он всегда приводит аргументы с позиции гегелевского снятия. Он не в состоянии сформулировать ни одну мысль, не выявив сразу же ее противоположность. Всегда и всюду он видит снятия, которые ведут на более сложный уровень. Андреас не считает это приобретенной стратегией. Напротив, он полагает, что именно так выглядит логическое мышление здравого человеческого разума.
Похожие формы процессуальной слепоты наблюдаются почти у всех коллег Грегора. Даже те, кого он безмерно уважает, попадают в ловушку, сами того не замечая. Это пугает Грегора, так как он знает, что подобная слепота постоянно оказывает влияние и на него. В конце концов, он хорошо знает, что склонен быстро соглашаться или критиковать. И каждое из подобных скорых суждений — это автоматизм, который не рождает новое понимание, а воспроизводит мысли, уже неоднократно возникавшие в голове. Каждый из подобных автоматизмов представляет собой критически не осмысленное применение определенной формы мышления. И с каждым применением эта форма все прочнее оседает в памяти, начиная казаться ему более логичной и естественной.
Когда Грегор позднее замечает это, ему становится легче. Проблема заключается не в том, чтобы думать посредством той или иной формы мышления. Человек всегда думает при помощи некой формы по той простой причине, что он мыслит определенными понятиями, метафорами и движениями. Выбор формулировки — это выбор формы мышления. Проблема в том, чтобы считать используемую форму естественной.
И все равно, по существу говоря, Грегору очень досадно, что языковое мышление может существовать только в обличье определенной формы. Так все смешивается в кучу: постановка проблемы с языковыми привычками, мыслительными процессами, понятиями и метафорами, а также дискурсивными конвенциями. Сюда же добавляются намерения, чувства и бессознательные импульсы. Когда один человек размышляет над текстом другого, беспорядок в голове читателя умножается на хаос мыслей автора. Нет способа избавиться от формы мышления с присущими ей недостатками, ее можно только заменить другой формой и тем самым — иногда незначительно, иногда существенно — повлиять на содержание. Как это ни досадно, истину получается искать, конструировать и затем оценивать только при помощи форм мышления. Мышление всегда осуществляется в контексте частичной слепоты по отношению к собственным специфическим условиям и ограничениям. Иными словами, мышление коварно.
Истина же, напротив, ни с чем не смешана и чиста, даже если очень сложна для понимания. Многие люди, в том числе некоторые философы, думают, что истина очевидна. Это заблуждение, с которым Грегор встречается на удивление часто. То, что математика прекрасна и иногда не очень сложна, вовсе не означает, что она истинна. Это ошибка аналогии. Истина зачастую бывает строптива и контринтуитивна. Грегор любит истину, присутствие которой он, когда думает, всегда ощущает где-то вдалеке. Истина нежна и в то же время неопровержима. Грегору никогда ее не достичь, но тем не менее ему очень важно двигаться в этом направлении. Он никогда не устанет прилагать усилия.
Чтобы выдержать поиск истины, Грегор ведет обычную, размеренную жизнь: правильно питается, вовремя ложится спать, занимается спортом; он женат на прекрасной девушке, видится с друзьями по выходным и часто бывает на природе. Так как мозг должен находиться в равных по времени фазах работы и отдыха, его необходимо регулярно наполнять, а затем опустошать, давая возможность проветриться. Если все эти условия выполняются, Грегор может мыслить. Сейчас это работает особенно хорошо, поскольку его жена ездит на работу в другой город. Несмотря на то что Грегору очень нравится проводить с ней время, ему удается лучше сосредоточиться, когда он остается один.
Грегор читает комментарии Фомы Аквинского к Аристотелю и старается делать это медленно, чтобы уловить как можно больше форм мышления Фомы.
§ 753. Это противоречит изложенным в первой книге (§§ 107–131) взглядам Платона, который утверждал, что понимание величин осуществляется при помощи некоего непрерывного движения. В действительности величины могут быть поняты разумом двояко: либо как потенциально делимые, и тогда разум воспринимает линию как последовательность элементов и таким образом понимает целое через определенный промежуток времени; либо как действительно неделимые, и тогда вся линия воспринимается разумом как единое целое, состоящее из нескольких частей, и понимается единомоментно. Отсюда вытекает, добавляет он, что при понимании время и протяженность в одинаковой степени делимы или неделимы.
§ 754. Следовательно, нельзя утверждать, что понимание осуществляется посредством деления обеих категорий посередине, то есть что половина линии может быть понята за половину времени, которое необходимо для понимания целого. Это было бы верно в том случае, если бы линия была действительно делима. Однако линия как таковая лишь потенциально делима. Тем не менее, если каждая из ее половин понимается по отдельности, то целое действительно разделяется в уме; и так же делится время. Но если линия понимается как единое целое, состоящее из двух частей, то время будет неделимым или мгновенным, ибо мгновение присуще любой части времени. И если размышление продолжилось бы в течение другого отрезка времени, мгновения бы не разделялись в соответствии с различными элементами линии, понимаемыми один за другим, но вся линия понималась бы в каждый момент времени[19].
