— Вы обронили вот это, когда убегали от актеров на острове, — сказал Джеффри.
У дальней стены опять мягко звякнули кандалы. Чосер воспринял это как знак заинтересованности.
— Этот пергамент изготовлен под официальный документ. Внизу даже имеется печать. На печати изображен рыцарь, едущий справа налево.
— Это мое.
— Документ написан по-латыни. Вы знаете, что в нем сказано?
— Это вы мне скажите, мастер Джеффри. Вы же образованный человек.
— Это рецепт приготовления гуся.
В этот момент сидевшего на полу человека разобрал смех. Он смеялся, облокотившись головой о стену. Смех его был неприятен, но уже не так, как другие издаваемые им звуки.
— Значит, приготовление гуся. Этого следовало ожидать.
— Скажите мне, Губерт, — обратился к нему Чосер, — этот пергамент, производящий сильное впечатление…
— На невежественных людей.
— На невежественных. Значит, с помощью этого документа вы обманывали людей, делая вид, что действуете по поручению короля? Хотите получить эту вещицу обратно?
Губерт не ответил. Джеффри ликовал прямо-таки по-ребячески. Он попал в самую точку. Наверняка именно с этой целью закованный в цепи джентльмен использовал пергамент.
— Утверждать, что состоишь на службе короля и в качестве доказательства предъявлять поддельный документ — это серьезное преступление. Смертная казнь.
— Что вы, мастер Джеффри, этим меня не запугать. Как вы думаете, сколько смертных приговоров я получил за свою жизнь?
Джеффри почувствовал, что упускает инициативу. Он повернулся к двери и на мгновение замер, делая вид, что задумался.
— Я могу не давать ходу этому… э-э… документу. Например, могу вернуть его вам, а уж вы поступайте с ним как знаете. Можете съесть, если хотите. В конце концов — это всего лишь рецепт.
На сей раз Губерт разразился саркастическим смехом. И все же Чосер был уверен, что он заинтересовался предложением.
— Чего вы хотите взамен? Дайте угадать.
— Считайте, что пергамент у вас, — сказал Чосер. — Назовите мне имя убийцы Анри де Гюйака.
Губерт поерзал на месте. Он тянул с ответом, изображал раздумья и наконец, кивнул — сделал одно-единственное движение своей похожей на череп головой.
— Так и быть, мастер Джеффри, — сказал он, — я его назову.
21
Повреждения «Арверагуса» на поверку оказались не столь страшными, как намекал Джек Дарт в разговоре с Чосером. Ремонт судна был закончен вскорости по его возвращении в Бордо. Дарт самолично прибыл, чтобы об этом сообщить, во второй половине того самого дня, когда Джеффри имел разговор с Губертом в тюрьме. Капитан прошел весь путь до Бордо пешком вместе с актерами труппы Лу. Так он понимал свой долг шкипера после того, как сгорело его другое судно в Либурне. Естественно, они двигались значительно медленнее, чем Чосер со своим отрядом, поскольку темп движения задавал впряженный в повозку Рунс. Справедливости ради нужно сказать, что расстояние между городами было небольшим.
Когда Джеффри с товарищами снова встретились с актерами, у тех были заплаканные лица. Причиной горя стала смерть Рунса. Льюис Лу отвел Чосера в сторонку и со слезами на глазах поведал, что бедный коняга отдал Богу душу, аккурат когда они пересекли реку и почти достигли городских стен. Слишком тяжкой стала для Рунса последняя утомительная поездка и все такое. И все же Лу не был столь сентиментально-мягкосердечен, как можно было решить, глядя на его трагическую физиономию и наворачивающиеся слезы. Он быстренько договорился с перевозчиком о том, чтобы избавиться от трупа животного. Алиса и Саймон боялись, как бы местные не съели коня, пока перевозчик не объяснил, что в этих местах поедание конины запрещено церковью. Лу не очень-то поверил — вряд ли жители Бордо утратили вкус к конине по одному только слову Римского Папы.
— А что ты ожидала, дочь моя? — негодовал Лу. — Что мы устроим скотине христианские похороны?
Так или иначе, смерть лошади и гибель Бертрама подвигнули их на возвращение в Англию, и благодаря дружбе с Джеком Дартом вскорости все уладилось: они погрузятся на корабль, как только «Арверагус» будет готов к отплытию.
Джеффри еще раз побывал у Гонта в частных покоях. Герцог Ланкастерский был погружен в подготовку к следующему этапу кампании. Открытой войной ее, возможно, нельзя было назвать, но и миром тоже. Гонт просматривал множество писем. Он пожаловался Джеффри, что его силы слишком малы — пятьсот лучников и примерно две с половиной сотни тяжеловооруженных всадников. Он ждал подкрепления под командованием сэра Уолтера Хьюэта. После объединения сил он планировал присоединиться к брату Эдуарду, который остановился при дворе Ангулема по пути в Лимож. Беседа Чосера с Губертом Гонта, похоже, мало интересовала.
— Этот человек может подождать до моего возвращения, — сказал Гонт. — Несколько недель в здешних подвалах ему не повредят.
Чосер предположил, что Гонт сохранит этого человека, рассчитывая, что тот может быть ему полезен в будущем. Глупая тактика, на его взгляд.
— Милорд, он очень опасен.
