С. И. ГОЛОДЧто было пороками,стало нравамиЛекции по социологии сексуальности
Российская академия наук
Социологический институт
Санкт-Петербургский государственный университет
Факультет социологии
Научно-издательский центр
«Ладомир»
Москва
Федеральная целевая программа «Культура России»
(подпрограмма «Поддержка полиграфии и книгоиздания России»)
ISBN 5-86218-404-Х
Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается.
ОБ АВТОРЕ
Голод Сергей Исаевич (р. 1935), доктор философских наук, главный научный сотрудник Социологического института РАН (Санкт-Петербург), профессор факультета социологии СПб ГУ, действительный член Академии гуманитарных наук. Специализируется в области социологии семьи, гендерных и сексуальных отношений. Автор шести книг и более ста научных статей, многие из которых опубликованы в академических изданиях: «Социологический журнал», «Социологические исследования», «Журнал социологии и социальной антропологии», «Человек», «Сексология и сексопатология»... Оригинальные работы ученого по социологии семьи и сексуальности опубликованы в Англии, Бельгии, Венгрии, Германии, Голландии, Индии, Италии, США, Японии, а также в новых государствах на территории постсоветского пространства — Латвии, Литве, Украине и Эстонии.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Под влиянием каких обстоятельств возникла мысль написать эту книгу?
В конце 20-го столетия Россию захлестнул бурный, но, увы, по преимуществу мутный поток изданий, посвященных человеческой сексуальности. Впечатляющие, по-настоящему ценные книги появлялись достаточно редко. В их числе я назвал бы в первую очередь переиздания классических произведений о любви и эросе: «Пир» Платона, «Об Эроте» Плутарха, «Две любви» Лукиана, «Опыты» М. Монтеня, а из новых переводов — «Волю к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности» М. Фуко и, с некоторыми оговорками, — монографию американки Л. Энгельштейн «Ключи счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX—XX веков». Помимо этого, необходимо упомянуть получившую положительный отклик в научном сообществе (см.: Аристархова 1998) антологию «Социология сексуальности», в которой представлены два исследовательских уровня: теоретический (переводы работ Э. Гидденса, Н. Лумана, А. Риса и А. Бежена) и эмпирический (общенациональные французский и финский опросы). Нельзя не отметить из российских авторов, уже ставшего классиком, — В.В. Розанова (см.: Розанов 1990), а из современников — И.С. Кона (см.: Кон 1988; Кон 1997), И.А. Голосенко (см.: Голосенко, Голод 1998) и, смею думать, автора этих строк (см.: Голод 1996).
Другие исследовательские проекты, к сожалению, отличает либо фрагментарность, либо пренебрежение к продуманным концептуальным построениям, что подчас пытаются закамуфлировать использованием так называемых «качественных» методов исследования (нарративные интервью, письма и т. п.) (см.: Тёмкина 1999). Завороженные конструктивистской парадигмой, авторы подобных трудов начисто забывают о существовании социальной реальности со всеми ее закономерностями, на что, кстати, обратил внимание один из теоретиков этого направления — П. Бергер. Некоторые социологи, с его точки зрения, настолько увлеклись методологическими проблемами, что утратили всякий интерес к обществу, «в результате ни в одном аспекте социальной жизни они не могут найти ничего существенного, поскольку в науке, как и в любви, концентрация на технике ведет к импотенции» (Бергер 1996: 20).
Цель данной книги — более или менее систематически представить читателю сюжеты, отражающие историю и теорию становления социологии сексуальности в нашей стране. И здесь при рассмотрении трансформации сексуальных практик выделены четыре последовательных периода:
• эмансипация сексуальности (рубеж XIX—XX вв.);
• «дионисийство» (20-е гг. XX в.);
• «евнуховидность» (1930—1960-е гг.);
• «сексуальный ренессанс» (последняя треть XX в.).
Понятно, что изменения сексуальной морали и эротических практик в России происходили не изолированно от других стран. Отсюда, когда этого требовала логика изложения материала, привлекались данные зарубежных исследований.
И еще одно принципиальное соображение. В одной из своих публикаций И.С. Кон высказал хотя и банальную, но от этого не ставшую менее справедливой, мысль о важности учета угла зрения, под которым обсуждается сексуальность (см.: Кон 1996: 7). Скажем, с позиции трансформации брака либо в рамках проблемы проституции или же в контексте пересмотра юридических норм педофилии. Я принадлежу к тем исследователям, кто, размышляя о превратностях сексуальной морали, отталкивается от особенностей исторического статуса института семьи. Проще говоря, с моей точки зрения, состояние и эволюция принципиальных основ семьи оказывают влияние на сексуальность и структуру эротических практик.
