ут оказаться истинными, стоит только посмотреть на них под другим углом.
Катарина доверяет Лиспектор. Поскольку текст описывает восприятие, Катарина отчетливо это ощущает. Каждую попытку описания чего-либо Лиспектор начинает с восприятия. Многие авторы в погоне за необычными и интересными мыслями стараются что-то придумать и с каждым новым предложением все дальше удаляются от истины. Катарина терпеть этого не может. Лиспектор тоже кое-что изобретает и пребывает в таком восторге от собственных мыслей, что они увлекают ее вперед. Однако затем она снова начинает с восприятия.
Через несколько дней Катарине приходит в голову идеальное сравнение, которым можно описать ощущения от текста Лиспектор: это чувство, которое испытывает человек, недавно бросивший курить. Как и раньше, Катарина чувствует дистанцию между собой и другими людьми. Как и раньше, она ощущает сияющую светло-серую трезвость рассудка, от которой ей становится некомфортно. Как и раньше, она не может сказать, что это за туман, который рассеялся в ее голове. Однако Катарина — ни раньше, ни сейчас — не променяла бы эту светло-серую трезвость рассудка на царивший до этого приятный туман.
Прочитав уже сто десять из ста восьмидесяти страниц, Катарина с нетерпением ждет, когда же в книге начнет что-то происходить. При этом она считает себя неблагодарной, а подобные ожидания — неоправданными. Если на протяжении ста десяти страниц книга то и дело начинается с начала и не дает окончательных ответов, то почему в ней должно появиться что-то еще? Однако Катарина ждала не напрасно. Последние сорок страниц обладают особой атмосферой. Несколько важных аспектов получают новую интерпретацию, и четыре страницы отводятся рассуждениям о Боге, от которых у Катарины захватывает дух. Она росла в католической семье, ей многое известно о Боге. Она знает его как жестокого и требовательного и уже давно не связывает себя с католицизмом, однако это место в ее сердце не опустело и, что бы его ни занимало — оно обладает властью над ней. Поскольку Катарина не находит устойчивой альтернативы, это место вновь и вновь заполняется ее старым христианским Богом, который излучает пурпурно-золотое сияние, и врезавшимися ей в память постулатами. Большинство людей в ее окружении рассуждают так, словно жизнь прекрасна и со всеми проблемами поможет справиться гомеопатия. И даже тем, кто ощущает всю серьезность положения, интерес Катарины к Богу и ее борьба с католическим наследием чужды. А Лиспектор знает Бога. Ей известно о смерти и милосердии. При чтении этих четырех страниц у Катарины складывается ощущение, что Лиспектор предлагает ей обменять старого Бога на нового, беспристрастного и бесцветного. Это можно сделать только таким образом: что-то универсальное обменять на нечто столь же универсальное. На основе восприятия. Все, кто хочет жить, освободившись от страха и боли, не признают условия своего существования. Катарина очень бы хотела осуществить этот обмен и поэтому перечитывает последние четыре страницы по нескольку раз.
Лето Катарина проводит с подругой в загородном доме. Они пишут тексты. Ставят ноутбуки на старые, скрипучие, покрытые зеленым лаком деревянные столы и садятся в тени вишни, растущей в окружении кустарников посреди полузаброшенного сада. Каждый вечер ходят купаться на озеро. Когда на улице становится очень жарко, дремлют в гамаках. Кругом жужжат пчелы и гудят шмели. В траве стрекочут кузнечики. Как же хорошо.
Катарине так и не удалось обменять одного Бога на другого. В качестве руководства к первому шагу книга Лиспектор не годится. И все же что-то изменилось после того, как Катарина дочитала этот текст. Она чувствует себя радостнее. Гудение шмелей стало громче. Повсюду раздаются звуки насекомых. Листья ясеней и буков шелестят на ветру. Все живое обладает удивительной силой.
Раньше природа представлялась Катарине нежной и хрупкой. И это по-прежнему так. Однако листья будут шуметь всегда, всегда же будут копошиться насекомые. Даже тогда, когда Катарины не станет. Даже если пчелы вымрут из-за пестицидов, даже если погибнет сама Земля, на другой планете будут ползать тараканы. У Лиспектор все формы жизни обладают одинаковым значением. Каждая из них бесконечно важна и в то же время совершенно незначима. Следовательно, Катарине не стоит пристально следить за красотой и каждый раз грустить о ее утрате. За утратой всегда следует новая жизнь, все больше новой жизни, которая изнутри светится значением. В саду Катарина больше не чувствует внутреннего долга. Глубины, с которой он был связан, тоже нет, ее не существует. К этому Катарине еще только предстоит привыкнуть.
