Она внимательно изучила оранжерею, в которой трудились четыре садовника. Рассмотрела гиацинты на клумбах. Ни один не срезан, однако можно без труда вынуть несколько цветков вместе с луковицами.
Она обошла просторный двор, что заняло у нее немало времени. Заглянула в конюшню. Десять лошадей, все в великолепном состоянии. Вдалеке виднелись мастерские краснодеревщиков. В саду били фонтаны, во второй оранжерее росли и плодоносили нектарины и персики. В пруду сверкали, как осколки солнца и луны, золотые и серебристые карпы, и тонкие струйки воды взмывали вверх, рассыпаясь жемчужными каплями. Быть может, Амелия Свенсон и была погружена в свой странный болезненный мир. Но за усадьбой следили усердно.
Эмма задумалась, насколько велика в этом заслуга Стивена Каннингема. Вряд ли всем заправляет Эймори. Судя по завтраку, от него не стоит многого ожидать. «Кроме мышьяка в кофе, разумеется, – сказала она себе. – Да и на нем мистер Эймори сэкономил бы».
Гувернантка присела отдохнуть в беседке у озера. Неподалеку от нее по берегу неторопливо двигались две фигуры. В одной из них, в серо-голубом платье с пышным турнюром, легко было узнать Жозефину. Несмотря на пасмурную погоду, Стивен нес над ней кружевной зонтик. Так послушный пес несет за хозяином палку, слегка недоумевая: ведь игра давно закончилась, а вокруг полно других отличных палок!
Он был в мешковатом костюме, на голове неловко сидела шляпа со светлыми полями. И все же в его мешковатости, растрепанности и небрежности чувствовался… Миссис Норидж задумалась. Да, в Стивене Каннингеме чувствовался класс. Хотя он не прикладывал к этому ни малейших усилий. А вот Жозефина Таублер усилия, несомненно, прикладывала. И все же не достигала желаемого.
Ветер донес до нее обрывок разговора.
– Непременно должны… – звонко говорила Жозефина. – Вы их так любите… Она вас поймет…
«Нет-нет, кое-что желаемое миссис Таублер все-таки получит, – сказала себе Эмма. – Слишком сладкий плод висит на этой ветке, и слишком непрочен черенок. Осталось лишь качнуть дерево».
Словно оступившись, Жозефина оперлась на руку Стивена и одарила его сияющей улыбкой. Мистер Каннингем покраснел.
Эмма не проявила интереса к многочисленным скульптурам. Она миновала прекрасные обнаженные мраморные тела сатиров и дриад, заламывающих руки, прелестных юных дев в туниках и охотников с колчанами стрел и вновь вернулась в дом. Уже вовсю шли приготовления к обеду. Горничные бегали из кухни с подносами. Эймори, надменный и молчаливый, коротко отдавал распоряжения.
В главной гостиной гувернантка задержалась перед чередою фамильных портретов. Центральное место занимала фигура высокого, чрезвычайно худого, почти изможденного на вид мужчины, одетого по моде первой трети века. Кружевной воротник придавал ему сходство с испанским грандом. В горькой складке губ читались высокомерие и усталость. Это был молодой Фредерик Свенсон. Амелия унаследовала его худощавость и бледность, но надменная сухость отца смягчилась в ней чертами матери. Элизабет Свенсон смотрела с портрета в кроткой задумчивости, словно прозревала свою судьбу и все же просила не горевать о ней. В ней не было болезненной красоты Фредерика и Амелии – лишь очарование молодости, но среди этих лиц она единственная казалась полной жизни.
«И все же покинула этот мир раньше всех», – подумала Эмма.
Чем больше она знакомилась с поместьем, тем явственнее убеждалась, что на пути ее любопытства выстроена осознанная преграда. Имя этой преграде было – Эймори. Миссис Норидж замечала тень страха на лицах, когда подходила с расспросами. Она пыталась побеседовать с экономкой… Однако та решительно уклонилась от всяких разговоров под предлогом неотложных дел. Кухарки, горничные, мастеровые, конюхи – все они словно пообещали хранить что-то в тайне и боялись рот раскрыть, чтобы ни звуком не выдать секрета.
В конце концов даже такая терпеливая и упорная женщина, как миссис Норидж, вынуждена была признать поражение.
Направляясь в библиотеку, Эмма заметила кое-что любопытное. Высокая стройная фигура в спортивных бриджах и короткой куртке перемахнула через невысокую изгородь. Юноша лет двадцати пяти с густой шапкой темных кудрей, оглядываясь, пересек двор и ловко перепрыгнул через подоконник. Никто, кроме гувернантки, его не видел.
Когда обед подходил к концу, в дверях столовой появилась знакомая фигура.
– Прошу простить за опоздание, – с улыбкой сказал юноша. – Я спал все утро.
– Вы проспали половину дня, – поправил священник.
– Виноват, мистер Хилл! Раскаиваюсь и обещаю исправиться.
И сэр Николас, а это был именно он, убедительно зевнул.
Гувернантка оценила его артистизм. Сэр Николас выглядел как человек, который только что встал с постели. Он был облачен в домашний костюм. Ничто не изобличало в нем того энергичного юношу, которого она видела полчаса назад.
Но она готова была прозакладывать свою жесткую курицу, что Барни-Трей провел довольно насыщенное утро.
– Ты еще не знаком с нашей новой гостьей, – сказала Амелия. – Миссис Норидж, гувернантка Луизы.
