– Как? – одновременно воскликнули Амелия и ее дядюшка.
Жозефина принужденно рассмеялась.
– Ваши измышления даже забавны!
– Вы испугались, узнав, что вашу комнату будут осматривать. Вам ничего не грозило, и если бы вы оставили дневник в своем саквояже, все прошло бы хорошо. Но вы занервничали и решили, что хранить такую улику чрезвычайно опасно. Его могла найти горничная. Слуги бывают так любопытны! Дневник уже сыграл свою роль: он подсказал вам, как добиться желаемого. Настала пора избавиться от него. Все утро вы жгли записи Фредерика Свенсона. Я знала, что вы солгали, когда изобразили свой поступок как сиюминутный жест. Вам не доводилось жечь такую кипу прежде, миссис Таублер. Иначе вы бы определенно знали, как плохо горит бумага. Невозможно бросить рукопись в камин и ожидать, что она вспыхнет, точно порох. Вы раздирали дневник на отдельные листы и отдавали их пламени; вы посвятили этому несколько часов, вы торопились и торопили огонь… По иронии судьбы, вы своими руками уничтожили единственное свидетельство, которое могло бы помочь в вашем недобром замысле.
Амелия слушала гувернантку со все возрастающим изумлением.
– Замысле… – дрожащим голосом повторила она. – Жозефина, ради всего святого, объясни мне, о каком замысле идет речь!
Миссис Таублер сложила руки на груди.
– Я отказываюсь понимать, в чем меня обвиняют!
– Среди пепла мне удалось отыскать сохранившийся обрывок дневниковых записей, – спокойно сказала Эмма. – Вот он.
С этими словами она аккуратно расправила на скатерти обгорелый клочок бумаги. Стивен Каннингем, сидевший ближе всех, подался к ней и вслух прочитал:
– «Повсюду вонь жареного мяса, это невыносимо…»
– И это все? – Жозефина расхохоталась. – Амелия, я бы на твоем месте немедленно написала миссис Кларк, предостерегая ее от общества этой женщины. Вонь жареного мяса? Это тот фундамент, на котором вы строите свои обвинения, утверждая, что дневник написала не я, а Фредерик Свенсон?
Миссис Норидж кивнула:
– Ну разумеется. Мистер Свенсон всю жизнь страдал от своего недуга. Он держал его в большой тайне и изливал свое сердце только дневнику. Да еще его верный слуга знал о том, что происходит. Ваш отец, мисс Свенсон, многие годы мучился от приступов эпилепсии, также называемой падучей болезнью.
Девушка прижала ладонь к губам.
– Со временем мистер Свенсон заметил, что приступам предшествуют одни и те же симптомы. Во-первых, его глаза начинали болезненно реагировать на свет.
– А что же во-вторых? – прошептала побелевшая Амелия.
– Незадолго до приступа его охватывало состояние, которое можно назвать обонятельной галлюцинацией. При зрительных галлюцинациях мы видим то, чего не существует: людей ли, призраков… Обонятельные вызывают в нашей памяти некий запах, которого в действительности нет.
– Жареное мясо? – ошеломленно протянул Стивен.
– Именно так, мистер Каннингем. Эти строки свидетельствуют о том, что мистер Свенсон знал о симптомах. Он понимал, что они означают приближение припадка. Он удалялся ото всех, чтобы скрыть то, что считал позором. Лишь мистер Эймори был его доверенным лицом. Со временем приступы стали приходить все чаще и чаще. Вот почему полы в Дорвик-хаусе устланы коврами – на тот случай, если хозяин упадет в судорогах, не успев добраться до спальни. В конце концов, увы, так и произошло. Нет сомнений, мисс Свенсон: ваш отец стал жертвой эпилептического припадка.
Амелия не могла выговорить ни слова. Мажордом, стоявший у стены, обеспокоенно смотрел на нее.
– Вы уверены, что резкий аромат гиацинтов вызывает у вас обморок, – продолжала Эмма, обращаясь к ней. – Но это лишь плод вашего воображения. Все обстояло наоборот: ваш разум, предвидя приступ, предупреждал вас о нем обонятельной галлюцинацией. Мистер Эймори, будьте добры…
Старый гном отлепился от стены, наклонился к стулу, стоявшему возле Амелии, и вытащил небольшую вазу с тремя голубыми гиацинтами. Девушка вскрикнула, словно увидела собственную смерть.
– Они ничуть для вас не опасны, – заверила Эмма. – Аромат виндзорского супа перебил их запах, однако вы не могли его не почувствовать. И что же? Ничего не произошло. Разве вам дурно? Разве проваливаетесь вы в темноту, которая вас так страшила?
Амелия закусила губу до крови. Однако решительно покачала головой.
– Гиацинты ни в чем не виноваты. Но виноват человек. – Миссис Норидж перевела взгляд на Жозефину. – Когда мистер Хилл, точно охотничий пес, принес вам свою находку вместо того, чтобы доставить ее прямиком в руки законной наследницы, вы изучили дневник и поняли, как протекала болезнь Фредерика Свенсона. И что же? Внезапно вы стали свидетельницей такого же приступа у его дочери.
– Ложь! – резко сказала Жозефина.
