Гувернантка надела легкое пальто, шляпку и спустилась на Бэрри-роуд.
До дома, где жила Петула Бартон, она дошла пешком. Ее высокая сухопарая фигура привлекала внимание, но Эмма не замечала – или делала вид, что не замечает – любопытствующих взглядов.
Миссис Бартон сидела на низкой скамеечке перед клумбой гортензий и выдергивала сорняки. Покойный муж оставил ей неплохое наследство. Петула могла позволить себе нанять садовника. Однако предпочитала расправляться с сорняками сама.
– Здравствуйте, миссис Бартон, – сказала Эмма.
Петула выпрямилась.
Это была женщина лет шестидесяти пяти, полноватая и неулыбчивая. Крупные седые кудри обрамляли загорелое лицо. В Эксберри она слыла чудачкой. Петула редко посещала церковь, однако любила во весь голос распевать церковные гимны в своем доме. Несколько раз, к негодованию соседей, она появлялась в саду, одетая в штаны и сюртук покойного супруга. «Ее могли видеть дети!» – возмущалась Джоанна Стерлинг, женщина безупречная во всех отношениях и чрезвычайно оберегавшая нравственность детей (будучи бездетной – что, возможно, несколько объясняет ее энтузиазм). Определенно, Петула Бартон была из тех людей, которые твердо знают, чего хотят, и не позволяют обществу вмешиваться в их дела.
– Меня зовут миссис Норидж, – представилась Эмма. – Я – гувернантка мистера Финли Гроу.
– Слышала, бедняге нездоровится, – заметила Петула, подойдя к ограде.
– Именно об этом, с вашего позволения, я и хотела поговорить.
Некоторое время Петула, не говоря ни слова, рассматривала гувернантку. Наконец она распахнула калитку и сделала приглашающий жест.
Эмму провели не в дом, а на задний двор, где был обустроен тенистый уголок под лианами винограда: стол из чурбака, два старых стула. Вместо того чтобы позвать служанку, миссис Бартон сама приготовила чай и принесла на подносе. Посуда тоже не отличалась изысканностью.
– Вам известно, что старуху Олденбрук отравили, – утвердительно сказала Петула. – Вы знаете о мышьяке.
Миссис Норидж не стала кривить душой:
– Мне сообщили об этом час назад.
– Значит, в городе обо всем прознают к вечеру. Самое позднее – к завтрашнему утру. Вот тогда-то и поднимется буря! Что ж, не завидую Верити.
– Ее супруг очень встревожен направлением, которое примет расследование. – Эмма отпила чай и поставила чашку на блюдце. – Он убежден, что Верити выставят виновной. Она унаследовала за тетушкой немного, но, кроме нее, других выгодоприобретателей не наблюдается. Если только миссис Олденбрук не имела врагов…
– Да как же не иметь! – перебила хозяйка. – Характер у нее был склочный. К тому же она привыкла, что у нее все под пятой. Но мы с ней жили мирно, хотя и между нами иной раз пробегала кошка. Патриция частенько ссорилась с Джоанной Стерлинг, которая, скажем прямо, такая дура, что взбесит даже святого Петра, случись ей оказаться у райских ворот. Но чтобы травить соседку мышьяком – не думаю, что Джоанна на это способна.
– А как миссис Олденбрук обходилась с Верити? – спросила Эмма.
– Дай ей волю – затискала бы племянницу, как дети тискают самого славного щеночка в помете. Само собой, она изводила Верити без всякой меры. Но та – из кротких смиренных душ. Все сносила! А дала бы хоть раз тетушке отпор, это пошло бы на пользу и той, и другой.
Петула долила себе чай, откинулась на спинку стула и вытянула ноги – поза, за которую Джоанна Стерлинг, безусловно, осудила бы любую женщину.
– Отчего миссис Олденбрук согласилась на брак Верити с Элиотом Флетчером, как вы полагаете? – спросила Эмма. – Предыдущим женихам она отказала. Чем мистер Флетчер покорил ее?
– Уж точно не красотой, – фыркнула Петула. – Хотя не скажу, что от его лица с души воротит, – скорее, наоборот. Патриция навела справки и кое-что разузнала. Сколько приносит его поместье, не затесались ли в истории внебрачные дети – все это она выяснила без труда. Но подкупила ее не честность Флетчера, а его отношение к животным. Он заботится об увечных псах и котах. Им достается столько внимания, словно они чемпионы породы. Патриция рассказывала, что зашла к Флетчеру во время его отсутствия, будто случайно. И своими глазами, пока служанка бегала за водой, увидела окривевшую бесхвостую псину – страхолюдину, каких поискать! Я размышляла, не жалеет ли Элиот свою женушку так же, как бездомную лишайную кошку, – произнесла вслух Петула то, что Эмма благоразумно оставила при себе. – Но Верити – красотка. На красоту мужчины ох как падки! Потому-то я и не пользовалась у них успехом. – Она хрипло засмеялась. – Как бы там ни было, Верити повезло. Они с мужем заходили к Патриции в гости, а я потихоньку наблюдала за ними – ну, как делают все старухи. Вам ли не знать!
Миссис Норидж, не считавшая себя старухой, пропустила этот выпад мимо ушей.
– Элиот умел утихомирить Патрицию, – продолжала Петула. – Он не был с ней груб, но она отступала. Сомневаюсь, чтобы Верити могла в присутствии мужа что-то ей подсыпать.