Постепенно Грегор начинает разбираться, как мыслит Фома Аквинский, но еще не решил, действительно ли верен его образ мыслей. Он проникает в формы мышления и учится понимать, как можно думать в соответствии с модусом мышления Фомы Аквинского. То и дело Грегор испытывает радость от познания, шаг за шагом осознавая, чего хочет добиться Фома Аквинский и как элегантно он это делает. Не исключено, что он способен открыть какие-то возможности Грегору, который постоянно нуждается в новых мыслителях, чтобы взглянуть на собственное мышление под иным углом. Ему необходимы формы мышления другого человека, чтобы обнаружить уязвимые места и пробелы в своем. Лучше всего это получается, если мышление философа сильно отличается от образа мыслей Грегора. Благодаря чужому мышлению он может выйти за пределы собственного и осознать, чтó из этого — форма мышления, а что — предпочтение. Может перепроверить свои тезисы или переформулировать их. Может абстрагироваться от себя. Это очень тяжело, поскольку каждый раз происходит отречение от самого себя. Кто ни разу не пытался сбросить текущую форму мышления, тот даже не подозревает, как холодно ему может стать. Однако только так у Грегора получается абстрагироваться от собственного мышления и приблизиться к истине.
После знакомства с каждым философом мышление Грегора становится сложнее. Лучше, глубже, деликатнее. Это приводит к тому, что каждый раз, рассказывая о своей работе, он начинает говорить немного быстрее. Однако с каждым новым философом Грегору надо говорить больше, чтобы высказать то, что он хотел бы сказать, поскольку и его мышление становится все сложнее. Есть и другая причина: простые истины с каждым разом упорядочиваются и сохраняются в памяти посредством большего количества суждений. Пока его мышление медленно приближается к истине, он постепенно отдаляется от других людей. Суть его размышлений могут уловить лишь немногие из его коллег. И это при том, что Грегор с удовольствием бы поделился с остальными своей точностью.
В любом случае при таком подходе Грегор становится исключением из правил. Большинство его коллег обосновываются в мыслительном пространстве какого-то одного философа, фигуры мысли которого они в состоянии воспринять. Они становятся специалистами по Канту, или Гуссерлю, или Лейбницу и затем всю жизнь пользуются одними и теми же формами мышления независимо от того, какой темой или вопросом занимаются. Лишь незначительная часть его коллег рискует примерить на себя чужое мышление чаще двух-трех раз. И даже из них только единицы снова и снова ставят под сомнение свою форму мышления. Грегор знаком лишь с одним человеком, который так же беспощаден к самому себе, как и он. Этот коллега необщителен, и отношения у них не складываются. Однако они оба знают то, что ускользает от внимания остальных: каких колоссальных успехов добивается из года в год Грегор.
Спасение
Чтение философской литературы для Рассела — не добровольный выбор. Это вопрос жизни и смерти.
Когда Расселу было четырнадцать, жизнь его не щадила. Это были семидесятые годы. Он жил вместе с матерью, отношения с которой не складывались. Они ютились в крошечной квартире в Ванкувере, и денег у них почти не было. Рассел ни с кем не дружил. Его учителя тоже никак не помогали ему. У него не было никого. Он принимал наркотики и несколько раз оказывался в психиатрической клинике.
Взрослые вокруг постоянно говорили то, что явно не соответствовало действительности. Они лгали и меняли свое мнение, не признавая этого. Они обвиняли во лжи Рассела, хотя на самом деле он говорил лишь то, что считал правдой. В школе он не понимал, когда другие ребята лгали, а когда — говорили правду. Никогда не мог с уверенностью сказать, кто в конкретной ситуации неправ — он или остальные. Никому не доверял, в том числе и себе самому. Постоянно сомневался в своих ощущениях. Боялся сойти с ума. Сегодня он убежден, что именно отсутствие достоверных истин привело его в психиатрическую клинику.
В пятнадцать лет Рассел по наводке сотрудника городской библиотеки открыл для себя труды де Сада и Арто, а затем и Ницше. Втроем им удалось его спасти. Де Сад дал ему понять, что мораль непостоянна, она всегда связана с чьими-то намерениями и служит целям определенной группы людей. Не существует хорошего и плохого. Мораль произвольна. Это успокоило Рассела. Его всегда ругали и наказывали за поступки, в отношении которых он даже не подозревал, что они считаются плохими. Его также наказывали за поступки, в отношении которых он знал, что они считаются неправильными, хотя сам никогда не воспринимал их таковыми. Предписания о том, что разрешено и запрещено, казались ему произвольными. Однако взрослые делали вид, будто их поведение логично и прозрачно, а Рассел поступает плохо.