– Но они чудесные люди. Такие веселые, жизнерадостные…
– Они утомительны и шумны!
– Я не подумала, что ты не захочешь их видеть. Ты была так приветлива с ними в прошлый раз…
– Это было всего две недели назад! Я не желаю так часто принимать гостей.
– Конечно, дорогая. Прости! – Жозефина примирительно погладила ее по руке. – Мне написать им, что ты нездорова?
Амелия устало покачала головой:
– Не стоит. Я не хочу обижать их.
– Вот и чудно! – просияла Жозефина. – А теперь поешь. Учти, я прослежу, чтобы от пирога не осталось ни крошки!
Утро следующего дня ознаменовалось прибытием собак. Любимые охотничьи борзые Стивена Каннингема перебудили лаем весь Дорвик-хаус. Не было еще и семи, когда обитатели поместья прильнули к окнам. Сам Стивен выбежал наружу, сияя от радости.
– Кони! Дэш! – восклицал он. – Фидо! Наконец-то!
Новые гости оказались чрезвычайно голосистыми.
– Они еще не пришли в себя после переезда, – объяснял Стивен. – Прости, Амелия!
– Не беспокойся, дядюшка. Я рада, что ты доволен.
Собак отвели на пустующую псарню, но и там они не могли успокоиться. Во время завтрака Амелия, не выдержав, потребовала закрыть окно, в которое ветер доносил звонкое гавканье.
– Говорят, черный пес лает на дьявола, – заметил священник. – Есть ли среди ваших питомцев черная собака, мистер Каннингем?
– А как же! Фидо черен с головы до хвоста.
– На месте дьявола я бы уже оглох и скрылся в безднах ада, – заметил Николас.
Священник покачал головой:
– Не шутите такими вещами! Я ощущаю присутствие потусторонних сил в Дорвик-хаусе. И силы эти враждебны людям. В наш век прогресса дьявол хочет лишь одного: чтобы люди утратили веру в него. И вы, мистер Барни-Трей, вносите свою лепту в его замысел!
Бродерик Хилл, распалившись, указал на Николаса вилкой.
– Если следовать вашей логике, больше прочих развлечений дьявол любит охоту на лис, – насмешливо возразил юноша. – Нигде не слышал столько собачьего лая. Уж не хотите ли вы сказать, что наша национальная забава придумана самим сатаной? Берегитесь, мистер Хилл! Как бы вас не распяли за такие слова!
И он непочтительно расхохотался.
– Вы смеетесь над нами, простыми людьми, – кротко сказала Жозефина. – Но я с детства помню стишок, который читала мне няня: «Черный пес, черный пес черта серого унес! Если слышишь хриплый лай – черт вернулся, так и знай». Вы полагаете, это суеверия? Однако и в суевериях таится истина.
Амелия закрыла глаза рукой, но сразу отвела ладонь, словно испугавшись, что жест ее будет замечен.
– Суеверия, говорите? – вмешался Стивен. – Однако каких-то тридцать лет назад в Корнуолле бытовало поверье о собаках дьявола. Они сопровождают его во время Дикой охоты. А байки про черного безголового пса, в которого переселяется душа некрещеного ребенка? А Баргест, что охотится на одиноких путешественников? Если уж мы беремся верить в суеверия, нам следует решить, в какие именно.
Жозефина смутилась.
– Вы, кажется, сердитесь. Не понимаю отчего… Я лишь рассказываю о том, что запало мне в память.
На глазах ее выступили слезы.
– Я вовсе не сержусь, – смущенно сказал Стивен.
Священник переводил обеспокоенный взгляд с одной на другого.
– Ну а вы, миссис Норидж? – вдруг громко спросил Николас. – Что вы скажете о кознях дьявола в Дорвик-хаусе?
Он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Губы сложились в сардоническую усмешку.
– Ровным счетом ничего, – спокойно ответила гувернантка.
– Но хоть в дьявола вы верите?
– Я полагаю, что есть люди, в которых дьявольского больше, чем в самом дьяволе. Однако в том не его заслуга.
– И вам встречались такие?
– О да, нередко.
– Кто бы мог подумать!
– Я не всегда работала с детьми, сэр. Лучший жизненный опыт можно получить, занимаясь тем, что тебе отвратительно.
– Именно поэтому вы стали гувернанткой? – съязвил Николас. – Впрочем, я уже понял, что вы мастерица уклончивых ответов. Что ж, позвольте мне сменить безусловно занимательную тему нашей утренней беседы. Мне приятно сообщить, что моя картина завершена! Одну минуту!
Он вышел и вскоре вернулся, неся в одной руке подрамник, а в другой – полотно.
Под дружные аплодисменты пейзаж был выставлен на всеобщее обозрение.
– Я всего несколько часов назад покрыл его лаком. Он еще не высох до конца.
Амелия долго сидела перед картиной и наконец подняла на художника растроганный взгляд:
– Николас, это чудесно. Твой пейзаж дышит жизнью!
– Я буду счастлив преподнести его тебе! – Николас с улыбкой смотрел на Амелию. – Но с одним условием!
– Каким же?
– Ты позволишь мне задержаться, чтобы написать еще один? Я задумал его в пандан к этому.
Амелия подняла взгляд на гувернантку, словно растерянный ребенок. «Могу ли я верить ему?» – спрашивали ее глаза.
Пальцы Николаса сжимали спинку кресла. Эмма заметила, что костяшки его пальцев побелели от напряжения.
