{15}.
О политссыльных в Кустанае, в том числе об Эльбе, находим некоторые сведения в литературе, изданной в последние годы в Казахстане.
«Только в Кустанае в 1916 году проживало свыше 100 политических ссыльных различных партий. В их числе были видные эстонские большевики И. Кэсперт и И. Эльбе. Здесь они создали нелегальную библиотеку, организовали кружки, в которых изучалась марксистская литература… Ссыльные большевики поддерживали связь с партийными организациями Петрограда, Поволжья и Урала, получали нелегальную литературу»{16}.
«С горячим сочувствием к национально-освободительной борьбе казахского народа относились ссыльные большевики в Кустанае, Тургае и Иргизе. Например, по этому вопросу в Кустанае происходили острые споры между ссыльными большевиками и меньшевиками… Разоблачая оборонческие, шовинистические взгляды меньшевиков, большевики выступали в поддержку восставших…»{17}
Таковы были отзывы о ссыльных.
В 1918 году Эльбе, за плечами которого к тому времени было уже тринадцать лет революционной работы, назначается председателем Кустанайской следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией. В 1919—1920 годах являлся заведующим отдела труда уездного исполкома и председателем Чека-тифа[1]. Увы, 12 мая 1920 года Эльбе сам был сражен этой коварной болезнью, косившей недоедавших, переутомленных людей…
И. Т. Эльбе.
Казалось бы, биография Эльбе восстановлена. Многое о нем теперь уже известно. Но мне хотелось найти кое-кого из его родных и главное — его фотографию. Решить задачу помогли органы загса. Республиканское бюро записей актов гражданского состояния ЭССР уточнило отчество Эльбе (Тынисович) и сообщило, что у него было два брата и сестра. Я решил, на всякий случай, поискать их. К удивлению, несмотря на давность лет нашлись сестра и племянник Эльбе. Написал им. Откликнулись оба. Племянник Артур, как и следовало предполагать, почти ничего не знал об Иоханесе. Но зато сестра Эмилие-Минна-Марие Тынисовна Эльбе-Ермакова, которой тогда шел 85-й год, сообщила интересные сведения о брате. Привожу выдержку из письма: «Иоханес был очень талантливый человек, много читал и имел, учитывая его тогдашний возраст, большую библиотеку. Всю эту библиотеку пришлось нам ликвидировать (сжечь), когда Иоханеса лишили свободы. Уже с молодых лет его заинтересовала политика. Но основное его желание было стать писателем. Между прочим, едва перейдя границу юношества, он перевел с русского на эстонский «На дне» М. Горького. По своим политическим воззрениям его можно было считать социал-демократом. Во всяком случае, он имел знакомство с местными подпольными кружками, вел активную политическую работу, имел связь с местной политической типографией, распространял политическую литературу, листовки и т. п., в чем помогала брату и я — разносила эту литературу, будучи девочкой».
Сестра прислала фотокарточку революционера — будущего первого чекиста на Кустанайщине. Читатели могут воочию представить себе благородный облик этого замечательного человека.
ЗАГОВОР БАРОНА ШИЛЛИНГА
В ходе поиска судьба свела меня с одним из ветеранов революции, бывшим начальником особого кавалерийского отряда Красной гвардии Ф. И. Мирошниченко, проживающим в Кустанае. Он первый и рассказал мне об обстоятельствах раскрытия в Кустанае в том же 1918 году шпионского заговора барона Шиллинга…
В Кустанае создавался особый кавалерийский отряд. Когда были решены основные задачи по его подбору, размещению и снаряжению, Мирошниченко пришел к военному комиссару Н. С. Фролову, а затем вместе с ним к председателю уисполкома Л. И. Тарану с просьбой подыскать помощника, который занимался бы строевой подготовкой бойцов.
— У нас есть такой человек! — сказал Таран.
— Кто?
— Барон Шиллинг!
Оказывается, этот барон уже был здесь — просил работу, причем только ло кавалерийской части.
Из трехсот бывших офицеров царской армии, числившихся на учете в военкомате, лишь немногие согласились обучать молодых красноармейцев. Шиллинг, занимавший руководящую должность в организации «Земконь» и имевший военное образование, добровольно вызвался помочь красным командирам в организации занятий бойцов.
— Приходи вечером, познакомишься, — прощаясь с Мирошниченко, сказал Таран.
Когда в назначенное время Мирошниченко пришел в исполком, в приемной увидел молодого человека лет тридцати, среднего роста в кителе без погон с начищенными пуговицами, в хромовых сапогах, офицерской фуражке защитного цвета без кокарды. Незнакомец курил папиросу. От дыма пахло духами. При появлении Мирошниченко молодой человек быстро встал.
— Ваш заместитель! — представился он, поднося руку к козырьку.
Вошел Фролов.
— Ну как? Подходящая кандидатура? — спросил он, кивая на Шиллинга.
Тот, не дожидаясь ответа Мирошниченко, стал рассказывать о том, что служил в кавалерии, знает строевую часть и выразил готовность помочь начальнику отряда в необходимых делах.
— Ну пойдем, посмотрим наше помещение! — предложил Мирошниченко.