— В цепях и под охраной — едва ли. Так что он пообещал вам сказать?
Чосер заколебался:
— Ничего значительного.
— Он не пролил свет на смерть Анри де Гюйака?
— Нет.
— Ну что же, Джеффри, ваша работа здесь окончена. Вам от меня — вознаграждение и благодарность. Берите с собой тех двоих молодых людей и возвращайтесь в Англию к жене и родным.
Заметив, что Джеффри уходит как будто с неохотой, он добавил:
— О, вам не следует ввязываться в эту кампанию. Поезжайте домой и сочините для меня стихи. Вам нужно работать в кабинете, за столом, и мне не следовало отрывать вас от ваших книг. Вы по-прежнему носите с собой Боэция?
Вместо ответа Джеффри постучал пальцами по карману камзола, где лежала книжица.
— Как бы нам всем не пришлось утешаться философией, если все пойдет так, как я опасался. Передайте мои приветствия Филиппе и ее сестре, если вам доведется ее видеть, — сказал Джон Гонт.
На этом он умолк и снова склонился над письмами.
На той же неделе Чосер, Одли и Кэтон вышли в море на «Арверагусе» под командованием Джека Дарта. Они шли в конвое, направлявшемся в Кале, чтобы взять на борт новых солдат, снаряжение и припасы. Большая часть судов, которых можно было в эти дни наблюдать возле французских берегов, двигались с севера на юг, но «Арверагус» тоже был загружен, к тому же вез гражданских пассажиров, включая актеров.
Примерно в то же самое время, когда Чосер с друзьями поднимался на корабль, Губерт решил, что настало время действовать. Не из-за того, конечно, что он был сыт по горло неудобствами тюремного содержания в холодной, темной и вонючей камере. Подобные испытания он переносил запросто. Но из разговоров тюремных надзирателей он уловил, что Джон Гонт недавно отбыл из Бордо на север.
Губерт уж точно не испытывал страха перед Гонтом, однако во время допроса, который вел сын короля еще до неожиданного появления на сцене Чосера, он почувствовал, как теряет волю и контроль над собой под пристальным взглядом Гонта и его жесткими вопросами. С самого начала у него было подозрение, что Гонт подвергает сомнению любое его высказывание. И вот эту несправедливость он не мог вынести! Он пришел в аббатство святого Андрея, где был известен под именем Янус, в предвкушении награды за свои сведения. Да, он работал на французов, когда взялся добыть письмо, которое нес Чосер, однако он не видел причин, мешавших поработать и на противоположную сторону.
На удивление быстро его препроводили в приемную Гонта, где он должен был изложить свое дело герцогу. Тот, казалось, искренне поверил в большинство изложенных им фактов: в обстоятельства смерти де Гюйака и все, что случилось потом (некоторые подробности он, правда, опустил), во взрыв на судне в Либурне и предполагаемую гибель его пассажиров. Позже, размышляя о повороте событий, Губерт пришел к заключению: его никак нельзя обвинить в том, что Чосер и остальные выжили. Займись он этим сам, то на этом свете их уже…
Губерт почти закончил свою историю, когда в комнату торопливо вошел один из подчиненных Гонта и что-то прошептал на ухо своему господину. После этого сын короля посмотрел на него, Губерта, враждебно и подозрительно. После того как Гонт отдал приказ взять его под стражу и держать в соседней комнате, Губерт, как это ни покажется странным, испытал облегчение, несмотря на то, что стражники связали ему руки, а один даже приставил нож к глотке. Находиться в присутствии Гонта было еще страшнее.
Губерт привык иметь дело с обычными мужчинами и женщинами. Как правило, одного взгляда, улыбки, вовремя сказанного слова было достаточно, чтобы заставить человека принять его, Губерта, точку зрения. Если не удавалось по-хорошему, то дальнейшее зависело от проворства и ловкости пальцев. Но с Гонтом с самого начало не заладилось. Не хотелось бы… новой встречи. И Губерт решил воспользоваться временным отсутствием Гонта — другого момента могло просто не быть — и бежать.
Кандалы у Губерта были надеты на лодыжках, как у обычного преступника. Он мог сделать несколько шагов, чтобы размять конечности, но не больше. Но руки оставались свободными. Здесь они допустили ошибку. По всей вероятности, они думали, что кандалов, запертых дверей и вооруженных стражников у входа будет достаточно. Эта их вторая ошибка. Губерт быстро прикинул, какими средствами располагает. Серый мешок, в котором лежало кресало, кинжалы и прочие мелочи, у него отобрали. Но у него оставались руки, а также быстрота, проворность и хитрость. Это оружие не отберет никакой тюремщик.
Кроме того, у Губерта была еще одна вещь. Джеффри Чосер все-таки передал ему тот пергамент с печатью в обмен на имя подлинного убийцы Анри де Гюйака. Предлагая Чосеру свою версию событий, Губерт лгал не больше, чем при встрече с Джоном Гонтом. Он рассказал Чосеру все то, чему стал свидетелем в лесу, не упустив ни одной существенной детали. Пусть этот толстопузый делает теперь, что хочет. Ему все равно. Зато он получил назад пергамент, который, правда, был рецептом приготовления гуся! Когда-то он приобрел этот документ у одного человека из Саутуорка,