Все-таки экономия экономией, а нервы и покой всего дороже. Хоть не было никакого уговора, Елизавета звонит через день с подробным отчетом: закончили класть плитку перед домом, почистили бассейн, наполнили водой – под солнцем так и сверкает, она велела маркизы помыть из шланга, а то песок осел – правильно ли? Очень хорошо смотрится кафель цвета морской волны в нижней ванной, начали монтировать технику в кухне – она завтрак готовила, плита работает превосходно.
Перед отъездом Вета получила карту с подробным описанием округи: где недорогие кафе, где сувениры купить, на каком пляже вход в воду лучше. Но она исследовала все сама: ей нравилось по вечерам, смешавшись с нарядной толпой, прогуливаться по главной улице, проходить сквозь непрерывную череду лавочек, сменяющие один другой ароматы кофе, жареной рыбы и пряного мяса из аппетитных ресторанчиков, где нелегко было найти свободное место. В этой курортной толчее как-то нелепо было перемещаться одной, и она познакомилась на пляже с пожилой парой из Тюмени, которая с удовольствием составляла ей вечернюю компанию. Весь день она пила кефир и ела дешевые местные фрукты, а потому в ужин могла позволить себе ресторан. Она представилась родственницей хозяйки виллы, новые знакомые осмотрели дом уважительно – их номер в четырехзвездочном отеле как-то сразу померк. При них она отдавала распоряжения почтительно внимавшему Периклу – на супругов это, кажется, произвело впечатление. Вета так вошла в роль, что чуть ли не впервые в жизни перестала считать деньги, и все мечты о новой дубленке отодвинулись, капитулировали перед расслабленной негой жаркого солнца и нереально звездного неба.
Грех жаловаться, настоящей нищеты она никогда не знала, но и лишних денег в доме не бывало. Муж в финансовые вопросы не вникал, отдавал зарплату, что называется, до копейки и, если она хотела посоветоваться насчет семейного бюджета, всегда отшучивался: «Кто у нас министр финансов? Ты. Вот и решай». И только под конец недолгой своей жизни, когда открылись границы, он поднял голос: «А давай-ка подэкономим – и в Европу?!» Съездили они в Европу целых три раза, а еще в Египет. Там она опять полюбила море. А то с детства, с пионерского лагеря в Анапе, когда попала в шторм на катере, боялась воды смертельно. Теперь же готова была целый день барахтаться у кораллового рифа – не могла наглядеться на пестрый танец рыбок – каждую секунду новый блестящий узор, на юркую грацию, плавную игру полупрозрачных гибких хвостов.
На это двух зарплат хватало. Но представить, что она может позволить себе какую-то блажь, роскошь… Вета стеснялась заходить в дорогие магазины, никогда не набирала горы вешалок, чтобы хоть на минутку надеть вещи, которых заведомо не купит. А вот Надюша – хлебом не корми – обожала всякие бутики. «Пойдем, пощупаем, – зазывала она Вету, – а потом где-нибудь кофейку попьем». На зарплату поликлинического окулиста тоже не очень-то разгуляешься, но она умеет держаться королевой, продавщицы вокруг так и вьются…
Но сейчас Вета примеряла и примеряла на себя чужую жизнь, как Надюша не нужные ей вечерние наряды, и неожиданно упивалась актерством. Только раз ей подумалось, какую конфетку она сделала бы из старой дачи при теперешних-то возможностях, не то что раньше, когда простой доски было без блата не достать. Так ей стало жалко потерянного родового гнезда, до слез… И аромат жасмина (если не вырубили, вымахали, наверное, и сплелись кронами), и ее гордость – высоченные лилии, где однажды на стебле насчитали семнадцать сиреневых раструбов, над которыми вечно гудели пчелы, и разросшиеся, как сорняки, так любимые мамой розовые и лиловые люпины… Никогда не позволяла она себе мысли о том, что же там теперь, на месте их скромного домика. Одно знала: эта дача спасла сына от… она даже боялась формулировать, от чего. Можно просто сказать, спасла ему жизнь. Вот и все.
Ну вот, бывает же в жизни везение! Спасибо деду и за это. Молодец он, но начинает сдавать, жалуется, что молодые подпирают. Он, конечно, старость себе обеспечил, но без работы не загнулся бы. А Елизавета его отчиталась, что во дворе уже кусты высаживают, дом снаружи, как она сказала, «белее снега», а внутри такая чистота и красота – «заходить страшно». Надо будет ей передать через деда что-нибудь, посмотреть – на день рождения, как обычно, всякой ерунды надарили: может, отдать гарнитур с бирюзой, сама все равно такой не наденет. Или это слишком роскошно? Хотя за свой покой – не жалко.