— Пешком? — удивился Шиллинг. — И ординарца у вас нет?
— Нет. Незачем мне ординарца иметь! — отрезал Мирошниченко.
Особый кавалерийский отряд размещался на Михайловской площади, находившейся между городом и поселком Красный пахарь. Там стояли кирпичный дом из пяти комнат, занимаемый под казарму, и конюшня. После осмотра расположения отряда Мирошниченко познакомил Шиллинга с его обязанностями.
— Все понятно. Завтра же представлю на утверждение расписание занятий, — заявил Шиллинг с готовностью.
На третий день Военный комиссар вызвал к себе Мирошниченко и как бы между делом заметил:
— Ты смотри, следи за бароном, чтобы он не натворил чего!
Н. С. Фролов еще в 1917 году в городе Баку состоял членом комиссии по борьбе с контрреволюцией и какое-то шестое чувство подсказывало ему, что надо быть осторожнее с бароном.
А тот уже занимался строевой подготовкой. Жил в городе, на квартире. Как-то дежурный по части доложил Мирошниченко, что к Шиллингу ходит незнакомый мужчина, похожий по выправке на офицера. Помня слова Фролова, Мирошниченко наказал:
— Следи за ними и если что — докладывай.
Однажды перед обедом явился тот самый мужчина и оставил дежурному для Шиллинга бутылку молока и хлеб, завернутый в бумагу. Бутылка была как бутылка, заткнутая бумажной пробкой. Молоко — тоже как молоко. Но что-то насторожило бойца. Он вынул затычку, осторожно развернул бумагу и обнаружил запись: «Дайте мне то, что я у вас просил!» Дежурный передал бутылку Шиллингу и тут же об этом конфиденциально известил начальника отряда. Мирошниченко отругал его за то, что он предварительно не показал ему этого послания.
— Стой на месте и доложи мне, что будет дальше! — сказал он бойцу.
Через полчаса красногвардеец доложил, что барон передал пустую бутылку, чтобы вернуть тому мужчине. Пробка в ней была не та, другая. Развернули листок и ахнули: в нем сообщалось о количестве бойцов в отряде, их моральном состоянии, наличии винтовок и боеприпасов.
Мирошниченко срочно выехал в город и доложил Фролову о подозрительных действиях барона. Тот внимательно выслушал, молча вышел из кабинета — надо полагать, чтобы переговорить с председателем ЧК Эльбе. Вернувшись через некоторое время, дал указание задержать неизвестного, когда он придет за бутылкой, и доставить его к нему. Только сделать все это без шума, секретно, чтобы никто, тем более Шиллинг, не заметил.
Вскоре в расположении части появился тот, кого ждали. И тут бойцы его задержали и доставили Фролову. Потом Мирошниченко слышал, что при обыске в доме, где жил этот шпион, обнаружили списки бойцов и командиров Красной гвардии, данные о количестве оружия, боеприпасов, дислокации частей, материалы о составе уисполкома, о проводимой Советом работе и другие сведения. Сличение почерков показало, что сведения эти написаны рукою барона. В тот же день, к вечеру, Мирошниченко получил указание задержать Шиллинга.
Барон проводил строевые занятия за Тоболом. Мирошниченко послал к нему бойца, который отозвал Шиллинга в сторону и сказал:
— Вас требует начальник отряда. От него уисполком запрашивает сведения, а они у вас…
Шиллинг, ничего не подозревая, приехал в казарму, где Мирошниченко с двумя бойцами обезоружил и обыскал барона. Шиллинг стал возмущаться, уверять, что его арестовали безо всяких оснований.
Кто и как с ним дальше разбирался, Мирошниченко, к сожалению, не знает.
Примерно дней через десять Мирошниченко был вызван к Фролову. Здесь же находились командир полка Перцев, ротные Виенко, Куценко.
— Следствие по делу барона Шиллинга закончено, — объявил Фролов. — Мое мнение: надо судить и уничтожить как шпиона, заброшенного беляками в наши ряды. Как вы смотрите, товарищ Мирошниченко?
— А как же! — воскликнул Мирошниченко. — Ведь пойман с поличным!
Фролов посмотрел на других командиров.
— Если мы будем щадить шпионов, миловать их, то нам здесь делать нечего, — заявил Куценко.
Фролов попросил секретаря, чтобы зашел председатель ревтрибунала Дощанов, и высказал свое мнение по поводу решения судьбы Шиллинга.
Дощанов начал свой ответ издалека:
— Меня осудили на 25 лет ссылки лишь за то, что заступился за батрачку. А тут нас предают. Судить и уничтожить. И конец разговору.
Решили предать барона Шиллинга суду.
Через несколько дней состоялся судебный процесс революционного трибунала под председательством Омара Дощанова. Мирошниченко на нем не был, но слышал, что ревтрибунал приговорил Шиллинга к расстрелу. После суда ему пришлось выделить двух бойцов для приведения приговора в исполнение. Расстрелом руководил Куценко. Рассказывали потом, что барон перед казнью падал на колени перед Куценко, умолял его, чтобы ему сохранили жизнь. Он говорил: «Пусть все думают, что меня расстреляли