— Тебе нельзя читать, — сказала она. — Это мое письмо кузине Элен. Никто, кроме меня, не знает нашей с ней тайны. Письмо уже написано, и я иду на почту, чтобы отправить его. Смотри, вот и марка приклеена. — И она приоткрыла уголок доски, уверенная, что к ней приклеена марка.
— Ты гусенок, — нетерпеливо произнесла Кейти. — Нельзя отправлять доску. Дай ее мне, я перепишу твое письмо на бумагу, а папа даст тебе конверт.
— Нет, нет, — вскричала Элси, вцепившись в доску, — не трогай. Ты увидишь, что я написала, а кузина не велела никому рассказывать. Это наш с ней секрет. Отдай доску сейчас же! Я напишу кузине Элен, какая ты плохая девочка, и она не будет тебя любить ни вот столько.
— Бери, бери свою глупую доску! — воскликнула Кейти, с досадой толкнув сестренку. Элси поскользнулась, вскрикнула, ухватилась было за перила, но, потеряв равновесие, выпустила их и, покатившись с лестницы, с глухим стуком упала на пол.
Удар не был очень сильным, Элси пересчитала только шесть ступенек из двенадцати, но шуму было много: Элси заорала так, будто ее убивают. На шум прибежали тетя Иззи и Мери.
— Кейти… толкнула… меня, — рыдала Элси. — Она велела мне рассказать мой секрет, а я не захотела. Она плохая, скверная!
— Кейти Карр, неужели тебе не стыдно? — спросила тетя Иззи. — Вымещать свое плохое настроение на младшей сестре! Думаю, кузина Элен удивилась бы, узнав об этом. Полно, Элси! Перестань плакать, дорогая. Сейчас мы с тобой пойдем наверх, и я приложу арнику к твоим ушибам, а Кейти больше не будет тебя обижать.
И они пошли наверх. Кейти, оставшись одна, чувствовала себя ужасно: раскаяние, раздражение и досада обуревали ее. Все казалось мрачным и безнадежным. Она, конечно, не собиралась причинять Элси боль и раскаивалась в том, что толкнула ее. Но намек тети Иззи на то, что кузина Элен узнает о ее поступке, рассердил ее, и она никому, даже самой себе не призналась бы в своем раскаянии.
— А мне все равно! — прошептала она, сдерживая слезы. — Элси просто плакса. А тетя Иззи всегда на ее стороне. Ведь я правильно сказала маленькой глупышке, что нельзя посылать по почте тяжелую доску!
Она вышла во двор и, проходя мимо навеса, увидела новые качели.
«Как это похоже на тетю Иззи, — подумала она, — запретить нам качаться на качелях, пока она не разрешит. Наверно, думает, что сейчас слишком жарко. А я не буду ее слушаться!»
И села на качели. Они оказались первоклассными, с удобным деревянным сидением и толстыми новыми канатами. Высота сидения позволяла легко садиться. Александр был большим мастером в изготовлении качелей, а деревянный навес — лучшим для них местом.
Под навесом было много места и крыша у него была очень высокая. Досок там было мало, и все они лежали по краям, оставляя большое пространство посередине. Здесь было прохладно и темновато, а когда качаешься на качелях, чувствуешь легкий ветерок. Он обдувал волосы Кейти и навевал дремоту и покой. Странные видения проносились в ее голове сквозь эту дремоту. Качаясь туда-сюда, как маятник больших часов, она, как ей казалось, становилась все больше и больше и то взлетала вверх, то опускалась вниз, каждый раз слегка касаясь ногой пола. Вот она уже вровень с высокой аркой двери. Вот почти касается поперечной балки над дверью и через маленькое окошко видит голубей, которые сидят и чистят перышки на карнизе крыши коровника, и белые облака, плывущие по синему небу. Качели, на которых она качалась раньше, не взлетали так высоко. Ей казалось, что она летит, и она наклонялась вперед и назад все сильнее и сильнее, стараясь взлететь все выше и выше, и уже при взлете касалась крыши носками туфель.
Вдруг на самой верхней точке ее полета раздался оглушительный треск. Качели сильно завертелись и выбросили Кейти с сиденья. Она схватилась за канат, но не сумела удержать его и стала падать — ниже — ниже — ниже. Затем все погрузилось в темноту, — она потеряла сознание.
Когда Кейти открыла глаза, она поняла, что лежит в столовой на диване. На коленях около нее с бледным, испуганным лицом стоит Кловер, а тетя Иззи кладет что-то влажное и прохладное на ее лоб.
— Что случилось? — спросила Кейти слабым голосом.
— Она жива, жива! — и Кловер, зарыдав, обвила руками ее шею.
— Тише, дорогая, — голос тети Иззи звучал необычно нежно.
— Ты упала с большой высоты, Кейти. Разве ты не помнишь?
— Упала? Ах, да, качели закрутились, — сказала Кейти, с трудом припоминая. — Что случилось, тетя Иззи? Лопнул канат? Я ничего не помню.
— Нет, Кейти, не канат. Из крыши вырвало крюк. Он был ненадежный — видимо, в нем была трещина. Ты помнишь, я просила вас не качаться на качелях сегодня? Или ты забыла?
— Нет, тетя Иззи — я не забыла, я… — тут Кейти не выдержала, закрыла глаза, и крупные слезы потекли у нее по щекам.
— Не плачь, — прошептала Кловер и сама заплакала. — Пожалуйста, не плачь. Тетя Иззи не будет ругать тебя. — Но Кейти была слишком слаба и не могла унять дрожь и слезы.