– Верити приходила к миссис Олденбрук одна? – спросила Эмма.
– Случалось. Но чаще она брала с собой за компанию эту свирепую дамочку, Реджину Гроу. Раз вы работаете у Гроу, знаете все о характере хозяйки и без меня. Вот у кого суровый нрав! Чисто амазонка! Пару раз я застала их ссоры с Патрицией.
– Реджина Гроу ссорилась с миссис Олденбрук? – уточнила Эмма.
– Еще как! Не спускала старой бестолочи ни единого замечания в адрес Верити. Патриция ведь обращалась с этой плаксой так же, как и до ее замужества. То брякнет, что она похожа на моль. То огреет по спине: мол, не сутулься, как коровница. А то возьмется высмеивать. Тут-то миссис Гроу вступала в бой! Язвительности ей не занимать, а старуху Олденбрук она не боялась ни капли. Однажды я подслушала, как Верити, оставшись с Реджиной наедине, блеет – чисто ягненочек: мол, не стоит огорчать дорогую Патрицию. А та ей в ответ, что никому не позволит унижать подругу в ее присутствии. Так они и цапались перед Верити, а та, бедняжка, не знала, куда деваться.
– И все же миссис Олденбрук не запрещала миссис Гроу посещать свой дом, – заметила миссис Норидж.
Петула произнесла «кхе-кхе» таким многозначительным тоном, что это потребовало от Эммы ответной реплики.
– Судя по всему, миссис Бартон, человека осведомленнее вас мне не найти.
– Что верно, то верно, – согласилась Петула с довольным видом. – Но расскажу я вам не потому, что вы подкупили меня комплиментами, а потому что слышала о вас немало хорошего. Незадолго до смерти Патриция узнала об амазонке такое, что запретила Верити приводить Реджину к ней. Между прочим, это касалось вашего подопечного.
– Финли? – удивилась Эмма.
– Патриция прознала, что миссис Гроу подвергла сына серьезной опасности.
Петула вновь отпила чай с таким видом, словно объяснение было исчерпывающим. Гувернантка нахмурилась. Быть может, Реджина Гроу не часто награждала сына объятиями или нежным материнским поцелуем. Но она заботилась о нем. Когда в Индии Финли начал болеть, Реджина вернулась с ним в Англию, оставив мужа. Впрочем, нельзя исключать, что это было сделано по настоянию супруга.
Эмма строго следовала правилу не обсуждать своих нанимателей с посторонними людьми. Она оказалась в двусмысленном положении. Все взвесив, гувернантка решила, что поищет другой источник сведений.
– Кому, кроме Верити, была выгодна смерть миссис Олденбрук?
– Напрямую – никому, – отозвалась Петула. – Но вы же знаете этот городишко. Здесь не обязательно рассчитывать на наследство, чтобы подсыпать человеку в кофе щепотку-другую мышьяка.
Миссис Бартон произнесла это с невозмутимым видом, внутренне потешаясь над гувернанткой. Однако миссис Норидж не улыбнулась даже из вежливости. Слова об опасности не выходили у нее из головы.
Обыкновенно свой выходной – каждое третье воскресенье месяца – миссис Норидж проводила на Бэрри-роуд, где ее и застал Элиот Флетчер. Со временем (а также с ростом стоимости ее услуг) она пришла к решению всегда оставлять за собой собственный угол. Эмма без труда обживалась в чужих домах, однако продолжала платить владельцу дома на Бэрри-роуд за уютную комнату со спальней, из окна которой была видна река.
Но в это воскресенье гувернантка вернулась в поместье Гроу.
Мальчика Реджина увела в гости. Эмма отыскала горничную Реджины, Харлоу: та смешивала для хозяйки зубной порошок. Две унции угля, одна унция высушенной коры хинного дерева, две унции измельченного мела и пятнадцать капель лаванды. Когда миссис Норидж вошла, Харлоу с выражением страдания на лице растирала эту смесь, чтобы затем переложить в фарфоровую баночку.
Харлоу было около пятидесяти. Она с двенадцати лет работала на семейство Гроу. Человек, назвавший ее сообразительной, погрешил бы против истины. Но Харлоу была истово предана своим хозяевам. Она еще помнила старых Гроу, отца и мать ее ненаглядного Герберта. Ах, зачем мистер Герберт уехал в Индию! Как хорошо было бы ему в родном поместье!
После смерти старых Гроу ее обожание переключилось на Финли. Когда мальчик заболевал, Харлоу теряла покой. Она бродила по коридорам, как привидение, и стонала. Реджину она недолюбливала, и именно поэтому относилась к уходу за ее вещами с особой тщательностью.
– Я искала миссис Гроу, – сообщила гувернантка, не слишком искусно притворяясь: Харлоу никогда не умела отличать правду от лжи.
– Они у Смалкоттов. А мы вас раньше завтрашнего утра и не ждали, миссис Норидж.
Эмма принюхалась.
– Это бергамот? – спросила она. – Если я не ошибаюсь, миссис Гроу предпочитает лаванду.
Несколько мгновений Харлоу без выражения взирала на гувернантку. Затем резко склонилась над ступкой – ни дать ни взять собака, берущая след. Ноздри ее затрепетали.
– Бог ты мой, и впрямь бергамот! – ошеломленно выговорила она, вынырнув из ступки. – Да как же он сюда попал?
Пузырек эфирного масла с надписью «Бергамот» являлся достаточно красноречивым ответом. Но миссис Норидж решила не полагаться на него.