Адриан посмотрел на большой плазменный телевизор. «Ну конечно, он смотрит какие-то трансляции по компьютеру, проецируя их на этот огромный экран, предварительно уложив мать в постель».
— Я, пожалуй, заберу этот компьютер и отдам его Марку, — заявил он миссис Вольф. — Он говорил, что ноутбук будет нужен ему там, на работе.
— Обычно он оставляет его здесь, — недоверчиво произнесла пожилая женщина. — Я что-то не припомню, чтобы он выносил его из дому.
— Ну конечно, на работе он ему не нужен. Но ему позвонили из полиции и сказали, чтобы он принес ноутбук. Вот поэтому-то он и попросил меня принести его к нему на работу.
Адриан прекрасно понимал, что сейчас любая ложь — какой бы неправдоподобной она ни была — сойдет ему с рук. Даже природная недоверчивость миссис Вольф не могла одолеть симптомы болезни Альцгеймера. «Нехорошо это, — подумал он, — очень нехорошо». Почему-то в его памяти со всей отчетливостью всплыла подзабытая и, казалось бы, потерявшая свой изначальный смысл поговорка: «Отобрать у ребенка конфету».
Он взял компьютер и шагнул было к входной двери.
А что, если на ноутбуке стоит пароль?
Пароль… Марк Вольф вовсе не показался Адриану глупцом. Профессор хорошо запомнил, как маньяк без особых волнений отдал инспектору Коллинз компьютер и назвал пароль: «Кэндимэн» — человек-конфетка. «Слишком уж очевидно», — подумал про себя Адриан. Похоже, это был хорошо продуманный шаг: поставить на лежащий у всех на виду компьютер такой пароль, который вызовет у любого постороннего наблюдателя вполне очевидные ассоциации; пароль, который на первых порах даже приобщат к делу как косвенную улику; пароль, за которым, как вскоре выяснится, не скрывается ничего предосудительного, подозрительного или вообще интересного.
Другое дело — компьютер, который Адриан держал теперь в руках. Компьютер матери насильника-рецидивиста. Несомненно, если в этом доме и есть какая-то тайна, то скрыта она именно в этом «Макбуке». Адриан внимательно посмотрел на седую полубезумную женщину и спросил:
— У Марка когда-нибудь были домашние животные? Кошки, собаки…
— У нас когда-то был пес по кличке Мясничок…
Адриан улыбнулся. «Значит, „Мясничок“. Что ж, один вариант уже есть».
— Марку пришлось его усыпить. Очень уж наш Мясничок был веселый. За всеми гонялся, кусал людей…
«Да уж, весь в хозяина».
Казалось, старуха вот-вот прослезится от нахлынувших на нее воспоминаний. Адриан выждал несколько секунд, а затем осторожно задал еще один вопрос:
— А как звали ту девочку — дочку соседей, которая жила рядом с вами, ну, может быть, в нескольких домах от вас, в те годы, когда Марк был еще подростком?
Старуха поджала губы и недовольно поинтересовалась:
— Это что за игра такая? В мои-то годы многого можно не помнить.
— Ну, та девушка — вы ж ее помните?
— Никогда она мне не нравилась.
— И звали ее…
— Сэнди.
— Это ведь из-за нее у Марка впервые были неприятности?
Старуха молча кивнула.
«Значит, второй вариант — „Сэнди“». Адриану стало всерьез любопытно, свойственна ли Марку Вольфу самоирония.
Не выпуская компьютера из рук, Адриан вышел в прихожую, взялся за ручку входной двери, но затем вдруг на миг остановился и как бы невзначай спросил:
— А вас, кстати, как зовут?
Женщина улыбнулась и ответила:
— Меня зовут Роза.
— Как прекрасный цветок?
— Ну да… А еще у меня были хорошенькие румяные щечки. Это было давно, когда я была молода и замужем за… — Она смолкла и прикрыла рот ладонью.
— И что с ним случилось?
— Он ушел от нас, а подробностей я не помню. Помню, что все было плохо. Я осталась одна с Марком на руках, и мне пришлось нелегко. Ну ничего, зато сейчас Марк обо мне заботится. Он у меня хороший мальчик.
— Да-да, конечно, очень хороший. А как звали того мужчину, который ушел от вас?
— Ральф, — ответила старуха. — Он меня бросил. Пока мы были вместе, меня все называли Розой Ральфа. Он обещал, что я буду цвести всю жизнь. Но получилось по-другому: он ушел, и больше я уже никогда не цвела.
«„Розаральфа“, — подумал Адриан. — Возможно, возможно».
— Спасибо, Роза, мы с вами замечательно поговорили. Я как-нибудь еще зайду, и мы снова поболтаем о вязаньи. Может быть, вы даже свяжете мне ваши замечательные варежки.
— Ах, я была бы так рада! — сказала миссис Вольф.
Глава 26
Когда дверь открылась, Дженнифер чуть слышно напевала что-то Мистеру Бурой Шерстке на ушко. Это была даже не песня, а попурри из разных детских припевок и колыбельных, какие только приходили девушке на память: «Плывет, плывет кораблик», «Песенка о несчастном паучке», «Медвежонок на горе», «Я маленький кофейник» и прочих. Иногда к ним добавлялись фрагменты популярных рождественских гимнов. Любая припомнившаяся стихотворная строчка, любой знакомый музыкальный мотив — все это оказывалось органично вплетено в тихое, умиротворенное мурлыканье. Дженнифер избегала лишь рэпа и рок-н-ролла, так как они нисколько не соответствовали тому спокойному и светлому настроению, которое наполняло ее бесконечную песню. Она переводила дыхание перед очередным куплетом, когда щелкнул дверной замок. Дженнифер и не подумала замолчать, напротив, она даже запела громче:
— «…Да пребудет с вами Божья благодать, да будет путь ваш светел, ведь Христос Спаситель явился в мир сегодня, в светлый день Рождества».
