К зиме он отъелся, распушился, и хотя шрамы остались, в целом вы назвали бы его красивым зверем. Я то и дело находил на подоконнике дохлых птичек и мышей. Видать, так Обглодыш выражал свою признательность. Я бы предпочел, чтобы он топал куда подальше. Кот мне ни к чему. Захоти я с кем-то поговорить, завел бы канарейку. Но избавиться от этой живучей твари мне оказалось не под силу. Упрямства у него было не меньше, чем у Рыжего. Ночью он шлялся неведомо где, а днем приходил отсыпаться ко мне.
Однажды весенним утречком – год спустя после появления Обглодыша – выхожу я на крыльцо, а мимо топает гувернантка. Поравнялась со мной и говорит без улыбки:
– Приветствую, мистер Хоган.
Не то чтобы я растерялся. Но я и подумать не мог, что ей известно мое имя.
А дамочка продолжает как ни в чем не бывало:
– Не дадите ли совет? Мы с мистером Чедвиком собираемся вырезать небольшую лодку. Дюймов двадцать в длину. Какой материал лучше подойдет, по-вашему: бук или ясень?
Тут я как последний невежа выпалил:
– Чевоооо?
– Мистер Пламер утверждает, что ясень обладает всеми необходимыми свойствами, – гнет она свое, будто не слыша. – Однако у меня нет уверенности. Я совершенно не разбираюсь в древесине.
И так запросто она это сказала, что я как-то даже приободрился. Сошел с крыльца и говорю:
– Ну, если для долговечности, то лучше дуба вы материала не сыщете. Но, между нами, работать с дубом тяжело. Особенно начинающему.
– Продолжайте, мистер Хоган, – просит она.
– Береза, липа, ольха – вот подходящее дерево. Мягкое, послушное. Резать легко, инструмент не затупится. Есть ли у вас инструмент?
– Только стамеска, – отвечает она, не моргнув глазом.
Ну вы подумайте!
– Вам больше подойдет долото. Какой, вы говорите, должна быть эта лодка?
Слово за слово – и вот я уже помогаю ей выбрать подходящий брусок у себя в мастерской.
Стамеской она, конечно, работать не умела. Инструмент, по ее словам, достался ей от покойного мужа. Посмотрев, как она тыкает им без всякого толку, я не выдержал и стал показывать, как держать долото.
А вот чертила Норидж отлично. Рука твердая, глазомер прекрасный. Они с мальчуганом потратили неделю, чтобы рассчитать вес, размеры, водоизмещение и грузоподъемность лодки. Дело шло не быстро. Малец мало что умел. Однако ж увлекся не на шутку! Двух дней не прошло, как он ходил за ней хвостиком и ныл, когда же они будут кроить парус.
Я сам не заметил, как уже сижу на солнышке и обучаю Рыжего.
– …Сначала наносим разметку. Потом закрепляем заготовку. Вот так, молодец… Режем по волокнам…
Юнис не одобряла методов новой гувернантки. Однако Норидж наводила на нее такой страх, что она и заикнуться боялась о своих сомнениях. Вскоре лодка сохла уже у меня на верстаке – гладкая, блестящая, точно круп откормленного пони. Думаете, я ее смастерил? Нет, это сделал Пламер-младший.
– Миссис Норидж, позвольте вопрос?
Мальчишку гувернантка отправила в его комнату – повторять латынь. Мы с Норидж обсудили ремонт кое-какой мебели в ее комнате, и я решил, что могу позволить себе проявить любопытство.
– Разумеется, мистер Хоган.
– Зачем Рыжему… то есть мистеру Чедвику… зачем ему это все? – Я показал на верстак. – Он сын джентльмена и сам джентльмен. К чему ему выдалбливать корпус лодки? Руками ему работать не придется.
Норидж задумчиво взглянула на меня.
– Леонардо да Винчи сказал: «Природа так обо всем позаботилась, что повсюду ты находишь, чему учиться». Мистер Чедвик все это время вовсе не учился выдалбливать лодки. Он учился учиться, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Кивнула мне на прощание – и ушла. А я остался обмозговывать ее слова.
Может, я и не расчухал, что задумала Норидж, но видел, что мальцу их странные уроки идут на пользу. Мало-помалу я сообразил, что она попросту приучала его к себе. А когда я дошел до этой мысли, мне хватило пары часов, чтобы дойти и до следующей.
Меня-то она, выходит, тоже приучала.
Поняв это, я засмеялся. Ну, Джонатан Хоган, тебя провели, как простака.
Лето текло, словно теплая река. Радостное время! Таким оно мне запомнилось. К концу августа вы не узнали бы Чедвика. Малец корпел над тетрадками, чтобы заслужить одобрение гувернантки. Бывало, он удирал по старой памяти. Идешь через лес – а с дерева раздается свист, и рыжая голова свешивается с ветки:
– Эге-гей, Хоган, хороший нынче денек!
Я отвечал, скрывая улыбку:
– Неплохой, мистер Чедвик. Но не омрачится ли он, когда вы вернетесь к ужину?
Раньше-то мальцу вместо фасоли с треской доставалась хорошая взбучка.
А он вопит беззаботно:
– Я король леса, хоп-хоу-хей!
И мчится по ветвям – чисто макака. Видал я их в передвижном цирке, что заезжал к нам пять лет назад.
А потом наступил день, когда перед воротами Пламер-холла остановилась карета. Из нее выбрался грузный загорелый мужчина с чисто выбритым лицом, огляделся вокруг и широко ухмыльнулся, заметив меня.
