После Февральской революции Сергей Степанович летом отправился на родину, где, примкнув сначала к «интернационалистам», затем к большевикам, возглавил Ельнинский уездный совет. В это время он, между прочим, назначил редактором местной газеты восемнадцатилетнего начинающего поэта, в будущем знаменитого Михаила Исаковского, о чем тот вспоминал многие годы спустя. «О Филиппове рассказывали, — писал Михаил Васильевич в книге «На ельнинской земле», — что человек он умный, понимающий, очень справедливый и вообще хороший, но отнюдь не мягкий. Лицо его было всегда сурово и озабочено».
В конце 1918 года Сергея Степановича переводят в Смоленск председателем губернской Чрезвычайной комиссии. Начинается самый драматический период его жизни. Он командует войсками, подавляющими несколько вспыхнувших в губернии мятежей, успешно разоружает одну из банд, смело явившись туда на переговоры безоружным, а во время столкновения с левыми эсерами получает пулевое ранение в руку.
Но особенно тяжело переживал Сергей Степанович, судя по воспоминаниям жены, так называемые «чистки» тюрем, сопровождавшиеся расстрелами. С этих пор стал сильно пить (только несколько спустя, обладая большой силой воли, решительно, «враз», покончил с этим).
Переведенный в конце 1919 года в Москву на высокую должность командующего войсками так называемой внутренней охраны (ВОХР), Сергей Степанович — вероятно, на свое счастье, — вступил в какой-то конфликт с самим Дзержинским и с конца 1921 года стал стремительно понижаться в «чинах», а вскоре вообще ушел из этой «системы» на чисто хозяйственную работу. В 1923-1929 годах служил в Ленинграде, в 1929-1931 — в Карелии, потом снова вернулся в Ленинград.
В 1935 году, вскоре после убийства Кирова, его исключают из партии (возможно, «отрыгнулось» пребывание в «интернационалистах», фактически приравненных к меньшевикам?). Однако на обсуждении этого вопроса в райкоме случилось неожиданное: нашелся человек, знавший Сергея Степановича в годы революции и гражданской войны и не побоявшийся заявить, что тот никак не может быть «врагом» (надо ли говорить, что годом-двумя позже он бы на такое не осмелился, с полным основанием опасаясь «загреметь» вслед за исключенным).
«Нисхождение», однако, шло своим чередом: к началу войны былой «командующий» возглавляет всего лишь мастерскую «Севзападэлектромонтажа», а с августа 1941 года — Жилищное управление Фрунзенского района Ленинграда.
Эвакуировав жену (в моем «плюшкинском» архиве обнаружился даже посадочный талон на поезд 17 августа 1941 года), Сергей Степанович остался в осажденном городе с дочерью, по ее подозрениям, всячески урезывая свой все тощающий паек в ее пользу. Запомнилось ей навсегда и то, как отец помогал женщинам наполнять ведра, бидоны и т. п. из перебитых снарядом подземных водных магистралей на Невском, ложась возле воронки наземь и дотягиваясь до бьющей в глубине струи.
Крупный, рослый мужчина, он так исхудал, что на висках образовались впадины, чуть не с кулак величиной. В марте 1942 года Нина вывезла его, уже находившегося в состоянии тяжелейшей дистрофии, в Алма-Ату, причем в дороге у них украли чемодан со всеми документами.
Вернуться в Ленинград Сергей Степанович смог только в конце 1944 года и лишь после многомесячной тяжбы получил назад свою небольшую квартиру, занятую преуспевшей на продовольственном «фронте» (будучи сотрудницей мясокомбината) дамой, которая напоследок не только изрядно обобрала оставшееся там имущество, но даже, чего Нина никогда не могла ей простить, уничтожила единственную хорошую фотографию отца — то ли со злости, то ли польстившись на раму.
Проработав на небольших хозяйственных должностях, Сергей Степанович умер 27 ноября 1948 года. Быть может, его кончину ускорило то, что, когда он начал хлопотать о пенсии, столичные органы НКВД в ответ на запрос ответствовали, будто у них нет никаких сведений о его службе в ВЧК, и это, естественно, сказалось при исчислении трудового стажа.
Несколько лет спустя документы нашлись. Только «просителя»- то в живых уже не было.
«Школа» всего пережитого, участь многих сослуживцев, да и собственный характер не побуждали Сергея Степановича к словоохотливости. Нине запомнились лишь отдельные, внезапно вырывавшиеся реплики по адресу «грузинского осла» или (это по поводу колхозной жизни), что «барин мужика хотя бы кормил». Можно только догадываться, сколько он унес с собой всякого разного! В послевоенные годы к нему неоднократно обращались с просьбой написать воспоминания, но он только отмалчивался.
Его жена, Нина (по паспорту — Антонина) Яковлевна, в девичестве Щукина, была одной из дочерей дьякона, что впоследствии отягощало ее анкету. Муж даже сжег ее метрику. Побоялась она и поехать на похороны отца, дабы не скомпрометировать супруга — коммуниста.
В юности в кругу ее друзей был будущий известный писатель- фантаст Александр Беляев. Окончив курсы, Нина Яковлевна стала сельской учительницей все на той же Смоленщине, навсегда запомнив окружающую бедность, когда на всю деревню был чуть ли не единственный самовар. Однако быт и жалование самой учительницы были довольно неплохие.