— Я пойду наверх и лягу в постель.
Но когда она попыталась встать с дивана, все поплыло перед глазами, и она снова упала на подушку.
— Я не могу встать, — задыхаясь, сказала Кейти, не на шутку испуганная.
— Боюсь, ты растянула где-нибудь связки или вывихнула сустав, — сказала тетя Иззи, сама не в силах скрыть испуг. — Тебе лучше лежать тихо, дорогая, и не двигаться. А, вот и доктор! Я очень рада.
И она пошла навстречу доктору. Это был не папа, а доктор Олсоп, их сосед.
— Я так рада, что вы смогли прийти, — сказала тетя Иззи. — Моего брата нет в городе, он вернется только завтра, а одна из наших девочек сильно расшиблась.
Доктор Олсоп сел около дивана и пощупал у Кейти пульс. Потом стал ощупывать все тело.
— Можешь шевелить этой ногой? — спросил он.
Кейти слабо кивнула.
— А этой?
Кивок был утвердительный, но еще слабее.
— Так больно? — спросил доктор Олсоп и увидел, что лицо девочки исказилось от боли.
— Да, немного, — ответила Кейти, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать.
— Боль в спине, да? Отдается вверху или внизу? — Доктор несколько минут простукивал позвоночник Кейти, заставляя ее невольно вздрагивать от боли.
— Похоже, она повредила спину, — сказал он наконец, — но пока нельзя установить, что именно. Это может быть вывих, смещение или просто растяжение, — прибавил он, заметив ужас в глазах Кейти. — Ее надо перенести наверх, мисс Карр, как можно скорее раздеть и уложить в постель. Я выпишу мазь, чтобы растирать ей спину.
Доктор Олсоп достал бланк и стал писать.
— Мне надо лежать в постели? — спросила Кейти. — Как долго, доктор?
— Это зависит от того, как пойдет выздоровление, — ответил доктор. — Надеюсь, недолго. Может быть, только несколько дней.
— Несколько дней! — повторила Кейти в отчаянии.
После ухода доктора тетя Иззи и Дебби осторожно подняли Кейти и медленно понесли ее вверх по лестнице. Это было нелегко, потому что каждое движение причиняло ей боль. Больше всего ее огорчало ощущение своей полной беспомощности. Все время, пока ее раздевали и укладывали в постель, она не переставала плакать. Все было так ужасно и необычно. «Если бы папа был здесь», — подумала она. Но доктор Карр поехал в одну из деревень навестить тяжелобольного и не мог вернуться раньше следующего дня.
Как долго тянулся этот день! Тетя Иззи прислала обед, но Кейти не могла есть. Во рту пересохло, губы запеклись, страшно болела голова. Солнце переместилось и залило комнату, стало очень жарко. У окна жужжали мухи и страшно изводили больную, садясь на ее лицо. Маленькие иголочки боли пробегали вверх и вниз по спине. Она лежала с закрытыми глазами — яркий дневной свет причинял боль — и самые мрачные мысли проносились в ее голове.
«Если и вправду какой-нибудь позвонок сместился, мне придется пролежать здесь целую неделю, — говорила она себе. — О, Господи, я не вынесу этого! Каникулы длятся только восемь недель, а у меня были такие чудесные планы! Откуда у людей берется терпение, когда они вынуждены, как кузина Элен, лежать без движения? Ей стало бы жаль меня, если бы она узнала. Неужели она уехала только вчера? Мне кажется, что прошел год. И зачем только я влезла на эти отвратительные качели?!»
И Кейти стала представлять, что было бы, если бы она не ослушалась тетю Иззи и не села бы на качели, и как они с Кловер отправились бы в «Райские кущи», и как весело провели бы время в прохладной тени деревьев. Чем больше подобных мыслей проносилось в ее мозгу, тем горячее становилась голова и тем неудобнее было лежать.
Внезапно она почувствовала, что слепящий солнечный свет из окна стал мягче и что ее овевает свежий ветерок. Она подняла отяжелевшие веки: шторы были опущены, а около ее кровати сидела Элси, махая над ней веером из пальмовых листьев.
— Я не разбудила тебя, Кейти? — спросила она робко.
Кейти испуганно посмотрела на сестренку.
— Не пугайся, — сказала Элси, — я не хотела волновать тебя. Нам с Джонни так жалко, что ты заболела. — У нее задрожали губки. — И мы решили вести себя очень тихо и не хлопать дверью в детскую и не шуметь на лестнице, пока ты не выздоровеешь… Я принесла тебе что-то очень хорошее — половину от меня, а половину — от Джонни. Смотри! — И Элси торжествующе показала на стул, который подвинула поближе к кровати. На нем были разложены подарки: оловянный чайный сервиз; коробка со стеклянной крышкой, разрисованной цветами; кукла с подвижными суставами рук и ног; переносная грифельная доска и, наконец, — два новых грифельных карандаша!
— Это все твое, навсегда, — сказала великодушная Элси. — Ты можешь еще взять Пикери, если хочешь. Только он слишком большой, и, я боюсь, не будет ли ему одиноко без Джонни? Тебе нравятся наши подарки, Кейти? Правда, они замечательные?
Кейти показалось, что ей в голову засунули кусок горящего угля, когда она взглянула на сокровища, разложенные на стуле, а затем на личико Элси, которое светилось нежностью и радостью от принесенной жертвы. Она попыталась что-то сказать, но вместо этого начала плакать, чем очень испугала Элси.