Катарина и дальше будет принимать участие в политических дебатах и писать книги, поскольку надеется однажды стать профессором. Она каждый раз будет безутешна, узнав, что умер тот, кто был ей дорог. Однако в каком-то смысле все это не имеет значения. Лиспектор уподобляет Катарину таракану. Она делает ее столь же незначимой и в то же время живой. И Катарина, и тараканы, и шмели, и пчелы, и кузнечики, и тополя священны и в то же время абсолютно незначимы. Они быстро проносятся по жизни, а затем исчезают.
Об интервью
Собранные в этой книге рассказы сочетают в себе элементы документализма и вымысла. Они основаны на около пятидесяти интервью со студентами, преподавателями, профессорами, исследователями, людьми творческих профессий и другими опытными читателями философской литературы. Многие из этих людей относятся к академической среде, многие никак с ней не связаны. Я не претендую на отражение всех релевантных позиций.
Интервью имели конфиденциальный характер и длились от одного до двух часов. На первые беседы я приходила с длинным списком вопросов, однако очень быстро заметила, что намного продуктивнее начинать с некоего вводного вопроса, касающегося наиболее запомнившейся книги или причины, которая побудила интервьюента начать читать философскую литературу, а затем следовать за ходом разговора.
Право решить, о каких авторах пойдет речь и что вообще следует понимать под философией, я полностью предоставила своим собеседникам. Зачастую интервьюентам не удавалось провести четкую грань между философией и литературой, поэтому в моей книге содержатся рассказы и о чтении художественной прозы. Также выяснилось, что наиболее читаемыми авторами были мужчины. Хотя я почти всегда эксплицитно интересовалась опытом чтения работ, написанных женщинами, только в девяти интервью в центре повествования оказывались писательницы, и еще в десяти созданные ими тексты упоминались вскользь. Работы писательниц, не относящихся к западной традиции, указывались еще реже.
Многие оставившие у меня положительное впечатление интервью проходили в кафе или дома на кухне у интервьюента. Некоторые удачные интервью удалось провести по телефону или по видеосвязи с выключенными камерами. Я решила, что в таких условиях моим собеседникам будет проще раскрепоститься, чем если бы они сидели напротив меня, словно на сеансе классического психоанализа.
Философия стала для большинства моих собеседников доступом к самому важному в жизни или, по крайней мере, какое-то время выполняла эту роль в прошлом. Было очень интересно в подробностях узнать, что разные люди считают для себя самым важным и почему. Особенно мне запомнились моменты, когда интервьюентам во время разговора приходили на ум новые идеи, и они — иногда неуверенно, иногда не поспевая за ходом собственных мыслей — старались их выразить. Слова соскакивали с языка, обращаясь в то, о чем мои собеседники ранее не думали. Присутствовать при этом — все равно что пережить вместе с кем-то особенный и интимный сценический опыт.
Многим собеседникам пришелся по душе формат интервью; некоторые из них впоследствии сказали мне, что после нашего разговора они что-то для себя прояснили. Поэтому следует иметь в виду, что подобные беседы не только помогают понять ранее не замеченные причинно-следственные связи, но и способствуют выстраиванию этих связей. Некоторые интервьюенты (в том числе люди старше сорока лет) говорили, что после прочтения готовых глав более или менее явно узнали в главных героях себя, но не идентифицировали себя с ними. Их отношение к философии сильно изменилось за четыре года, которые прошли с записи интервью до выхода книги. Вполне возможно, что разговоры со мной помогли им четко определить и завершить некий жизненный этап.
Знакомство с этими людьми (тех, кого я уже знала, мне удалось узнать лучше) таким необычным способом привело к тому, что я их очень полюбила. В связи с этим я испытываю легкие муки совести. Во-первых, я использую рассказы, мысли и переживания интервьюентов в качестве материала, и это — хотя мы всё обговорили заранее — мне представляется не совсем правильным. Во-вторых, смешивая документальное и вымышленное, я делаю то, что можно трактовать как искажение фактов. Я очень надеюсь, что все мои собеседники не имеют ничего против получившихся рассказов. (У каждого из интервьюентов я попросила разрешение на публикацию соответствующего рассказа.) Обрабатывать интервью было очень непросто, но эта работа принесла мне колоссальное удовольствие.
Благодарности
Я от всего сердца благодарю всех интервьюентов за уделенное мне время и оказанное доверие. Спасибо вам, что были столь великодушны и позволили мне соединить детали из ваших мыслей и жизни с элементами вымысла!
Некоторые из моих собеседников пожелали остаться анонимными. Я хорошо вас понимаю. В этой книге я рассказываю об очень личных сторонах вашей жизни. Я особенно благодарна вам за возможность создать истории на основе взятых у вас интервью.
Выражаю благодарность всем, кто согласился побеседовать со мной, пусть даже какие-то из разговоров в итоге не были включены в повествование. Иногда это было обусловлено содержанием книги, иногда — нехваткой времени на создание текста на основе каждого интервью. Однако все беседы произвели на меня неизгладимое впечатление.