– Это случилось в библиотеке. Мисс Свенсон упала. Сначала вы растерялись: звали ее по имени, потом оттащили в кресло. Она не могла бы дойти сама. Однако этот приступ был недолгим. Мисс Свенсон очнулась в уверенности, что на нее повлиял аромат гиацинтов. Ведь их запах действительно был последним, что она помнила. Вазу изнутри протерли от пыли слуги. Их старательность была принята за злонамеренность. Если бы в тот момент вы рассказали правду о том, что произошло на ваших глазах, мисс Свенсон сумела бы сделать правильные выводы. Вместо этого в вашем уме зародился жестокий план. Эпилептиков и поныне лишают права распоряжаться имуществом, назначая им опекуна. Вот чего боялся мистер Свенсон! Вот почему он скрывал свои приступы от всех, и более всего – от домашних, боясь, что они проговорятся. Его дочь унаследовала семейную болезнь. Ее сходство с отцом необычайно сильно; стоит ли удивляться, что вместе с фамильной красотой к мисс Свенсон перешли и недуги Фредерика? Однако там, где другой человек увидел бы беду, вы узрели возможность для обогащения.
– Что это значит? – сердито осведомился Стивен.
Гувернантка перевела на него задумчивый взгляд.
– Боюсь, вы были частью плана, мистер Каннингем. Миссис Таублер вознамерилась получить от вас предложение руки и сердца. – Щеки Стивена приобрели кирпично-красный оттенок. – Одновременно тайна мисс Свенсон должна была раскрыться миру. Новоиспеченная супруга убедила бы вас, что во имя пользы племянницы вы должны взять на себя опеку. А затем мисс Свенсон оказалась бы в психиатрической лечебнице, а миссис Таублер – в Дорвик-хаусе, его полновластной хозяйкой.
Молчавший до того сэр Николас неожиданно для всех выругался.
– Дьявол нас всех раздери, а я ведь чувствовал что-то такое… – неопределенно выразился он. – Слишком уж вы насели на нашего Стивена. Но я думал, в вашем положении это вполне объяснимо. Бастион почти пал, оставалось сделать пару залпов…
– Не хватало лишь одного звена, – сказала Норидж. – Мисс Свенсон должна была явить миру свой порок. Иными словами, у приступа должны были найтись свидетели. Не близкие люди, преданные ей и готовые даже на ложь в суде. – Она наградила сэра Николаса коротким взглядом. – А те, кто не стал бы сдерживать свой пыл, описывая, как мисс Свенсон билась в судорогах. Идеальный свидетель – мистер Хилл. Кто подверг бы сомнению показания священника! Но вот беда: у вас не получалось спровоцировать прилюдный приступ.
– Как, позвольте? – перебил Стивен.
– Не думаете же вы, мистер Каннингем, что миссис Таублер положилась бы на волю провидения? – с укором спросила гувернантка. – Когда в ее руки попал дневник, она заполучила не просто описание эпилепсии. Нет, это был поистине свод правил! Фредерик Свенсон изучил свою болезнь. Он знал ее, как знают давнего врага. В своих записях он подробно описывал обстоятельства, приводившие к ухудшению. Миссис Таублер оставалось лишь идти проторенным путем.
Впервые за все время Амелия перевела взгляд с гувернантки на Жозефину.
– Ты… ты делала… – запинаясь, выговорила она, – ты делала все это нарочно?
Хладнокровие изменило миссис Таублер. Лицо ее пошло нервическими пятнами.
За нее ответила Эмма:
– Миссис Таублер хорошо изучила, чего именно ваш отец старался не допускать. Его волновал избыток впечатлений. Состояние его ухудшалось при нарушениях сна. Спокойный размеренный режим, долгие прогулки, здоровая пища, отсутствие потрясений – вот что позволяло ему держать болезнь в отдалении. Миссис Таублер принялась изводить вас. Служанка, будившая вас раньше времени. Шумные гости. Следует отметить прекрасную идею с собаками! Это ведь вы убедили мистера Каннингема, что он скучает без своих борзых? До вашего разговора мистер Каннингем стойко переносил разлуку.
– Я заботилась о том, кому отдала свое сердце, – нетвердо сказала Жозефина.
– Вы уничтожали спокойствие и тишину этого дома, – возразила Эмма. – Ваш громкий смех, вашу нескончаемую болтовню, ваше вечное желание настоять на своем – все это можно было принять за черты энергичного характера. Кто рассмотрел бы за ними умысел! Мисс Свенсон обвиняла себя в том, что ей тяжело дается каждая минута, проведенная с вами. Да ведь вы прикладывали к этому все усилия! Конечно, вы балансировали, стараясь не выдать себя. О, вы действовали искусно! Две фальшивящих девицы кому-то другому всего лишь испортили бы вечер… Однако для хрупкой психики мисс Свенсон это была пытка, тем более тяжкая, что она лежала в области неосознаваемого. Фредерик Свенсон годами наблюдал за собой. Он знал, как пагубны для него бессонные ночи или слишком шумные друзья. Но душевное здоровье мисс Свенсон и без того было расшатано чудовищными подозрениями. Она то сомневалась в своем рассудке, то искала, кого обвинить в своих бедствиях. Даже однодневная поездка в город оказалась для нее тяжелым испытанием. Не зря мистер Эймори был против! В ту же ночь по возвращении у вас, мисс Свенсон, случился приступ.
– Так значит, не было никого, кто унес меня из комнаты? – выговорила Амелия.
– Вы сбежали сами. У вас выраженная светобоязнь, мисс Свенсон. Проснувшись, вы испугались луны. Поступь эпилептика отличалась от звука ваших обычных шагов, и я ошибочно решила, будто кто-то пробрался в вашу комнату. В бессознательном состоянии вы спустились в подвал и спрятались в самой темной комнате, как делали прежде. Ваш разум даже в припадке помнил, где можно найти укрытие. Вам мучительно больно смотреть на свет. Мистер Эймори видел, как вы прошли мимо него. Такое случалось не в первый раз. Однако он полагал, что я подослана миссис Кларк, и остановил