– Ваша правда! Только повода он не давал. Я себе говорил: «Руди, ты знай делай свое дело да поменьше слушай его. Что тебе до хозяина!» А тоска-то давит, будто змея… Но тут нечистый подбил меня на грех. На ухо шепнул: мол, утащи, Руди, свежую печенку, что так славно поблескивает, будто маслом облитая, и отдай своей хозяйке, чтобы подала к ужину с тушеной картошкой.
Мясник замолчал, потирая нос.
– Тушеная картошка многих праведников вогнала в искушение, – серьезно заметила миссис Норидж.
Руди исподлобья уставился на нее.
– Вам-то смешно… Ну, видать Господу и правда был приятен Кармоди, а не я, потому как стоило мне сунуть печенку за пазуху, как меня сцапали за руку. Хозяин выставил меня быстрее, чем я успел сказать «виновен». В тот вечер я напился до чертиков. Но душа у меня все равно пела.
– Кармоди что-нибудь сказал вам напоследок? – поинтересовалась гувернантка.
– А как же! Будь он со мной один на один, может, и смолчал бы. Но вокруг собрался народ. Не мог Кармоди упустить такого случая. Протянул он руку ко мне и голосит: «Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха; а кто сознается и оставляет их, тот будет помилован!» А чего сознаваться-то, когда вот он я, а вот она печенка? По его словам выходило, что вроде как я и до этого подворовывал. Да только это вранье. Ну, я не в обиде за то, что Кармоди малость покрасовался за мой счет. Как ни крути, печенку я и впрямь пытался украсть.
– Знаете ли вы тех, кто желал ему смерти?
Руди отогнал муху и покачал головой:
– Не слыхал о таких. Я его на дух не выносил, но в одном Джейкобу не откажешь: дела у него не расходились со словами. Кое-что он не успел сделать. Я не раз слышал от него, что он собирается перевезти в свой дом жену покойного отца. Она сварливая старуха, которая доживает свои дни в хибаре на холмах. Матерью она ему не была и не растила его, когда он был мальчишкой, но Кармоди все равно хотел позаботиться о ней. Такой уж он был человек, упокой Господь его душу! Теперь эта карга помрет в одиночестве.
Миссис Норидж отнесла на кухню мясо и попросила кухарку запечь его с травами. Почистила яблоко и неторопливо съела в своей комнате, глядя в окно. «Я повидалась с теми, кто был в обиде на Джейкоба. Остался человек, которого он собирался облагодетельствовать».
Чтобы добраться до тех мест, где жила Рут Кармоди, гувернантке пришлось нанять кэб. Они ехали больше часа среди полей, пока не оказались в деревушке, ютившейся у подножия горной гряды. Норидж попросила кэбмена дождаться ее в харчевне, а сама двинулась по широкой утоптанной дороге вверх, в горы.
Здесь было заметно холоднее, чем в Эксберри. На зеленых склонах, обращенных к солнцу, паслись овечьи стада. Лишь изредка можно было встретить жилье человека. Фермеры в этом краю жили обособленно, вдалеке друг от друга.
Она остановилась возле большого серого валуна и окинула взглядом окрестности. Сильный ветер трепал подол ее платья. Город лежал в долине, как на ладони, тихий и безмятежный. Свист ветра, шелест травы да редкое блеяние – больше ничто не нарушало безмолвия. Далеко внизу, в овраге, блестела быстрая река.
До жилища Рут Кармоди оставалось не больше мили. Миссис Норидж тщетно пыталась придумать повод, который заставил бы ее заглянуть к мачехе покойного лавочника с расспросами. Так ничего и не придумав, она пошла вверх, придерживая шляпку.
Домик с побеленными стенами гувернантка увидела издалека. Он ушел в землю почти по самую крышу. Вокруг бродили утки, из корыта ел поросенок. Пятнистая мелкая дворняжка выкатилась под ноги миссис Норидж, заливаясь визгливым лаем.
– А ну цыц! На место, Прорва!
От хриплого окрика собачонка послушно отбежала в сторону.
Навстречу миссис Норидж торопилась старуха. Из-под платка, покрывавшего голову, выбивались белые пряди. Светло-голубые глаза казались очень яркими на загорелом лице. Она была чрезвычайно худа и опиралась на палку, но спину держала прямо.
– Не бойтесь, милочка! Вы, должно быть, заплутали? – Хозяйка приветливо улыбнулась, не сводя глаз с нежданной гостьи. – Не хотите ли чаю?
– С удовольствием, благодарю вас!
Миссис Норидж прошла в дом. Она ожидала увидеть картину откровенной бедности, однако в комнатке, куда ее провели, было чисто и уютно. Возле окна стоял не стул, а старое, но добротное кресло, покрытое клетчатым пледом. Над очагом сушились связки трав, от которых исходил приятный аромат. Из окна открывался прекрасный вид на горы. Заварив чай, хозяйка поставила перед гостьей тарелку с печеньем.
– Я пропитываю его ромом, чтобы оно подольше сохраняло свежесть. Для людей этот способ тоже годится, если не переусердствовать. По крайней мере, так утверждает мой старый друг Билли Абнер.
Чай был вкусным и ароматным. Миссис Норидж вскоре отогрелась.
– Я слышала о вас, – неожиданно сказала Рут, когда гувернантка представилась. – Это ведь вы гуляете в любую погоду по утрам?
– Я считаю прогулки необходимыми для здоровья.
