Кстати говоря, высокие титулы получали и родители невесты. В частности, Ким Вумён, отец жены Ли Ёна, получил от вана Хёджона титул Чхонпун-пувонгун[127], а ее мать – титул Докын-пубуин[128].
Мёнсон-ванху родила мужу четырех дочерей, старшая из которых умерла вскоре после появления на свет, и единственного сына Ли Суна, ставшего наследником престола. Отсутствие у вана Хёнджона других супруг и наложниц принято объяснять властным характером Мёнсон-ванху. Можно сказать, что в этой паре произошел обмен традиционными гендерными ролями: жена принимала решения, активно вмешивалась в дела правления, назначала и увольняла сановников, а муж покорно следовал ее указаниям. Мёнсон-ванху принято сравнивать с упоминавшейся выше Мунджон-ванху, третьей женой одиннадцатого чосонского вана Чунджона, причем начало такому сравнению дали не историки, а современники.
К Мёнсон-ванху мы еще не раз вернёмся (в том числе и в следующей главе), а пока что нужно упомянуть еще об одном отличии вана Хёнджона от других чосонских правителей. Он был единственным, родившимся за пределами Чосона, а именно – в Шэньяне[129], который был маньчжурской столицей с 1621 по 1644 год, а затем столицу перенесли в завоеванный Пекин.
Правление вана Хёнджона стало периодом ожесточенной борьбы политических фракций «западников» и «южан». Различия между уроженцами столицы и выходцами из провинций давно стерлись, значение имело только политическое влияние и возможность занимать ключевые должности. Первый конфликт, вошедший в историю под названием «Есон»[130], разгорелся по поводу продолжительности траура, который нужно было носить Чаннёль-ванху по вану Хёджону, своему приемному сыну. Сон Сиёль настаивал на годичном трауре, который по конфуцианским правилам следовало носить по второму сыну, ведь Хёджон был вторым сыном своей биологической матери Инёль-ванху (примечательно, что строгий приверженец конфуцианских догм Сон Сиёль возглавлял фракцию «западников», которые не были такими уж рьяными конфуцианцами – это к вопросу о стирании различий между группировками). А лидер «южан» Хо Чжок считал, что траур должен быть трехлетним, как это положено после смерти старшего сына, ведь правитель, независимо от того, каким по счету сыном своих родителей он является, стоит выше прочих сыновей и потому заслуживает наивысших почестей.
На самом деле спор шел не о продолжительности траура, а в борьбе за власть. Пользуя смену правителя как удобный случай, «южане» хотели ослабить позиции «западников», ставя авторитет правителя выше конфуцианских догм. В свою очередь «западники» пытались представить себя защитниками традиционных устоев и единственными, кто достоин занимать важные должности. Таким образом, конфликт имел сугубо политический характер, а идеологическая составляющая была использована для придания спору благопристойного вида.
В конечном итоге, победа осталась за «западниками», которым удалось убедить молодого вана в своей правоте. Позиции Сон Сиёля и его группировки казались непоколебимыми, но довольно скоро – в 1663 году, южане взяли реванш по той же самой схеме, раздув банальный, в сущности, вопрос, до дела государственной важности. На сей раз дискуссия велась о вопросе: какой долг должен стоять для чиновника выше – долг перед правителем или долг перед предками? Желающие могут отложить ненадолго чтение и попытаться вообразить ситуацию, в которой чиновнику пришлось бы делать подобный выбор. При этом все правила и инструкции, все указы вана, проверялись на соответствие конфуцианским нормам…
Дело было так. Для чиновников, предки которого были убиты маньчжурами во время их нашествий, империя Цин считалась врагом семьи, и правила сыновней почтительности не позволяли оказывать какие-то почести людям Цин и, вообще, иметь с ними дело. И вот представьте, что такому чиновнику выпало участвовать в приеме цинских послов или же отправляться с посольством к цинскому двору. Имеет ли он право отказаться от такого поручения, сохранив при этом лицо и должность? Или же долг перед правителем выше долга перед предками?
Собственно, подобные вопросы могли спокойно решаться в частном порядке. Чиновник мог сообщить о своих обстоятельствах начальству и его аргументы были бы непременно приняты во внимание, поскольку все начальники следовали конфуцианским нормам. Для чего же тогда понадобилось называть яйцо горой[131]?
Все очень просто, и можно только восхититься коварству Хо Чжока, который искусно заманил своего оппонента в ловушку. Было ясно, что Сон Сиёль, строгий приверженец конфуцианских догм и хранитель устоев, поставит сыновний долг выше служебного. Поступить иначе Сон Сиёль просто не мог, это означало бы для него потерю лица. В то же время, нетрудно было догадаться, что вану придется по душе альтернативная точка зрения, которую поддерживал Хо Чжок. Так оно и вышло – ван Хёнджон, его драгоценная супруга и придворные чины поддержали «южан». В результате влияние «южан» значительно возросло.