— Номер Четыре, слушай меня внимательно.
— «Медвежонок взобрался на гору, медвежонок взобрался на гору, медвежонок взобрался на гору…» — продолжала Дженнифер.
— Номер Четыре, сейчас же перестань петь, иначе я сделаю тебе больно, — произнесла женщина бесстрастным голосом.
У Дженнифер не было сомнений в том, что, не повинуйся она приказу, угроза была бы приведена в исполнение.
Она замолчала.
— Прекрасно, — похвалила ее незнакомка.
Дженнифер еле сдержала улыбку. «Маленький бунт, — отметила она про себя. — Буду делать то, что они говорят, но иногда…»
— Итак, внимание, — продолжила женщина.
«А я знаю, где ты сейчас стоишь», — подумала Дженнифер. Она не могла бы сказать точно почему, но это знание было для нее очень важно.
Те несколько секунд, в течение которых, приподняв повязку на глазах, Дженнифер видела внешний мир, позволили ей почувствовать себя намного увереннее. Теперь она ориентировалась в окружающем пространстве. Она знала, что на нее направлена видеокамера. Ее взгляд запечатлел голые стены белого цвета и серый пол. Она смогла оценить размеры помещения, в котором находилась, и — что было еще важнее — она заметила свою верхнюю одежду, лежавшую около двери. Вещи были сложены аккуратной стопкой возле ее рюкзака, — казалось, их только что принесли из прачечной и, чистые, они дожидались хозяйку. Конечно, это не давало Дженнифер возможности вновь одеться, но само наличие в комнате ее джинсов и футболки вселяло в нее некоторую надежду.
Присутствие видеокамеры дало девушке обильную пищу для размышлений.
Дженнифер чувствовала, что находится под постоянным наблюдением всевидящего ока.
Она понимала, что ни на секунду не остается наедине с собой, без посторонних.
Увидев камеру, она густо покраснела, почувствовав себя оскорбленной до глубины души. Но буквально в следующее мгновение Дженнифер осознала, что, сколько бы глаз на нее ни смотрело, никто из наблюдателей не имеет возможности разглядеть ее столь же подробно, как если бы она была пленницей в обычном смысле этого слова. Ведь ее личность в любом случае скрыта от чужих взглядов. Пусть кто-то видел ее обнаженное тело — он все равно не мог видеть саму Дженнифер. Ей казалось, что ее действия и сознание принадлежат к разным мирам, в них проявляются две не соприкасающиеся между собой ипостаси. Кто-то по имени Номер Четыре, выглядящий точно так же, как Дженнифер, выполнял требования тюремщиков; при этом настоящая Дженнифер нянчилась с плюшевым мишкой, пела ему песенки и между делом пыталась выяснить, с какой целью ее держат в заточении. Она четко сознавала всю сложность своей задачи: защитить настоящую Дженнифер, выдавая фальшивую Дженнифер за нее, причем так, чтобы ее тюремщики не заметили подмены.
То, что в комнате установлена камера, вселило в нее надежду: девушка окончательно убедилась, что нужна этим людям. И какая бы драма ни разыгрывалась на этой таинственной сцене, именно Дженнифер была ее главным действующим лицом.
Она не знала, надолго ли это обстоятельство сможет уберечь ее от гибели. Но одно было очевидно: в ее распоряжении еще оставалось какое-то время, и, стало быть, она могла обернуть его в свою пользу.
— Номер Четыре, я поставлю возле края кровати стул. Ты должна найти его и сесть.
Дженнифер спустила ноги с кровати и встала. Она решила поделать упражнения на растяжку. Сначала она размяла ноги, поочередно поднимая то одну, то другую. Затем несколько раз встала на цыпочки. После этого она принялась растягивать мышцы спины и живота, попеременно закидывая за спину то одну, то другую руку. Девушка почувствовала, как приятно заныли мышцы, отвыкшие от работы, и как суставы начали обретать бо́льшую подвижность.
— Сейчас не время для гимнастики, Номер Четыре, — прервала ее женщина. — Выполняй, что тебе сказано, да побыстрее.
Дженнифер размяла шею, повращав головой, и только после этого сделала несколько шагов. Оказавшись у изножья кровати, она схватилась одной рукой за ее спинку, чтобы не потерять равновесия, а другой — нащупала деревянный стул и ловко уселась на него. Приняв благообразную позу, плотно сомкнув колени и аккуратно положив на них руки, девушка стала похожа на озорную школьницу, которая на уроке Закона Божьего боится получить выговор от учительницы-монахини.
Дженнифер почувствовала, что женщина подошла ближе. Тогда она повернулась к незнакомке вполоборота, ожидая дальнейших приказаний.
Удар был внезапным и сильным.
Удар ладонью, с размаху впечатавшейся ей в щеку, едва не свалил девушку на пол. Из ее глаз, закрытых повязкой, посыпались искры; гримаса страдания исказила лицо: ей почудилось, что по всем ее нервам пробежал электрический разряд. Дикая боль смешалась с головокружением; Дженнифер стало дурно. Она едва не свалилась со стула, задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух. Ей послышались жалобные звуки, похожие на стоны раненого животного, но она не была уверена, действительно ли она стонет, или же это только ей чудится. Дженнифер изо всех сил вцепилась в сиденье стула, стараясь удержаться на нем, уверенная, сама не зная почему, что, упади она на пол, на нее тут же обрушится град пинков и ударов.