Теперь о деятельности Дощанова после возвращения из ссылки.
В рапорте кустанайского уездного начальника от 16 марта 1911 года сказано, что Дощанов «по отбытии срока ссылки принят обратно в среду киргиз Дамбарской волости, где, после ссылки, проживает уже более 10 лет в своем ауле…» Если оттолкнуться от даты рапорта, похоже, что Дощанов вернулся из ссылки в 1900 году. Его племянник — Б. Ещанов — в своих воспоминаниях «Борец за счастье народа» пишет: «Вернулся Омар с каторги измученный, постаревший, но политически более зрелый — сказалось влияние ссыльных революционеров. Теперь он имел представление о классовой борьбе, знал жизнь других народов и с глубоким уважением говорил о русских революционерах. Бедняк Ахмед Дощанов, Айтпай Утепбергенов, Тасмагамбет Естинов, Ескендир Бермухаметов и многие другие о большевиках, о Ленине, о революции впервые услышали от Омара Дощанова…»{23}
О. Дощанов.
Как видно из рапорта кустанайского уездного начальника, Дощанов 16 марта 1911 года был арестован и привлечен в качестве обвиняемого по ст. 129 Уголовного уложения. (Кстати, И. Т. Эльбе тоже обвинялся по этой статье). Основанием к возбуждению уголовного дела против Дощанова послужили заявления баев о его противоправительственной пропаганде.
При аресте Дощанов отрицал показания баев, выставил своих свидетелей. Уездный начальник пишет в том же рапорте, что «на основании показаний свидетелей, допрошенных по просьбе обвиняемого Дощанова, есть основание предполагать, что обвинение основано на вражде, происходящей теперь в Дамбарской волости на почве выборов должностных лиц киргизского общественного управления». Видимо, это мнение уездного начальника имело решающее значение. Дощанов был освобожден из-под стражи.
Как-то в Кустанайском историко-краеведческом музее я познакомился с воспоминаниями старого коммуниста В. С. Редько. Он пишет: «…В бытность мою в г. Кустанае в 1966 г. мне был вручен от коллектива музея сборник «Борьба за власть Советов в Кустанайских степях», где на странице 36 указывается, что вместо Дощанова председателем ревтрибунала назначили Давыденко. Утверждаю, что товарищ Дощанов был председателем революционного трибунала до падения Советской власти в Кустанае, а я был его заместителем. Давыденко ни одного дня не был председателем». Обрадовался я, что нашел человека, работавшего вместе с Дощановым в трибунале, но когда кинулся искать, Редько уже не было в живых. Так постепенно уходят наши ветераны, унося с собой бесценные сведения. Досадно было, что работники музея, знакомясь с воспоминаниями, не уточнили в свое время у него, какие конкретные дела он рассматривал, будучи заместителем председателя ревтрибунала…
Очевидно, сведения о смещении Дощанова с должности председателя ревтрибунала попали в книгу «Борьба за власть Советов в Кустанайских степях» на основании записей С. Ужгина, хранящихся в этом музее. Как видно из них, Ужгин действительно вел борьбу против Дощанова, добивался его смещения. Как раз он и указывает, что вместо Дощанова был назначен Давыденко. Но, как утверждает Редько, Дощанов оставался на своем посту.
Главным обвинением Ужгина против Дощанова было то, что якобы он «все свое внимание, всю энергию товарищей по работе направлял на брачные и калымные споры между казахами, разрешая их на основании шариата и казахского быта. Контрреволюция, поднимавшая голову, очутилась вне поля зрения ревтрибунала…»{24} Однако приведенные нами факты показывают, что Ужгин был не вполне объективен в этом вопросе. Как относился Дощанов к контрреволюции, видно на примере дела барона Шиллинга. Что же касается занятости другими делами, то это было скорее не ошибкой, а бедой не только ревтрибунала Кустанайщины, но и других местностей в то время. В своей книге «История советского суда» М. В. Кожевников пишет, что «революционные трибуналы, созданные как специальные органы борьбы с контрреволюцией и спекуляцией, брали на себя нередко функции общих судов. Некоторые из них, проведя один-другой крупный процесс контрреволюционеров, затем оказывались заваленными мелкими уголовными, а иногда и гражданскими делами…»{25} Чтобы поправить работу революционных трибуналов, Совнарком принял специальный декрет от 17 мая 1918 года. Но, как пишет Кожевников, они «не сразу освободились от дел им не подсудных». Объяснялось такое положение еще и тем, что уже в ноябре-декабре 1917 года на значительной части территории Казахстана старые судебные учреждения были ликвидированы, рассматривать судебные дела было некому. Вот и приходилось эти функции брать на себя ревтрибуналам.