Монография могла состояться только благодаря тому, что автор, с любезного согласия деканов факультета социологии СПбГУ профессоров А.О. Бороноева и Н.Г. Скворцова, несколько лет читал пятикурсникам специальный цикл лекций «Социология сексуальных отношений». По понятным причинам лекционный курс составил лишь основу окончательного текста, который на протяжении ряда лет тщательно перерабатывался и дополнялся новыми идеями и эмпирическим материалом.
Моему внуку Кириллу посвящаю
<...> попытка говорить о сексе свободно и принимать секс в его реальности столь чужда основной линии всей, теперь уже тысячелетней, истории и к тому же столь враждебна присущим власти механизмам, что затея эта, прежде чем достичь успеха в своем деле, обречена на долгое топтание на месте.
Глава 1ЭМАНСИПАЦИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ В РОССИИ: РУБЕЖ XIX-XX ВЕКОВ
Вплоть до 19-го столетия в России ансамбль сексуальных практик регулировался помимо правил, детерминированных обычаями, двумя кодексами: христианским (каноническим правом и христианским пастырством) и законодательным (гражданским и уголовным). Они фиксировали, каждый по-своему, разделение на законное и незаконное в этих вопросах. Важное обстоятельство: как обычаи, так и кодексы были центрированы на матримониальных отношениях. Говоря упрощенно, осуждались и нарушение супружеского долга, и поиск нешаблонных удовольствий: в реестре прегрешений числились, различаясь лишь по степени значимости, адюльтер, зоофилия, инцест, педофилия и даже избегание репродуктивной финальности (наиболее известным «мошенничеством» считался прерванный половой акт — coitus interruptus). Суды с одинаковой вероятностью могли вынести приговор как за гомосексуализм, так и за адюльтер, как за браки «самокруткой»{1}, так и за скотоложество.
Со второй половины XIX века, в связи с интенсивным формированием нового общества — буржуазного, снижается, хотя и не без сопротивления, вмешательство института Церкви в супружескую сексуальность и деторождение{2}. Наблюдатели отмечают медленное и противоречивое нарождение зачатков автономии имманентных правил сексуальности от соответствующих законов матримониальности. Так, М. Фуко высказал по поводу этой тенденции осторожную гипотезу: «Было бы неточностью сказать, что диспозитив сексуальности заменил диспозитив супружества. Можно вообразить, что однажды, быть может, он его и в самом деле заменит» (Фуко 1996: 210).
В отмеченных условиях перенять инициативу рационального осмысления и контроля сексуальности, придать ей светский характер оказались способными медицина (перверсии, неврозы, отчасти, проституция), право (гомосексуализм, инцест и та же проституция) и педагогика (мастурбация, абстиненция). Каков же вклад в обсуждаемую тему каждой из наук?
МЕДИЦИНА. Большим шагом вперед, без сомнения, явился факт освещения тематики, связанной с эротикой, с нейтральных позиций. Но даже медицина пола, в силу живучести предрассудков, не желала изучать сексуальность как таковую, касаясь главным образом перверсий, отождествлявшихся ею с «преступлениями против нравственности». Это была наука, подчиненная императивам иудео-христианской морали, которую она и воспроизводила в форме разновидности медицинской нормы.
Для психиатров XIX века (Р. Краффт-Эбинг, А. Молль, X. Эллис, П. Ковалевский) критерием нормы в обсуждаемой области служила «естественность» направленности влечения. Естественной, т. е. нормальной (не только в физиологическом, но и в моральном смысле), признавалась такая сексуальная практика, которая реализовывалась с лицом противоположного пола и преследовала прокреативную цель. С другой стороны, неестественным (и, следовательно, аморальным) считалось влечение, направленное как на лицо своего пола, так и противоположного с установкой на получение удовольствия. Сдержим же слезы. Здесь высветилось, прямо скажем, не какое-то специфическое «психиатрическое» виденье, напротив, для эпохи господства христианских ценностей описанный стереотип был скорее правилом, чем исключением. Показательно в этом смысле высказывание кенигсбергского философа. «Цель природы, — писал И. Кант, — в совокуплении мужчин и женщин, — в продолжении, то есть сохранении, рода; поэтому, по меньшей мере, нельзя действовать против этой цели. Но позволительно ли, не принимая во внимание эту цель, такое совокупление (даже если это происходит в браке)?» (Кант 1965: 363)