– Вы закончили свою картину вчера, мистер Барни-Трей? – почтительно спросила гувернантка.
– Я работал все утро на том же самом месте – ловил подходящий свет. Лишь там, над рекой он приобретает этот удивительный серебристый оттенок.
Миссис Норидж, которая провела час на берегу, тщетно дожидаясь художника, знала, что он солгал. Но вслух она сказала лишь:
– Искусство понесет большой урон, если вы не согласитесь, мисс Свенсон.
Амелия расцвела в улыбке:
– Работай сколько потребуется, Николас.
Если бы кто-то наблюдал за Эммой Норидж в следующие несколько часов, он заключил бы, что перед ним чрезвычайно деятельная женщина. Для начала гувернантка дошла до ближайшей деревни. Разговорившись с хозяйкой трактира «Чертополох и арфа», она без труда выяснила, что в гостинице вот уже две недели проживает молодой человек, по виду – джентльмен, неразговорчивый и хмурый. Он имеет обыкновение уходить до рассвета и возвращаться к обеду. При нем состоит неприветливый слуга, который таскает за ним груду вещей на прогулках. «Шотландцы», – осуждающе сказала хозяйка. Из чего миссис Норидж сделала вывод, что разговорить слугу ей не удалось, как она ни старалась.
– Захаживает к нашему джентльмену один приятель, – добавила славная женщина, подливая гувернантке свежее пиво. – Кажись, из Дорвик-хауса. Я слыхала однажды, как он убеждал этого самого МакАлистера, что тот должен ему помочь. Это, говорил, вопрос жизни и смерти!
– А тот что?
– А тот кричал, что не желает потакать бессовестной лжи. Принялись они браниться, но так, вполголоса. Без драки обошлось. А потом и вовсе затихли. – Хозяйка вздохнула с явным сожалением.
Затем Эмма возвратилась в поместье. Где без труда выяснила, что в комнату сэра Николаса, отведенную под мастерскую, не допускается никто, включая слуг. Талант сэра Николаса – весьма хрупкого свойства: ему может повредить чужое внимание.
– Довольно топорно сработано, сэр Николас, – пробормотала Эмма. – От вас можно было ожидать чего-то более изобретательного.
Попыток разговорить горничных она больше не предпринимала. Однако пользуясь свободой, предоставленной ей мисс Свенсон, она вновь тщательно изучила комнаты, включая те, в которых Амелия очнулась. Со связкой ключей в одной руке и лампой в другой Эмма открывала одну дверь за другой. Под конец она снова поднялась в библиотеку и коснулась внутренней стороны вазы, стоявшей на подоконнике.
На пальцах осталась влага.
Дороти Филлис, старшей горничной, было строжайше запрещено обсуждать с гувернанткой что-либо, относящееся к хозяйке или к покойному хозяину. Поэтому на миссис Норидж она взглянула неприязненно. Чего доброго, узнает Эймори, что эта дылда всюду совала свой нос, – бед не оберешься.
– Ваза в библиотеке разбита, – не моргнув глазом, сказала Эмма. – Пришлите кого-нибудь убрать осколки.
Дороти всплеснула руками. «Кто-то!» Известно кто. Джейн Уиллис, растяпа каких свет не видывал. Она напустилась на Джейн с упреками. Однако та клялась, что ничего не разбивала. Дороти вместе с ней поднялась в библиотеку и обнаружила осколки вазы на паркете. В кресле сидела гувернантка.
Джейн залилась слезами.
– Я только протерла ее, миссис Филлис, как всегда! Я не могла разбить ее и не заметить!
– В какое время вы делаете здесь уборку? – спросила гувернантка.
Джейн опасливо взглянула на нее, затем на Дороти.
– Пока все завтракают, мэм.
– Каждый день?
– Да, мэм. С этим у нас строго.
– Давно ли вы работаете в Дорвик-хаусе?
Дороти заколебалась, но решила, что ответ на этот вопрос ничем не может повредить хозяйке. Она незаметно кивнула, разрешая Джейн ответить.
– Вот уже четыре года. Я была очень осторожна с этой вазой, богом клянусь… – Она вновь собралась зарыдать.
Гувернантка поднялась из кресла.
– Вазу разбила я, – сообщила она без тени смущения. – Благодарю за помощь, миссис Филлис.
И удалилась как ни в чем не бывало. Ну вы подумайте!
Надо признать, миссис Норидж не испытывала ни малейших угрызений совести по поводу вазы. Она вернулась в свою комнату и сделала несколько записей в блокноте. Затем постучалась к Амелии и попросила вызвать камердинера, приставленного к Стивену Каннингему.
– Важно, чтобы вы присутствовали при этой беседе, мисс Свенсон, – твердо сказала она.
– Конечно… Все, что потребуется…
Камердинер, Дьюли, не стал бы разговаривать с гувернанткой. Однако в присутствии хозяйки он не посмел уклоняться от ответов. На это и был расчет Эммы. «Со всем остальным я справилась сама, – сказала она себе, – однако глупо не прибегнуть к помощи, коль скоро она и впрямь требуется».
– Как далеко ваша комната от спальни мистера Каннингема? – спросила она.
– Этажом ниже, почти под ней. – Дьюли напряженно ждал подвоха.
– Часто ли мистер Каннингем вызывает вас ночью?
Дьюли задумался.
– Отвечайте же, – поторопила Амелия.