтобы у человека ни за что ни про что билет отобрать?
Да ведь и билет тоже денег стоит! За него, кому надо, сотни не пожалеют, в такое горячее время. Я, может быть, этот билет на подержание за два целковых в сутки отдам… А он отобрать!
– Как же, говорю, ты у меня отберешь, если я безработный? А на что я жить теперь буду?
– Если ты безработный, – иди в бюро, там тебе работу дадут советские нужники чистить. А ты тут спекулятничаешь.
Это я-то спекулятничаю, что тихо-смирно стою. Это мне-то – нужники чистить?
– Для того, говорю, мы кровь проливали, чтобы на десятом году советские нужники чистить? И это с билетом земли и леса.
А он не слушает, да цап у меня билет:
– Вечером придешь, получишь.
А куда ж я теперь без билета? Значит, я всю ночь зря простоял. Значит, я без суконной мануфактуры домой вернусь. Как мне хозяину на глаза показаться, если я без ничего пришел, а которые жулики те по два раза получат. И ни у кого никакого сострадания к бедному человеку и безработному:
– Дождался, – говорят. – Не скандаль! Молчал бы!
А я не могу молчать. А я не могу не скандалить, если жулика вижу. Если жулики меня прямо в пот вгоняют. Если от жуликов у меня сердце горит. Если душа у меня страдает.
Трудно жить честному пролетарию при такой несправедливости. Тяжело жить. А все почему? Потому что в жульницком окружении живем. Потому что жулик у нас в каждую щелку прет. Рот раскрой – он тебе в рот залезет.
И потому многие и даже ответственные работники рта не раскрывают. Молчат. Побаиваются.
А я не боюсь – и вот из того страдаю.
Богатство республики
Агитатор приехал в большое село Обвалихино и созвал сход.
– Граждане, лес – богатство республики! – говорил он. – Берегите леса. Нет ничего дороже лесов…
– Известно, что может быть дороже!
– Ежели купить, так и не докупишься! – соглашались мужики.
– А у вас ежедневно самые хищнические порубки! Представьте себе, что лес уничтожен.
Оратор нарисовал ужасающую картину безводной и безлесной степи: такая участь ожидает Обвалихинскую волость, если не прекратятся порубки.
– Штрафовать! Нещадно наказывать незаконных порубщиков, – продолжал оратор. – В вашем селе решено переизбрать совет, – и новый совет должен вести энергичную борьбу!
– Переизбрать, переизбрать! – больше всех горячился один во рваном кафтанишке:
– Переизбрать!
Перевыборы начались.
– Я понимаю, граждане, переизбрать, – сказал один из крестьян. – И чтобы, значит, насчет лесу. А все дело в том, кого выбрать! Так я скажу: когда Прохоров сидел в совете – из-за чего прогнали? – Из-за лесу! Избу новую поставил.
– Правильно! Избу поставил! Не надо Прохорова!
– Потом Пахомов был. Так тот, значит, и избу и сарай.
– Долой Пахомова!
– И Смирнов, и Семенов, и Сидоров…
– Долой! Попили нашей кровушки!
– У всех по новой избе, – кричал мужичек во рваном кафтане.
– Кого же нам выбрать, коли чуть не вся деревня, а?
Общее замешательство.
– Вот Тимохина.
– А кто в прошлом году в членах сидел? Изба-то не хуже других.
– Травкина!
– А кто амбар строит? Хватит ему!
– Так что же, – вмешался оратор, – неужели никого не найдется, кто лесу не воровал?
Мужичек во рваном кафтане засуетился еще больше, наконец, ему стало невтерпеж молчать, он выскочил вперед, снял шапку, низко поклонился и сказал:
– Братцы! товарищи! граждане! пожалейте! Вот говорят, кого выбирать, – да я и лесиной одной не попользовался!