Мы сейчас точно не знаем принимал ли Дощанов при рассмотрении дел какое-либо решение на основе норм шариата. В своей книге «Возникновение и развитие судебной системы Советского Казахстана» М. Сапаргалиев категорически пишет, что «нормами адата и шариата трибуналы вообще не руководствовались»{26}. В то же время он замечает: «Говоря о суде и некоторых мерах наказания, применявшихся судами в 1917—1918 гг., следует указать на одну специфическую особенность Казахстана. Советское правительство не запрещало советским судебным органам применение норм адата и шариата. Правительство учитывало при этом конкретную историческую обстановку, уровень культуры и сознательности народных масс, бытовые особенности и т. д. Коммунистическая партия и Советское правительство не раз обращали внимание партийных организаций и советских органов национальных областей и республик на необходимость учета в организации и деятельности суда и других учреждений особенностей быта, нравов и обычаев отдельных народов, предупреждали местных работников о вредности тенденции механического распространения всех декретов Советского правительства на территории национальных окраин, где население сплошь неграмотно, не было писанных законов и обычное право применялось довольно широко. Обстановка диктовала необходимость считаться с особенностями основных масс народа…»{27}
Думается, это положение снимает обвинение Ужгина. Дощанов остался в памяти народа таким, каким был в действительности: человеком исключительного мужества и отваги, честности и справедливости, настоящей опорой аульной бедноты.
ПЕРЕВОРОТ
После Тургайского съезда Советов Джангильдин выезжал в Москву, где встречался с В. И. Лениным и его соратниками. Руководители партии и правительства одобрили деятельность Алиби Токжановича, оказали помощь в создании национального вооруженного формирования. Из Москвы Джангильдин вернулся в Оренбург в конце мая 1918 года не только Чрезвычайным военным комиссаром Тургайской области, но и Чрезвычайным комиссаром всего Степного (Киргизского) края.
Для того, чтобы лучше руководить борьбой с контрреволюцией, исполком Тургайского областного Совета должен был переехать в Кустанай{28}. Так стоял вопрос на повестке дня исполкома вскоре после возвращения Джангильдина из Москвы. Действительно Оренбург оказался отрезанным от крупных населенных пунктов Кустанайщины. Нужно было поэтому срочно что-то предпринимать.
Кустанай являлся самым большим из уездных городов. Он служил своеобразным торговым пунктом края. Кустанайский уезд славился своей плодородной землей. Здесь накапливались те излишки хлеба, за счет которых кормилось население области. Добывали в Кустанайском уезде и золото. Местное население знало о залежах каменного угля, железа, асбеста и других полезных ископаемых.
Всесторонне обосновав необходимость перенесения центра управления Тургайской областью из Оренбурга в Кустанай, Джангильдин направил, в Совет Народных Комиссаров, доклад и сметы областного исполнительного комитета, его финансирования в сумме тридцати миллионов рублей и сразу же начал эвакуацию своего аппарата в Кустанай. Но пробиться туда он не смог, о чем подробно изложил в письме на имя народного Комиссара по военным и морским делам: «Единственно возможная… дорога… через Кинель, Полетаево и Троицк. Проехав с оружием в руках до ст. Бузулук, тургайский отряд в числе около 46 человек членов облисполкома, служащих и красногвардейцев, должен был из-за наступления чехословаков на Кинель ехать гужевым путем до Богуруслана, оттуда по железной дороге до Уфы. В Уфе я имел свидание с народным комиссаром по военным делам тов. Подвойским. Здесь выяснилось, что на пути нашего следования чехословаками и белогвардейцами заняты ст. Миасс, Полетаево, Челябинск. Решено было попробовать пробиться в область силами нашего отряда, для чего тов. Подвойский обещал дать пулеметы, патроны и автомобили. Однако после его отъезда из обещанного ничего получить не удалось, так как потребовалось разрешение тов. Берзиня, находящегося в Екатеринбурге, а сообщение Уфы с Екатеринбургом было прервано. Тогда решено было ехать через Симбирск в Екатеринбург, а в пути испросить у Народного Комиссариата по военным делам оружие и деньги для финансирования отряда, с которым можно было бы пройти из Екатеринбурга или с какой-либо станции по дороге к Челябинску через полосу, занятую контрреволюционерами, в Тургайскую область. В Симбирске командующий войсками Иванов выразил согласие снабдить нас оружием и выдать деньги, если будет получено на то согласие Народного Комиссариата по военным делам; телеграмма об этом была послана мною из Симбирска 21 июня на имя тов. Юренева, другая телеграмма на имя тт. Ленина и Юренева. Однако до 24 июня ответа не последовало… если не будут даны теперь же средства для того, чтобы пробиться в область и организовать борьбу с контрреволюционными отрядами внутри того кольца, которым они охватили беззащитный киргизский край… прошу сделать распоряжение о срочном снабжении меня деньгами и оружием для формирования отряда и похода в город Кустанай…»{29}