– Кого я вижу! – нараспев сказал он. – Старый Хоган! Да, седины у тебя прибавилось.
Тут-то я допер, кто стоит передо мной. Абрахам Пламер, старший брат Юнис и законный владелец поместья.
С того времени как отец изгнал его, Абрахам не возвращался домой. Говоря начистоту, никто не думал, что он когда-нибудь появится здесь снова. Отцу стоило немалых средств откупить сына от полиции. Брок поклялся, что Абрахам исчезнет из Эксберри. Ходили слухи, что сынок обжился в Африке: завел себе гарем и пьянствует с утра до вечера.
Я не стал говорить, что седины прибавилось не только у меня. От того двадцатилетнего юнца, которого старый Брок вышвырнул из дома, ничего не осталось. Волосы – густые и прямые, как сено, – изрядно поредели. Из толстяка Абрахам превратился в массивного рыхлого мужчину. Он здорово раздался в плечах, а ноги у него в обхвате стали втрое шире прежнего. Разве что взгляд остался неизменным: с хитрецой и немного исподлобья.
Абрахаму было сорок, но с первого взгляда, еще не узнав его, я решил, будто вижу ровесника.
В двух случаях человек выглядит старше: если жизнь его была полна скорбей или если она была полна удовольствий.
– С возвращением, мистер Пламер. Надолго ли в отчие края?
Он ухмыльнулся еще шире.
– Навсегда, старикан, навсегда!
Тяжеленная рука опустилась мне на плечо. Абрахам похлопал меня с такой силой, словно гвоздь заколачивал.
– Что, Юнис пока не выставила тебя?
– Я надеюсь умереть в том же доме, где умерли мой отец и дед.
– Что твоя жена? Все та же толстуха или еще больше разъелась? – Он захохотал.
– Я восемь лет как овдовел.
Он перестал смеяться, пожевал губами, глядя мимо меня, и нехотя выдавил: «Соболезную».
Привратник распахнул ворота. Карета медленно покатилась к усадьбе. Абрахам двинулся следом, не сказав больше ни слова.
Я смотрел ему вслед, и на душе у меня было скверно.
Первую неделю Абрахам осматривался. Он прогулялся по своим владениям, побеседовал с фермерами. Дважды заглядывал ко мне. На второй раз увидел Обглодыша. Тот полюбил спать в развилке старого вяза и спрыгнул оттуда прямо ему под ноги.
– Тьфу, черт! Чья это тварь, Хоган?
– Пожалуй что моя, мистер Пламер. Но спас его ваш племянник.
Абрахам внимательно посмотрел на кота, прищурился, однако ничего не сказал.
Все эти дни он мелькал то тут, то там. Мальчишка поначалу рвался сопровождать его. Еще бы! Абрахам-путешественник! Абрахам-африканец! А о том, за что дед выставил старшего сына, Юнис умолчала. Вымарала эту страницу из семейной истории.
Но Рыжий быстро понял, что дядя не в восторге от его общества. Абрахам обвинил сестру в том, что она держит сына возле юбки. «Почему он не в школе? Только школа и армия делают из сопляка настоящего мужчину! Что? Гувернантка? Чушь собачья! Он должен учиться, а не быть мамочкиной размазней».
А через неделю случилось то, чего в глубине души я и ждал.
Вы можете думать о Юнис Пламер все, что угодно. Но одного у нее не отнять: она хорошая хозяйка. Так что слуги в Пламер-холле менялись редко. Вот почему мы все давно друг друга знаем.
А это, в свою очередь, означает, что все, происходящее в доме, быстро разлетается по округе.
Горничная, едва проснувшись, побежала с новостями к своему тайному дружку конюху. Конюх поболтал с привратником. Ну а мы со старым Гриндуэем давние приятели. У него всегда можно разжиться славным грогом, а я подновляю его крыльцо и не беру ни пенни.
Так что уже на следующее утро я знал, что случилось в Пламер-холле.
Юнис всю неделю готовилась к пирушке в честь возвращения блудного брата. Кухарке доставили с ближайшей фермы парное мясо и овощи. Горничные начищали фамильное серебро, отглаживали шторы и расставляли цветы.
Вся эта суматоха вовсе не радовала Абрахама. Он рычал на горничных, не давал Юнис слова сказать и постоянно прикладывался к бутылке. Я так полагаю, его злило, что он вроде почетного гостя в своем собственном доме.
Юнис к ужину принарядилась. Она только и трещала о том, как они устроят настоящий прием:
– …Всех пригласим: и Коннелов, и Уэстли, и Норбентриджа, он, кстати, матушку схоронил в прошлом году, я тебе писала, помнишь?..
– Угомонись! – лениво сказал Абрахам из кресла. – Я, может, вовсе не собираюсь их звать.
– Что ты такое говоришь!
– Где были Коннелы и остальные, когда папаша от меня избавился? Может, кто-то вступился за меня? Нет уж, Юнис. Теперь мое расположение надо заслужить. Пускай сперва докажут, что достойны ужина в нашем доме.
– Безусловно, дорогой…
– И где, черт возьми, горячее?
Думаю, к этому времени Рыжий начал кое-что понимать. Он видел, как растеряна и испугана мать. Видел, как дядюшка хлещет виски стакан за стаканом.
– Мясо никуда не годится, Юнис! – сообщил Абрахам, отведав запеченную говядину.