– А мне просто нравится бродить туда-сюда. Идешь себе, глядишь по сторонам, и кажется, будто бы шел и шел так целую вечность…
– Вы давно живете здесь?
– Я родилась и выросла в этом доме. – Лицо Рут озарила улыбка. – Мой отец был стригаль, наша семья всегда держала овец. Я с детства выпасала их на этих склонах. Мне пришлось вернуться, когда я овдовела. Я слышала, вы часто переезжаете?
Если миссис Норидж и удивилась такой осведомленности, она ничем этого не показала.
– Одно время я вовсе не имела своего угла, – ответила она. – После смерти мужа мне казалось, будто меня несет по свету, точно перекати-поле. Я находила в этом некоторое утешение. Не быть больше ни к чему привязанной… Что ты не имеешь, того не лишишься.
Рут Кармоди понимающе взглянула на нее и кивнула. Некоторое время обе женщины провели в молчании. Казалось, оно ничуть не беспокоит ни ту, ни другую. Миссис Норидж пила чай, Рут смотрела в окно.
– Но вы все-таки обрели дом? – наконец спросила она.
– Временное убежище, не более. Оно мне по душе.
– А что видно из вашего окна? – с каким-то тревожным любопытством спросила старуха, вглядываясь в нее.
– Река. Я люблю смотреть на воду.
Рут Кармоди закивала, словно гостья подтвердила ее ожидания.
– Вода и горы – вот что привносит спокойствие в наши сердца, не так ли? Эти места прекрасны. И когда идет дождь, и когда падает снег, и когда солнце палит так, что жарко даже овцам, я не перестаю хвалить Господа за то, что позволил мне жить среди этой красоты. Фермеры считают меня помешанной… – Она ухмыльнулась. – Пускай! Мои глаза будут впитывать эти краски до последнего вздоха, как божественную музыку. Быть может, эти холмы – колыбельная, пропетая для нас самим Господом? Да только его чада так далеки от Него, что разучились слушать.
– Этот дом принадлежал вашему отцу? – спросила миссис Норидж.
– А до него – его матери, моей бабке. Здесь я родилась, отсюда повел меня под венец мой Роджер… Соседские девчонки сплели для молоденьких овечек веночки из цветов, и те бежали за детьми, а дети бежали за нами… Колокольчики звенели, все смеялись… Ах, какой чудесный был день! Мы прожили с Роджером пятнадцать счастливых лет. Не найдется таких слов, чтобы описать, как я горевала, когда он скончался. Родители давно умерли… Что было делать? Я вернулась в свой дом. Он спас меня, миссис Норидж. – Она огляделась. – Эти стены обняли меня, его очаг согрел мое разбитое сердце. Я выхожу – и вижу овраг, склоны которого розовеют от вереска, будто облака на закате. Слышу, как бурлит река. Я давно проросла корнями в доски пола, на котором стоит ваш стул. Сколько воспоминаний, сколько жизни! Помню, я была совсем малюткой, когда отец принес в дом барашка. Какой он был милый! Я бегала с ним по всему дому, а он носился за мной. Его копытца так звонко стучали! Отец смеялся, а мать делала вид, что сердится, но я видела улыбку на ее губах. Лучи солнца падали сквозь окно, и нам было так хорошо… Ах, миссис Норидж! Я думаю, какая-то часть нас никогда не взрослеет. В глубине души я все то же дитя, бегающее с барашком наперегонки, и мой дом кажется мне просторным, как дворец.
– Надеюсь, ему не скоро понадобится ремонт.
– Что вы! – живо возразила старуха. – Он дряхлеет вместе со мной. Того гляди, крыша обвалится и похоронит меня под балками. Но я не пожалею об этом! Нет-нет, не пожалею.
За окном мелькнул силуэт, закрывший солнце. На мгновение в комнате стало темно.
– Билли, это ты? – не выказывая испуга, позвала Рут.
В дверь постучали, и в дом вошел мужчина лет пятидесяти: очень высокий, крепкого телосложения, с грубым обветренным лицом. Он вынужден был стоять сгорбившись, чтобы не задеть макушкой притолоку.
– Свежего сыра вам принес, миссис Кармоди, – буркнул он, не здороваясь. – Говорят, к завтрему ждут грозу. Не шляйтесь где попало.
Даже не взглянув на гувернантку, он вышел, тяжело топая. Миссис Норидж проводила взглядом его высокую сутулую фигуру.
– Это и есть Билли Абнер, – сказала старушка. – Мой друг и единственный сосед. У него ферма на той стороне холма. Всю жизнь Билли разводит овец.
– Мистер Абнер довольно немногословен, – заметила гувернантка.
Рут засмеялась:
– О, не обижайтесь на него. Он и правда угрюмец. Но знаете, двадцать лет назад, ранней весной я вытащила из реки его мальчонку. Малышу было годика три… Река волокла его как дохлую плотвичку. С тех самых пор Билли приглядывает за мной. То мяса принесет, то овечью шкуру подарит. Столько лет хранить благодарность в своем сердце… А ведь мое купание в ледяной воде оказалось напрасным. Сынок его умер всего годом позже, а вскоре за ним ушла и жена – от той же хвори, будь она неладна. Билли давно одинок. А вот поди ж ты, не было дня, чтобы он не проведал, жива ли я.
Она долила гостье чаю.
– Вам не страшно здесь одной, миссис Кармоди? – спросила гувернантка.
– Ох, Джейкоб полагал, что мне грозит опасность. «В городе спокойнее», – так он повторял.