И так же быстро эти ощущения сменились другими – тишины и покоя. Ночь. Керосиновые лампы, многократно отражающиеся в зеркалах. Скалистый берег моря, в который бьются увенчанные пеной волны. В темноте две пары рук, нежно прикасающиеся друг к другу и изучающе скользящие по изгибам ладоней и пальцев.
Сефия чувствовала, словно нырнула в водоворот размером не больше серебряной монеты, и вынырнула с противоположной стороны. Все исчезло.
Не снимая руки с оружия, Сефия отпрянула, не вполне уверенная в том, что нужно делать. Юноша был уже рядом с ней. Он был выше ее и, вероятно, на год-два старше. Глядя широко раскрытыми глазами на тени деревьев, он обхватил свои плечи руками, словно не знал, куда их девать. Он был без рубашки, в разодранных штанах. Босыми ногами он осторожно ступал по земле. Юноша был истощен настолько, что ребра торчали из-под его кожи, и казался таким потерянным – судорожно сжимая локти, он ссутулился и молча озирался. Шрам на шее мягко светился в лунном свете.
Что бы Сефия ни видела в мгновение ясновидения, это было реальностью. Все образы, промелькнувшие перед нею, были частью жизни этого юноши. Сефия знала, что он сделал – что его заставляли делать, – но она также помнила, как нежно он касался тех, других, рук. Она не знала, чьими были те руки, но это не имело значения. Важны были лишь ощущения покоя и тепла. Поборов боль, которая принялась было пульсировать в ее глазах, Сефия зафиксировала нож в ножнах. Но она не хотела уходить так вот сразу. Присев на корточки, она заглянула в ящик, разворошила солому на полу, ощупала стены в поисках секретных ящичков. Пусто. Ничего нет. Какое отчаяние! Ни одной книги, ни единого листочка бумаги.
Юноша, вздыхая, неуверенно переминался с ноги на ногу, словно потерянный ребенок. Сефия поднялась, вернула замок на место и похлопала спасенного по плечу – пора в путь!
Неожиданно он схватил ее за запястье. Сефия потянулась к ножу. Но, словно удивившись тому, что он сделал, юноша быстро отпустил ее. В глазах его застыло выражение ужаса – он не мог поверить, что это была его рука. Он опустил голову, а Сефия вложила оружие в ножны.
Бросив последний взгляд на ящик и украшавшие его символы, Сефия двинулась в джунгли. Юноша, странно молчаливый, шел рядом с ней. Они углубились в лес.
В полной тишине они несколько часов шли по чаще, перебираясь через поваленные стволы и пригибаясь, когда на их пути встречались низко росшие ветви деревьев. Нужно было уйти как можно дальше, пока похитившие юношу люди не проснулись и не обнаружили пропажу. Сефия была достаточно хорошим следопытом, чтобы на следующий день легко найти их след.
У юноши не было башмаков, а штаны были порваны на коленях. Без рубашки, скоро он начал дрожать от ночной сырости. Он не жаловался и даже старался скрыть дрожь. Но он обнимал себя за плечи и потирал руки, и Сефия понимала, что ему холодно.
Нахмурившись, она остановилась, чтобы открыть мешок. Не прикасаясь к юноше, она протянула ему одеяло. Он боязливо посмотрел на нее, но Сефия улыбнулась, и юноша осторожно – более осторожно, чем она ожидала, – взял одеяло и закутал им плечи.
Так они продолжали свой путь. Несколько раз Сефия останавливалась, чтобы дать ему вяленого мяса и воды, но в остальном они двигались без остановки и без звука. Сефия привыкла к молчанию во время своих странствий с Нин, а для юноши молчать казалось естественным.
Остановились они только перед рассветом. За это время они не раз пересекали ручьи и петляли – на тот случай, если среди похитителей мог оказаться следопыт, и Сефия устала. Не без труда она забралась на ближайшее дерево и принялась привязывать к ветвям свой гамак. Опасливо озираясь, юноша залез вслед за ней. Оба настолько утомились, что глаза их были готовы закрыться сами. Сефия показала своему спутнику на гамак, куда он лег и моментально заснул; сама же она привязала себя к дереву. Некоторое время она осматривалась и прислушивалась, но вскоре и сама забылась сном под пение утренних птиц. Среди шелестящих листьев он и она спали, не зная ни имен друг друга, ни историй жизни друг друга – пока ночь не сменилась ранним утром.
Ярко окрашенные опавшие листья деревьев легли на лесной подстилке узором: Это – книга.
Как только дверь его ящика стала открываться, впустив внутрь столь яркий лунный свет, что стало больно глазам, юноша отпрянул в угол и замер там, прикрывшись рукой. Он был закрыт здесь уже несколько дней; ящик трясли, раскачивали, роняли. Если он и видел небо, то только через отверстия в ящике; внутри же было темно и пахло кровью.
Он задрожал. Свет и воздух означали боль. Он ждал ее, он знал, за болью идет смерть. При виде деревьев, окружавших его ящик, он сжался и забился в угол. Лунный свет проникал в ящик через открытую дверь. Следом шли страх и боль.
Но вместо них в ящик проник голос – нежный, мягкий локон среди потоков разрушительного света, нанизывающий слово за словом. И голос этот пробудил воспоминания столь глубокие, что они напоминали сон: Идем со мной! Тень надвинулась на него, и он отпрянул, но слова повторились: Прошу тебя, идем со мной!