– Рада познакомиться, сэр. Я слышала, вы художник. Не будет ли бестактностью с моей стороны попросить разрешения взглянуть на ваши работы?
Просьба эта сэру Николасу не понравилась. Он долго раскуривал сигару и наконец сказал:
– Честно говоря, не люблю показывать неоконченные картины. Они сродни черновикам писателя. Из них мало что можно заключить о готовой вещи.
Тон его был грубоват. Амелия огорченно взглянула на него и кинулась в бой, пытаясь загладить впечатление.
– Я сама удивляюсь, что не попросила тебя об этом раньше. Можно заподозрить, будто ты вовсе ничего не написал!
– Ты меня раскрыла! – признался Николас. – Что ж, раз так, я должен восстановить свое честное имя. Мастерская моя – пещера Али-Бабы, в которую до поры до времени нет доступа непосвященным. Однако последнюю свою работу я все же готов показать!
Он вскочил и пошел к выходу. Вернулся Николас очень скоро.
– Но предупреждаю, вы должны бережно обращаться с живописцем! – предупредил он, выставляя холст на стул. – Они – то есть мы! – чувствительны к критике и уязвимы.
Раздались одобрительные возгласы.
– Вы настоящий талант! – пылко вскричала Жозефина.
– Что ж, сэр Николас, я приятно удивлен, – признался Стивен. – Я не большой любитель живописи, но это… м-м-м… Мне кажется, это вполне неплохо, да-да, неплохо!
Священник поглядел на Жозефину и вслед за ней рассыпался в похвалах.
– Николас, это и правда чудесно, – сказала Амелия.
– Благодарю вас! – Сэр Николас приложил руку к сердцу и поклонился. – Конечно, это лишь эскиз. У меня еще есть шанс все испортить.
– Вы вдохновлялись Томасом Гёртином, если я не ошибаюсь? – спросила гувернантка.
– Безусловно. Великий мастер!
– Николас, ты выбрал одно из моих любимых мест. – Амелия не могла оторвать взгляд от эскиза. – Дядюшка, узнаешь? – Она обернулась к остальным. – Это излучина реки на краю Дорвикского леса. Там всегда шумит ветер в соснах.
Длинная извилистая лента реки, далекие пастбища, бесконечное небо… Художнику удалось передать восторг перед зарождением нового дня. Розовый отсвет раннего утра горел на облачных парусах. Дальние пастбища оставались в тени, но река уже сияла, отражая солнечный свет.
– Завтра обещают ясный день, – сказал Стивен. – Подходящее время, чтобы закончить ваш пейзаж, не так ли, сэр Николас?
– Приложу все усилия.
Когда художник, Жозефина и священник ушли, Стивен обратился к племяннице.
– Моя дорогая, позволь кое о чем попросить тебя.
– Я уже поговорила с кухаркой.
– Э-э-э-э… Нет-нет, я о другом. Не позволишь ли ты перевезти сюда Кони, Дэша и Фидо? Я скучаю без них.
– Твоих собак? – удивилась Амелия.
– Признаться, они очень скрашивают мои часы.
– Я полагала, в Дорвик-хаусе найдется тот, кто будет тебе их скрашивать, – с лукавой улыбкой сказала девушка. – Прости! Я не хотела тебя смутить. Конечно, если тебя это порадует, пусть твоих любимцев привозят сюда. Мы найдем им подходящее место.
После ужина Амелия отвела гувернантку в свою спальню.
– Я уже говорила: мне тяжело засыпать, когда в комнате кто-то находится. Но, кажется, я придумала выход. Соседняя комната – смежная с этой. Дверь – за этим шкафом; ею никогда не пользовались. Не станете ли вы возражать, если я поселю вас во второй спальне? Таким образом, вы сможете слышать все, что происходит у меня. Хотя я надеюсь, что одно ваше присутствие…
Она оборвала фразу, не закончив.
Миссис Норидж взглянула на ее измученное лицо и согласилась.
Все было организовано очень споро. Шкаф отодвинули, сорвали обои, за которыми обнаружилась дверь. Если слуг и удивила просьба хозяйки, они ничем этого не выдали. Эймори распорядился перенести вещи гувернантки в ее новую комнату.
– Мисс Свенсон, расскажите о миссис Таублер. Хорошо ли она знала вашего отца?
– О, вовсе нет. Я уже говорила: отец терпеть не мог гостей. Его жизнь подчинялась строгому распорядку. А Жозефина… Она как ветер. Мне нравится, что она влюблена в Дорвик-хаус. – Амелия улыбнулась. – Всегда приятно, когда кто-то разделяет твои чувства.
– Вам действительно нравится этот дом?
– О, безумно! – Глаза девушки заблестели. – Он полон таинственного очарования. Я рада каждому дню, который могу провести в его стенах. Жозефина не выносит здесь лишь одно место…
– Какое же?
– Оранжерею. У нее непереносимость цветов апельсина.
– Миссис Таублер и мистер Хилл давно знакомы?
Амелия кивнула:
– Да, они давние друзья.
Когда часы пробили полночь, миссис Норидж еще не спала. Она не верила в предчувствия. Но весь сегодняшний день был словно наполнен предостерегающими шепотками. Выпив стакан теплого молока, она раскрыла книгу. Эмма строго следовала своему принципу: читать хотя бы одну главу в день. «Кто мало читает, тот плохо формулирует. Кто плохо формулирует, тот неспособен поддержать беседу. Кто не способен поддержать беседу, тот будет пользоваться репутацией недалекого человека, даже будь он умен, как король».