сочетании с отчеством. Но все чудесным образом совпало: расселили их коммуналку, во дворе нового дома в Черемушках оказалась французская спецшкола, оттуда отличнице прямой путь на факультет иностранных языков, а во французской фирме, куда удалось устроиться еще на пятом курсе, лучше имени не придумать – Изабель, а папу зовут Базиль, и никакого намека на мещанское Изабелла Васильевна.
Надо задернуть шторы. Летом солнце – это нормально, а зимой, когда кругом снег, – самое страшное, что она в жизни видела. Собственно говоря, последнее, что она видела…
У соседей пробило два. Все-таки представление о времени дают только электронные часы – без стрелок, с прыгающими цифрами, где одна секунда зримо сменяет другую, хотя самые правильные часы в мире – песочные, потому что на них видно, как время течет, как утекает жизнь.
Телефон звонит. Дядя Саша, мамин брат, с ежедневным малозначимым разговором. Несколько лет назад он наконец «освоил» давным-давно «нарезанный» ему на работе садовый участок (только в этих терминах и изъяснялся). Он безумно гордился тем, что в маленьком домике была для них с мамой комнатка с отдельным выходом на крылечко – чтобы ему польстить, они говорили «терраса». Прошлым летом они провели там мамин отпуск. С погодой повезло, вид с крылечка-терраски красивый, а главное – перемена монотонной жизни.
Отвозил на дачу, разумеется, Славик. Где-то раздобыл даже не машину – роскошный микроавтобус с раздвижными дверями, чуть ли не «мерседес». Ехали вечером – назавтра к началу рабочего дня автобус должен был стоять у офиса. Славик немного нервничал – не потому, что раньше не водил таких машин – ему, как он говорил, «все железное» было родным и понятным, а потому, что не было у него какого-то документа, путевого листа, что ли. Она всех торопила со сборами и последние два часа неотрывно смотрела в окно, когда же машина подъедет. Славик спросил, не хочет ли она сначала по центру прокатиться – еще бы! Смеркалось, огни зажглись. Магазины, магазины… Она, бывало, когда настроение плохое, отправлялась побродить без намерения что-нибудь купить, порой и без денег, так, потолкаться среди чужих людей, посмотреть на лица, по большей части помятые и усталые, и устыдиться своей хандры. Или свернуть в продовольственный, купить что-нибудь вкусненькое, сунуть в карман и грызть прямо на ходу. Как это ни смешно, в гастрономических пристрастиях она оправдывала свое имя: любым конфетам и шоколадкам предпочитала орешки и все хрустящее. В детстве воровала из высокой трехлитровой банки макароны, а оставшиеся расправляла веером, чтобы было незаметно. А сейчас иногда так хочется – бегом через дорогу в булочную, купить сушек и, крадучись, сунуть горсть в карман. Такой у нее теперь скромный запретный плод.
А вот обратная дорога три недели спустя была какая-то тусклая, все были огорчены ссорой Славика с дядей Сашей. Только и запомнила: долго перед ними ехал грузовик, доверху набитый связанными в пучки полосками поролона. От тряски и ветра он весь шевелился как живой и был похож на гигантского игрушечного ежика.
Славик тогда обнаружил недалеко от дядисашиной дачи замечательное место для кемпинга, загорелся идеей, не удержался, высказал вслух, а дядя Саша просто зашелся от ярости: испоганить хочешь тихое место, экологически чистый оазис, только попробуй… Вышел целый скандал. Славик горячился, упрекал дядю Сашу в отсутствии патриотизма и с пеной у рта излагал свою заветную мечту о развитии российского туризма и недорогих курортов. Ради этой утопической идеи он пренебрег страстью к механизмам, предал «все железное» и пять лет таскался куда-то к черту на рога на Сходню в вуз со странным названием Академия туризма. Но смех смехом, а сейчас он с однокашниками основал турфирму, занимающуюся исключительно Средней Россией, и не то чтобы процветает, но и не бедствует, машину купил, новые горные лыжи, будь они прокляты, шубу из нутрии маме – приходила хвастаться.
Когда-то она звала ее тетей Надей, потом лет в пятнадцать стала стесняться и плавно перешла на «Надежда Михайловна». И хорошо. Она теперь редко заходит, так, приличия ради, по старой памяти каких-нибудь своих фирменных плюшек на тарелке горкой принесет и все щебечет-щебечет, а глаза испуганные. А когда они со Славиком учились в школе, жили почти семьей, хоть и на разных этажах: две мамы-одиночки и дети одноклассники. Но Надежда Михайловна – мать-тигрица и опасность для сына чует кожей, всеми порами.
Славик был привычен, как обиходный предмет, как выключатель, который рука безошибочно находит в темноте. Замуж за Славика – всегда успею. Славик не в счет.
Олька заходила недавно: «Как ты хорошо выглядишь!» Да, как муха в янтаре – защищена от вредных воздействий окружающей среды. Олька крем купила. Дорогущий, продавщица, говорит, прямо-таки загипнотизировала – «это именно для вашего типа кожи», а там аннотация по-французски. Попросила перевести. Начала: «крем для шеи и зоны декольте». Вот оно, слово, которое для себя искала, – «зона».
Бедные ее подружки… Танька пришла: «Еле добрела, туфли новые итальянские жмут». И осеклась. У Надьки любовь, похоже, бандит с бритым затылком, но романтик – цветы корзинами с посыльным из магазина. «Да ладно, это все ерунда», – сворачивает рассказ скороговоркой, будто проболталась невзначай.