Ее старшая сестра Екатерина пошла «в политику», стала эсеркой, даже была замешана в каком-то террористическом акте. Помимо же этого тоже учительствовала на Смоленщине, в Осельской волости. Известный земский деятель и просветитель Михаил Иванович Погодин (внук известного историка), однажды поручил ее заботам своего юного подопечного, уже упоминавшегося М.В. Исаковского, отправленного в Москву для медицинского освидетельствования (у него была прогрессирующая болезнь глаз). «Один, без нее, — вспоминал Исаковский свое посещение знаменитой Алексеевской больницы, — я просто заблудился бы среди множества людей, в лабиринте комнат и коридоров».
«Неутомимая и всегда доброжелательная», по словам Исаковского, она водила мальчика и в Кремль, и в театры, и в Третьяковскую галерею, и в Музей изобразительных искусств.
После революции Екатерина Яковлевна эмигрировала, жила и умерла в Австралии. Мечтала заполучить в гости племянницу Нину, которой по тем временам такая «экскурсия» могла бы выйти боком.
Младшая же из сестер, Марика, стала актрисой, работала во многих провинциальных театрах. Очень любила «деверя» Сергея Степановича и, будучи маленького роста, при встрече весело повисала у него иа шее.
Ее артистизм и вкусы оказали определенное влияние иа Нину. Девочкой она иногда ездила на каникулы к Марике с мужем, например, в Архангельск, где те одно время играли.
Зимой 1943 года в Улан-Удэ маленькая «инженю» простудилась и умерла.
Единственный брат Нины Яковлевны стал церковным старостой и был вынужден покинуть родные места, как и раскулаченное семейство родичей Сергея Степановича — Вольские, которых приютила моя сердобольная будущая теща (увы, во многом на свою голову, потому что нравы и поведение этой семейки доставили Филипповым много неприятностей и огорчений).
У Нины было счастливое детство, несмотря на неровные отношения с матерью (обе были крайне вспыльчивы). Суровый и строгий отец бесконечно ее любил, так что одного этого тепла, по ее словам, хватило на всю жизнь.
Она окончила Коммунистический институт журналистики (КИЖ), где скоропалительно вышла замуж за красавца Бориса Абрамовича Черткова, несмотря на предупреждения знакомых и подруг насчет его «любвеобилия». Они, увы, оказались правы, и Нина почти сразу же начала с ним разводиться, чем остро затрагивала его самолюбие. Только война и его уход в армию затянули этот «процесс», и окончательная «судебная» точка была поставлена лишь в 1948 году.
После института Нина начала сотрудничать в молодежной газете «Смена», а в первые же дни войны была зачислена там в штат.
(Из скупых ее рассказов о том времени: Среди первой страшной блокадной зимы созвали в Смольный комсомольцев на какое-то совещание. Ни дома, ни в редакции электричества давно не было. И когда в смольнинском зале зажегся свет, Нина увидела, как выглядят окружающие (а следовательно, и она сама). Ведший же заседание секретарь ленинградской организации Иванов (впоследствии расстрелянный по «ленинградскому делу», сам ухоженный и вылощенный... отчитал собравшихся за небритость, небрежность в одежде и т.п.
В известной мере «по-ивановски» существовал и главный редактор газеты: ему привозили из Смольного обед, распространявший по комнатам дразнящие запахи.)
Поскольку по «словоохотливости» она была в отца, придется воспользоваться написанным главным редактором «Смены» А. Блатиным в его позднейшей книге «Вечный огонь Ленинграда».
Приведя цитату из одного газетного материала, появившегося в ноябре 1941 года, автор книги пишет: «Эта корреспонденция ... принадлежала перу Нины Филипповой, одной из самых молодых журналисток «Смены». Она недавно окончила Ленинградский институт журналистики и пришла в газету в первые дни войны. Но сумела войти в коллектив, что удается далеко не всем, уверенно взялась за дело и быстро стала вровень с более опытными сотрудниками... Высокая, стройная, она к ноябрю, когда все мы успели изрядно похудеть, стала тоненькой, как былинка. Но оставалась жизнерадостной, энергичной. Часто можно было услышать, как она восторженно рассказывает товарищам в редакции, что видела на заводе, о мужестве и стойкости юношей и девушек. Когда позднее Нина вынуждена была покинуть нас, чтобы спасти больного отца, мы остро почувствовали ее отсутствие и жалели, что потеряли способную журналистку».
Вывезя отца-дистрофика в Алма-Ату, где в семействе родственников уже находилась мать, Нина стала проситься через ЦК ВЛКСМ, курировавший «Смену», обратно в Ленинград. Ее вызвали в Москву и... оставили там — литсотрудником прессгруппы отдела агитации и пропаганды.
В конце 30-х годов она была довольно критически настроена и однажды озадачила мужа и родителей, предсказав, что властолюбивый Сталин вскоре заменит Молотова на посту председателя Совнаркома самим собой. Так оно и произошло. Однако в войну Нина, как и многие, была охвачена патриотическим чувством и просилась на фронт или в партизанский отряд. В начале 1943 года ее зачислили в формировавшуюся под Москвой Первую отдельную добровольческую женскую стрелковую бригаду с