Как зверь, он выполз из своего ящика, привлеченный голосом, который пульсировал перед ним зыбкой тенью. Моргая, он встал и осмотрелся. Боли и страха не было. Только холод и голос. Он содрогнулся. Нет, они обязательно придут. Они всегда приходят – страх и боль. Боль и страх. И кто-то должен умереть.
Глава 6Прирожденный убийца
Над кронами оксинианского леса тучи тянулись по небу, с каждой минутой становясь все темнее и темнее. Ночные твари вернулись в свои норы и пещеры, и птицы с суматошными криками носились меж ветвей. Приближался дождь.
Сефия проснулась за полдень. Спина и шея ее затекли от сидения в неудобной позе, и несколько минут она осторожно разминала их, рассматривая своего спутника, спавшего в той же позе, в которой он заснул накануне. Нос его был слегка искривлен – очевидно, в результате перелома, – а на смуглых щеках кое-где проглядывали веснушки. Теперь он больше напоминал человека, чем посаженное в клетку животное.
А интересно, что же все-таки она увидела, когда он выбирался из своего ящика? Это были явно образы, звуки и чувства, связанные с реальной жизнью. В этом она была уверена, хотя и не до конца понимала, как они ей открылись.
Начиналась летняя гроза. Ее приближение Сефия ощущала во влажном воздухе, в скорости, с которой тучи неслись по небу, сталкиваясь и увеличиваясь в размерах. Гроза разразится перед закатом.
Как можно осторожнее Сефия отвязала себя от дерева и открыла свой мешок. И, тем не менее, услышав звук ее движений, юноша открыл глаза. Золотисто-янтарные, с блестками меди и красного дерева вокруг зрачков. Похоже, он уже не боялся.
– Привет! – сказала Сефия. Ей еще не приходилось находиться так близко к юноше ее возраста.
Убирая свернутую веревку в мешок, она отвела глаза от его обнаженной кожи.
– Я Сефия, – произнесла она.
Юноша, не сказав ни слова, сел – так медленно и осторожно, что гамак даже не шелохнулся. Он осторожно осматривался – как это делает новорожденный детеныш какого-нибудь животного, который видит мир впервые. Новым ему казался даже сероватый свет, просачивающийся сквозь листву деревьев. Он потер глаза.
Как Сефия вскоре догадалась, юноша не разговаривал. Она даже не знала, может ли он говорить. Он просто наблюдал за ней спокойными любопытствующими глазами, пока она укладывала гамак в мешок, а потом без слов последовал за ней вниз с дерева.
В его нелепой беззащитности было что-то милое. Он просто стоял и ждал, когда Сефия будет что-нибудь делать, хотя ее немного и раздражало то, что ей приходилось чуть ли не силой вкладывать в его руки жестянку, чтобы он попил.
Пока юноша утолял голод, Сефия, насколько это было возможно, очистила и наложила повязки на его раны. Она умела это делать, поскольку ей часто приходилось зелечивать и собственные ушибы и царапины. Она старалась делать это как можно осторожнее, чтобы ее прикосновение не заставило юношу вздрогнуть и отпрянуть, но он был такой худой, что и при самом нежном прикосновении под его кожей оказывалась кость. В его волосы набилась солома и земля, но он, казалось, не замечал этого.
Сефия старалась не смотреть на шею своего спутника. Неестественно стянутая, кожа вокруг его горла была розоватой; ожог заживал неравномерно, оставив неровно поблескивающий воротник. Сефия хотела спросить, откуда у юноши этот шрам, но передумала – эту историю ему вряд ли захочется рассказывать. Она, к тому же, не была уверена, что ей самой захочется ее слушать.
Вероятно, Хэтчет и был импрессором. Говорили, что люди, похищавшие мальчиков, особенно были заинтересованы в том, чтобы найти одного-единственного мальчика, мальчика из легенды. Считалось, что он станет величайшим полководцем, командиром непобедимой армии. Импрессоры и искали его – убивая сотни, чтобы разыскать единственного.
Кроме шрама на шее, у юноши было пятнадцать ожогов на правой руке – длиной в ладонь и шириной с палец. Они шли параллельно друг другу от плеча до локтя.
Сефия не стала расспрашивать и про них, зато спросила про начертанный на ящике символ, нарисовав его на земле: круг и четыре линии.
Юноша покачал головой.
Вздохнув, Сефия указала на запад и сказала:
– В той стороне город. Идти до него полдня. Никуда не сворачивай и придешь, а там кто-нибудь отведет тебя домой.
Повинуясь, юноша повернулся в указанном направлении, но потом вновь оборотился к Сефии. В глазах его застыл вопрос.
– Ты понял, о чем я тебя спрашивала? – Сефия показала на знак, начерченный на земле. – Я должна узнать, куда идут эти люди. Они имеют отношение к исчезновению моей тети и моего отца.
Она не сказала – смерти отца. Вместо этого она произнесла:
– Может быть, они приведут меня к ответу на мои вопросы.
Юноша кивнул головой так, словно понял Сефию. Поэтому часть своих запасов – больше, чем ему понадобится на день, – она вложила в его руки, а сама забросила мешок на плечи и отправилась в сторону, с которой они пришли. Но не прошла она и десяти ярдов, как позади себя услышала шаги. Обернулась – юноша шел к ней.