Жаль их, не знают, о чем говорить. Попробовала представить себя слепой, завязала глаза. Нет, раз можно в любой момент снять повязку, – не поймешь. А вслух никто не жалеет, только хвалят: «У тебя, Белка, такая сила воли!» А в чем она? Красить ресницы, даже если точно знаешь, что никто не придет? Сидеть на диете, чтобы, не дай бог, не поправиться? Утром гимнастикой по часу себя мучить?
Зато с некоторыми легко. Ирка ее вязать научила («Белка, у тебя талант!»). Раньше только и умела: крючком столбики с накидом, а теперь всем навязала тапочек, шалей, а какая скатерть! Недавно приходили французы из ее фирмы – как всегда с подарками, на сей раз предновогодними, мадам с этой скатерти глаз не сводила, а потом: «Изабель, не обижайтесь, мол, можно ли на заказ, конечно, за деньги – это так стильно».
Угол белого здания и маленький кусочек школьного двора были видны из окна, и она любила смотреть, как опрометью несется оттуда к ее подъезду очередной «способный, но ленивый». И хотя для пресловутой «твердой тройки», которая была пределом мечтаний большинства ее подопечных, тонкости галльского наречия были совершенно ни к чему, она подошла к делу серьезно, и когда мама заговорила о каком-то чудо-враче, о больнице, подумала: «А как же ученики», – и страшно удивилась: быстро она, оказывается, срослась с новой реальностью. Ученики приносили в дом смешные словечки, шум школьных перемен, байки про их общих учителей. И деньги. Хватало на массаж и медсестру Валю – их с мамой счастье: умеет абсолютно всё.
Валя приходит по субботам, а вслед за ней – папа. Когда-то она просто обожала лежать в ванне и пускать мыльные пузыри. Уже и вода успевала остыть, а радужная магия бесплодного развлечения завораживала. Теперь, увы, не до мыльных пузырей. Вымытые волосы легкие, пушистые – длинные отросли, Валя подровняла. Мама готовит что-нибудь вкусненькое, а папа привозит сладкое к чаю, она даже позволяет себе кусочек торта.
Папа ушел к другой женщине, когда она была еще маленькая. То, что у мамы личная жизнь не сложилась, ее до определенного момента не волновало – детский эгоизм, а потом стало казаться естественным – все-таки возраст… Смешно, мама ее родила в двадцать два года, ей и сейчас-то всего сорок пять, хотя в теперешних обстоятельствах на «ягодку опять» мама не очень похожа. Папа тоже поседел и еще больше похудел. Бедный папа! Мучился над переделкой бездарной чужой диссертации, чтобы приработать и сделать ей к защите диплома царский подарок, вот тебе – поезжай в Париж! С работы удалось вырваться только ранней весной. И все случай: у Славика в это время наконец-то появилась девушка, и они практически не виделись, и надо же – столкнулись у подъезда. Как дела, то да се. Да вот папа денег дал, скоро в Париж поеду. А он: что тебе Париж, ты с французами работаешь, сто раз в командировку съездишь, еще надоест он тебе. Зато какой сейчас снег в горах, не то что в Крылатском… И она: папочка, ты не обидишься? В Париж всегда успею, лучше в Альпы, там ведь тоже говорят по-французски, там и горы, и снег, и солнце! А я возьму лыжи, надену яркий-яркий комбинезон…
Да вот же она – счастье во всем облике, в позе, в повороте головы. Молодая пара, с которой познакомились в отеле, вместе с «сожалениями и пожеланиями» прислала несколько фотографий. Попросила маму купить рамочку для этой, самой лучшей, сделанной чуть ли не перед последним спуском, чтобы на стенку повесить. Но у мамы случилась форменная истерика, чуть не порвала фотографию, кричала: «Мало тебе, хочешь еще больше себя растравлять!» Но она настояла, и вот смеется, опираясь на скрещенные палки, и елка равнобедренным треугольником за спиной зеленеет, кое-где присыпанная снежком, и все ненатурально, стерильно прекрасно, как бывает только на глянцевых цветных фотографиях.
Славик не любит приходить при всех. Ему хорошо с ней вдвоем, хотя она через раз срывается, плачет, язвит, а то и прямым текстом: ищи, Славик, себе жену. А он упрям, как осел, напорист, как носорог, и терпелив, как вол, – все с него, как с гуся вода. Она эту тираду выдала, а он только хохотал: надо же, во мне одном – целый зоопарк. Девушку свою он сразу бросил, говорит, без сожаления – зигзаг, ошибка молодости. И на все отвечает стандартной фразочкой: не гони меня, от судьбы не уйдешь. Непонятно, как он может быть деловым человеком – такой романтик! Вот недавно ездил в Орловскую область, байдарочный учебный центр хочет там открыть. Почему, спрашивается, именно там? А он: больно название у реки необычное, нелепое, но красивое – Быстрая Сосна. Как раз в его отсутствие и сорвалась она так, что до сих пор стыдно. Зашла Надежда Михайловна, а тут телефон, маму отвлекли долгим разговором, и пришлось им остаться вдвоем. Обе давно избегали этого. Возникла неловкость, и лишь для того, чтобы не молчать, Надежда Михайловна спросила, звонил ли Славик из Орла. И тут ее понесло. Терзая попавшую под руку газету и ненавидяще глядя прямо в глаза оторопевшей соседке, она зашипела, только что не скрипя зубами: «Пропал, думаете, Славик, приворожила, мол, такая-сякая. Да сто лет не нужен он мне! Зачем? Рядом сидеть? Да?» Она выкрикивала бог весть что, уже давно прибежала мама, пятясь назад и что-то бормоча уползла к себе Надежда Михайловна, а она все кричала, била кулаком по столу, так что назавтра рука посинела и распухла, потом плакала, выла, а потом позвонила и извинялась.