Тюменские знакомцы пригласили Вету съездить на такси повыше в горы, там в основном англичане поселились, живут круглый год. Наверху зимой не такая влажность, а летом прохладнее. До моря – десять минут, у всех, конечно, машины, и даже движение здесь привычное для них – левостороннее. Красиво все обустроено, хотя и довольно просто, без того шика, который внизу, у русских бизнесменов и депутатов. У Веты не было знакомых богачей, если не считать тех, которые иногда появлялись у шефа. Она всегда внимательно вглядывалась в них, даже принюхивалась, впрочем, аромат больших денег, которые, зря говорят, не пахнут, тонкой волной немедленно распространялся по ее предбаннику. И меньше всего он был парфюмерным. Скорее, это был запах чистоты, который не достигается простым душем дважды в день, но системой всяких скрабов, пилингов и прочих процедур, свежей одежды, которая не надевается второй раз без чистки-стирки-глажки, блестящей от гуталина обуви, новых кожаных аксессуаров. Казалось бы, несложно было этому подражать, но почему-то мало кому из других слоев это удавалось. Впрочем, бывало. Вета вспомнила девочку-одноклассницу, которая училась с ними не до конца школы, потом переехала – как ее звали? – точно, Лида. Она еще носила в волосах белый обруч. У нее всегда все было как новое: карандаши, точилки, пенал, тетрадки. Топорщился крахмалом пионерский галстук, чернильные пятна не уродовали кружевные манжеты. И все это не было только заслугой чистоплотной мамы: на уроках физкультуры, когда на лавочках в раздевалке громоздились комья второпях сброшенной одежды и валялись друг на друге туфли, ровная стопочка ее формы и «пятки вместе, носки врозь» поставленная обувь выделялись как цветок среди сорняков. И что странно: ее не дразнили, никого это не раздражало, но и зависти не вызывало – подражать ей даже не пытались, было недостижимо. Интересно бы посмотреть на нее сейчас…
В своем курортном безделье Вета попробовала было вырабатывать хорошие привычки: долгая гимнастика по утрам, после душа – крем для тела, неспешный завтрак и долгий тщательный макияж к ужину. Но через три дня ей это наскучило – не выйдет из нее светской львицы… Хотя в Москве каждый воскресный вечер она посвящала приведению себя в порядок. Муж называл это «голова-лицо-руки-ноги», но это как бы входило в служебные обязанности, а не было истинным женским удовольствием.
…На обратном пути ей пришлось торчать два с лишним часа в аэропорту – задержка рейса. Загорелая толпа неуловимо отличалась от той, на море. Движения стали резкими, в глазах пряталось раздражение – мыслями они все уже были дома, в буднях и заботах. И Вета решила поступить назло всему: принять ожидание как подарок, два лишних и притом последних, самых сладких часа отдыха. Не задумываясь и не считая оставшейся в кошельке валюты, она выпила кофе в одном кафе и съела мороженое в другом, в дьюти-фри купила бирюзового цвета шарфик и долго перебирала всякие сувенирные безделушки, готовая позволить себе любую, на которую упадет глаз. Но так ни на чем и не остановилась.
Московская квартира в первую минуту показалась ей маленькой и убогой. Всяк сверчок знай свой шесток! Сюда бы машину стройматериалов да Перикла с Ахиллесом на пару недель… Но уже через час, готовя омлет на кухне, где могла бы всё делать с закрытыми глазами, она радовалась, что наконец дома.
А бирюзовый шарфик как по заказу подошел к серьгам и кулону, которые через шефа передала ей хозяйка белоснежной виллы.
Репетиция войны2010
Облегчения не наступало даже ночью. Вета заворачивалась во влажную простыню, но не успевала заснуть, как она уже высыхала от ее горячего тела, и опять пекло, душило. Спасение было на работе – кондиционеры исправно гнали холод и, несмотря на предупреждения о простудах и даже воспалениях легких, все упорно нажимали и нажимали на заветную кнопочку, пока не доходили до самой ледяной струи. А вот в метро и дома, вечером и в выходные был сущий ад. У Веты на антресолях нашелся допотопный вентилятор – хоть какое-то колебание воздуха. Она пыталась отогнать мысли о прохладе увитой плющом дачной террасы, но они и зимой все эти годы ее не отпускали, что уж говорить о жаре. Хотя, если честно, там сейчас едва ли не хуже, чем в Москве. Уже проходили такое, в семьдесят втором.
Вета вынула из холодильника бутылку воды (велели не пить ледяного, но кто же слушается!), солнце пробивалось сквозь серую мглу, и впереди еще целый вечер. Невыносимо… Она накинула сарафан и опять, как вчера, спустилась на улицу, судорожно глотнула раскаленное марево и нырнула в подвальчик скверной кафешки с непонятным в глубине московских Черемушек именем «Утопия». Всплыло из филологического прошлого, из курса «зарубежки» про Томаса Мора (как раз попался на экзамене): «несбыточная мечта», «место, которого нет» и в то же время «благословенная, идеальная страна». Да, это сейчас было идеальным местом: тихая музыка, а главное – прохлада. С трудом найдя свободный столик, Вета заказала, конечно же, мороженое – в такую жару не располнеешь.
Ковыряя ложечкой клубничный слой, из-под которого проглядывал кофейный, Вета размышляла, как долго прилично сидеть с этой вазочкой, больше ничего не заказывая. Она обожала мороженое, но мама считала его вредным, как все сладкое, а потому дома оно бывало нечасто. Однажды они с отцом (Вета так и не вспомнила, по какому поводу) попали в центр, на улицу Горького. Было ей лет двенадцать, и отец вдруг сказал: «А давай пойдем в кафе-мороженое?» Вета аж подпрыгнула от восторга. И вот подошли они к кафе «Север», а на двери объявление «Закрыто на учет». Вета чуть не расплакалась, а отец пошутил: «Представляешь, мороженое учитывают, учитывают, а оно течет, течет…» и в утешение купил ей эскимо на палочке.