Прочитав показания Грушина, Кубанцев посмотрел на арестованного. Мартынюк был растерян, сидел, опустив глаза. Кубанцев не стал ждать его ответа.
— Могу зачитать показания Григория Ильича Цабенко. Кстати, он приводит содержание вашей телеграммы, которую вы пытались отправить в день мятежа. Вы адресовали телеграмму в станицу Усть-Уйскую, Станичному атаману. Читаю текст телеграммы: «Срочно выслать казаков в город Кустанай для введения дисциплины и порядка. Кустанайский Совдеп разогнан, власть в наших руках. Поручик Г. Мартынюк».
Мартынюк сидел, словно проглотив язык.
— Нам дал показания Алексей Семенович Соболев. С марта по август 1918 года он был секретарем Кустанайского союза инвалидов, — продолжал Кубанцев. — Потом служил в колчаковской армии в качестве писаря офицерского стола при штабе 44-го стрелкового полка, не раз видел удостоверения, выданные за подписью Мартынюка, где указывалось, что предъявитель сего такой-то состоял в тайной организации и активно выступал против Советской власти в восстании 18 марта 1918 года. Само собой, такой документ не мог подписать человек, не имевший отношения к руководству восстанием. Не так ли? Есть и другие показания. Надеюсь, вам небезызвестен Василий Кузьмич Моисеев. Его вы не щадили на допросах следственной комиссии… А вот показания Сергея Гавриловича Пухальского: «Мартынюк спросил, — показывает Пухальский, — по какой причине я поступил в Красную Армию? Я сказал: «Для того, чтобы защищать власть Советов». Мартынюк орет: «Смеешь ли ты в моем присутствии говорить, что ты защитник Советов?» Возле него стоял казак, которому он приказал вывести меня в дежурную комнату и дать мне 75 плетей». Могу, — продолжал Кубанцев, — привести показания известного вам Остапенко…
— Хватит! — прервал Мартынюк. — Пишите. Все расскажу… — Наконец-то не выдержали нервы врага. Он рассказал все. Признался в своих преступных деяниях. Но все же не в полной мере, а лишь в пределах фактов, которыми располагало следствие. Об убийстве Омара Дощанова следователь тогда не спрашивал и Мартынюк тоже обошел его. Однако материалов для суда хватало.
УДАР ПО ЭСЕРАМ
1921 год. В стране свирепствует разруха — суровое последствие гражданской войны. Партия готовится к своему X съезду, чтобы наметить меры по решению насущных задач и проблем, стоящих перед трудящимися Республики Советов. Однако еще предстояла нелегкая борьба с оппозиционерами, которые навязали партии дискуссию о профсоюзах и «по существу отрицали руководящую роль партии в системе диктатуры пролетариата, отвергали необходимость укрепления ее связи с массами, выработки новых методов руководства ими. Они нападали на принцип демократического централизма, стремились поколебать единство партии, подорвать партийную дисциплину. Трудный для партии момент они хотели использовать, чтобы под флагом «улучшения» ее деятельности столкнуть партию с ленинского пути…»{58}
В эти дни Кустанайское политбюро получило данные о том, что известный лидер местных эсеров И. П. Луб скрывается где-то вблизи Челябинска. По сведениям, добытым чекистами, его жена выехала на встречу с мужем, сказав соседям, что отправилась не то в Златоуст, не то в Петропавловск. Дома остались мать и дети Луба.
На счету эсеров было немало черных, злодейских дел. Среди них убийство пламенного большевика В. В. Володарского и председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого, мятеж в Москве в июле 1918 года и всколыхнувшее всю страну покушение на вождя пролетария В. И. Ленина.
Президиум ВЦИК, рассмотрев приговор Верховного трибунала в отношении группы членов ЦК партии социал-революционеров, дал такую оценку предательской деятельности эсеров: «Все затруднения и бедствия блокированной империализмом рабоче-крестьянской страны служат Центральному комитету партии эсеров для того, чтобы вызвать вмешательства, восстания, покушения, кровавые конфликты, углублять хаос, умножать раны и страдания трудящихся и таким путем вызвать крушение Советской власти, на смену которой могла бы прийти только власть торжествующей буржуазии…»{59}
Таков был идейный багаж Луба, оставлять на свободе которого было опасно. И розыск его поручили Ананию Моисеевичу Журавлеву, одному из лучших работников политбюро.
Решено было произвести обыск в квартире семьи Луба, по возможности найти его переписку с женой и выяснить, где мог скрываться преступник. Однако обыск не дал пока определенного ответа на интересующие чекистов вопросы. Тем не менее, они изъяли два омских адреса: улица Баронская, 2 и 5-я линия, 143, по которым проживали Т. Т. Шарова и А. В. Бурова. Может быть, там и жил разыскиваемый, а может, та или другая знает что-либо о местопребывании Луба. Сразу же в Омск полетел запрос. Ответ был неожиданным и в то же время желаемым. Из Омска сообщили, что разыскиваемый живет на квартире у Буровых, что работает в управлении Омской железной дороги начальником общего отдела жилищно-строительного подразделения. Луба арестовали и переправили в Кустанай.