Как уже говорилось, плюрализм в политике может быть и полезным, и бесполезным, и вредным. То же самое можно сказать и об отсутствии плюрализма. Изрядно потеснив «западников» (потеснив, но не вытеснив совсем), «южане» окончательно свернули военную реформу, сторонником продолжения которой выступал Сон Сиёль. На тот момент такое решение было обоснованным и благоприятным. Однако больше ничего полезного для государства Хо Чжок и его сторонники не сделали.
Между тем, сельское хозяйство находилось в упадке и нуждалось в поддержке. Также необходимо было развивать торговлю и помогать населению при бедствиях. В правление Хёнджона, а именно в 1671–1672 годах, свирепствовал опустошительный голод, вызванный неурожаями вследствие необычайно холодной погоды. В таких условиях можно было задуматься об отзыве Небесного Мандата. Но «южане» и «западники» были заняты противоборством друг с другом и уделяли этому делу большую часть своих сил, вместо того чтобы заботиться о народе и государстве.
В 1674 году, под самый конец правления вана Хёнджона, у «южан» появился шанс достичь желаемого в ходе так называемого Второго есона. Скончалась жена Хёджона и мать Хёнджона Инсон-ванху, и надо было решить, как долго станет Чаннёль-ванху носить траур по жене своего приемного сына. Как и при Первом есоне, проблема была искусственно создана ради сведения счетов. Чаннёль-ванху собиралась носить санбок[132] в течение года, и ван Хёнджон согласился с ее решением, так как речь шла о супруге правителя. Однако же Сон Сиёль, желавший отыграться за поражение одиннадцатилетней давности, напомнил о том, что ван Хёджон не был старшим сыном, следовательно, траур по его жене следует носить девять месяцев, а не год, как положено после смерти старшей невестки.
Сон Сиёль считал, что вану придется согласиться с его мнением, поскольку при Первом есоне Хёнджон высказался за строгое следование принятым догмам. Однако Хёнджону, а точнее, Мёнсон-ванху, которая благоволила Хо Чжоку, хотелось избежать нового усиления «западников». «Западники» были нужны Мёнсон-ванху исключительно в качестве условного «противовеса», позволявшего держать «южан» под контролем, не более того. Да и Хёнджону властолюбивый и амбициозный Сон Сиёль надоел хуже горькой редьки, так что «выигрышный» ход лидера «западников» на деле оказался провальным.
Чтобы «сохранить лицо» Хёнджон прибегнул к казуистической уловке, оправдывающей его непоследовательность. «Западники» осмелились выразить возмущение, чем ухудшили свое и без того пошатнувшееся положение. В результате, Сон Сиёлю пришлось отправиться в ссылку, а его ученик Ким Сухен был смещен с должности главного государственного советника, которая досталась Хо Чжоку. Правда, в качестве «противовеса» левым государственным советником был назначен Ким Сухон, младший брат Ким Сухена. Но в целом политическое влияние «западников» было сведено к минимуму, и можно сказать, что на какое-то время вся власть сосредоточилась в руках «южан».
Самым важным деянием вана Хёнджона стал запрет межродственных браков. Отныне члены одного и того же клана не могли вступать в браки между собой. Этот запрет, существующий и поныне, за рубежом трансформировался в неверное мнение, согласно которому корейцам нельзя заключать браки с однофамильцами. Учитывая, что половина корейцев носит фамилии Ким, Пак и Ли, запрет на браки с однофамильцами выглядит очень суровым, и иностранцы искренне сочувствуют «несчастным корейцам» и столь же искренне удивляются, почему столь животрепещущая тема не находит отражения в корейском кинематографе.
Не прошло и двух месяцев после победы «южан» над «западниками», как ван Хёнджон скоропостижно скончался в возрасте тридцати трех лет в сентябре 1674 года. Судя по дошедшим до нас сведениям, здоровье его не вызывало нареканий, поэтому есть все основания подозревать отравление. Возникает классический вопрос: «Кому это было выгодно?». Ответ на него указывает на Сон Сиёля и его ближайших сподвижников. Вполне возможно, что «западники» могли попытаться улучшить свое положение устранением Хёнджона…
Надо сказать, что отравить чосонского вана было весьма сложно, поскольку все, что ел ван, предварительно пробовалось уполномоченными на то придворными чинами, а повара и прочие работники кухонь отбирались с тем тщанием, с которым в наше время принимают на службу в Национальное агентство разведки[133]. Но, как известно, имеющий намерение всегда может найти способ его осуществить, например – отравить питье, подававшееся в покои правителя или же лекарственные снадобья, которые он принимал (даже полностью здоровые представители знати постоянно принимали что-то укрепляющее, стимулирующее или же продлевающее жизнь).