Свидетелей преступной деятельности Луба было много. Он был изобличен в том, что при установлении Советской власти в Кустанае выдавал себя за сторонника большевизма и пробрался на должность уездного комиссара внутренних дел, а добившись этого поста, особого рвения к советской работе не проявлял. В мае 1918 года Луб неожиданно подал заявление в уисполком с просьбой об увольнении его с поста комиссара внутренних дел, якобы для того, чтобы поехать на лечение. Его просьбу удовлетворили, однако он остался в Кустанае и устроился на работу в систему потребкооперации на незаметную должность. В эти дни его несколько раз видели в обществе барона Шиллинга, в заговоре которого он участвовал.
Обо всем этом, писал позднее комиссар юстиции Кубанцев, основываясь на материалах, добытых чекистами. Все было готово для ареста Луба, но он исчез.
Когда власть Советов в Кустанае пала, Луб объявился в городе, не опасаясь того, что белые могут учинить над ним расправу как над красным комиссаром. Наоборот, был назначен помощником управляющего кустанайским уездом. И это в то время, когда белочехи расправлялись даже с теми, кого они подозревали в сочувствии Советской власти. Не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Луб и ранее был на стороне контрреволюции. Во время колчаковщины уверял своих хозяев в верноподданнических чувствах, в том, что он «при Советской власти оставался служить только для того, чтобы быть поближе к местной власти и извлекать материалы», полезные представителям Сибирского Временного правительства, находившимся в Омске…
В Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР СССР) в деле переписки должностных лиц Тургайской области автор этих строк обнаружил два документа, изобличающих Луба как контрреволюционера. Эта депеша, в которой постарались обелить перед колчаковцами действия Луба, когда он был комиссаром. Документ датирован 14 декабря 1918 года. Вот что в нем говорится: «Вследствие конфиденциального письма вашего от 25 ноября… имею честь донести, что содержание анонимного письма не соответствует действительности, гг. Луб, Аблин и Булычев в большевистских организациях не принимали участия. При сем прилагается сообщение председателя кустанайской следственной комиссии».
И еще одно служебное послание, адресованное Тургайскому областному комиссару колчаковцев. Вот текст этого документа:
«Помощник уездного комиссара Луб при переходе в г. Кустанае власти в руки большевиков остался совершенно один во главе уездного комиссариата и тех учреждений, которые находились в ведении комиссара…
Находясь на своем посту, Луб все усилия направлял к тому, чтобы сохранить вверенные ему учреждения от большевистского влияния, и из-за этого весьма часто входил в пререкания с главными представителями большевистской власти, как, например, с председателем уездного исполкома Тараном, председателем гражданской уездной управы Кугаевским, чем неоднократно подвергал себя опасности ареста. Когда же большевистская сласть совершенно окрепла и, опираясь на рабочих, красноармейцев и приезжие дружины, стала подчинять своему контролю и сильному влиянию решительно все учреждения, Луб отношением от 23 апреля этого года… (копия прилагается) просил принять от него все учреждения, вследствие невозможности дальнейшей работы, но исполком просьбы не выполнил, а заочно выбрал Луба комиссаром внутренних дел, что заставило Луба не только повторить свою просьбу о принятии от него комиссариата, но потребовал от исполкома выбора другого комиссара (отношение… в копии прилагается); вскоре был избран другой комиссар, которому и были переданы Лубом все учреждения.
Таким образом, Луб не только состоял на какой-либо из должностей, а наоборот, как представитель Временного правительства, до последней возможности охранял вверенные ему учреждения от большевистских влияний и официально заявил о своем несогласии с направлением большевиков. Вследствие изложенного, отпадает вопрос о допустимости Луба к должности помощника уездного комиссара»{60}.
А ведь Луб отрицал на следствии и суде свою причастность к контрреволюции. Однако приведенные выше документы с головой выдают Луба и являются существенным дополнением к материалам его уголовного дела.
На суде И. А. Грушин показал, что Луб, выступая от имени партии эсеров на учредительном съезде кустанайских киргизских депутатов, призывал уездных представителей к свержению Советской власти… В то время в распоряжении следствия не было копии протокола этого контрреволюционного съезда. Найден протокол значительно позже в Кустанайском госархиве и теперь можно сказать, что на этом съезде, названным «чрезвычайным кустанайским съездом крестьянских и киргизских депутатов», состоявшемся с 14 по 17 июля 1918 года, Луб не только выступал, но и был избран в президиум. На первое заседание, которое проходило под председат