Нашлись и такие, что пророчили, будто правительство предоставит всем гражданам постоянный гарантированный минимум доходов независимо от их трудового вклада и даже от того, работали ли они вообще когда-нибудь. И почти все дружно предсказывали расширение регулируемого сектора, в котором экономический рост будут обеспечивать не частные капиталы, а налоговые поступления госбюджета.
Иные предсказатели шестидесятых годов сосредоточились на социальном страховании, утверждая, что, во всяком случае, в здравоохранении Соединенные Штаты обязательно последуют примеру Европы и Канады. Известный медик, доктор Оскар Крич, в 1967 году предсказывал время, когда все медицинские работники в Америке станут федеральными служащими.
Однако за последующие десятилетия госрегулирование экономики во многом утратило актуальность. В Америке Рональд Рейган снизил налоговое бремя, во многом отказался от государственного контроля над производством и пообещал, что «правительство отстанет от народа» и не будет вмешиваться в жизнь граждан. Маргарет Тэтчер, его политическая единомышленница в Великобритании, тоже обуздывала системы правительственного контроля железной дамской рукой. В то время даже Китай фактически перешел к свободному рынку и еще многие страны спешно приватизировали госсобственность.
Сегодня, особенно в Соединенных Штатах, вместо экономической модели, основанной на перераспределении, наблюдается нечто больше похожее на тот «позолоченный век», что царил сто с лишним лет назад. Нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман отметил, что материальное изобилие, предсказанное Беллами, Кейнсом и другими левыми мыслителями, по-настоящему обогатило лишь ничтожное меньшинство американской нации. Так, если доходы среднестатистического американца с университетским дипломом выросли с 1975 по 2004 год примерно на 34 %, то для сотой доли самодеятельного населения этот рост составил 87 %, а прибыли самой богатой верхушки — 0,01 процента в общей массе — увеличились почти в шесть раз. Если бы Беллами мог увидеть сегодняшнюю Америку, ему многое показалось бы необычным, лишь неравенство людей — знакомым до боли…
«Социалистические» идеи национализации и госрегулирования как будто бы опять начали носиться в воздухе после драматического кризиса 2008 года. Снова федеральное правительство, как в дни «Нового курса», создает рабочие места, стараясь пристроить к делу миллионы пострадавших. Президент Обама взялся восстанавливать систему соцобеспечения, порядком издержавшуюся за прошлые десятилетия.
Так, выходит, прав был Беллами? Скоро все мы превратимся в работников государственных учреждений и предприятий, будем жить, наслаждаясь всеобщей гармонией, а деньги нам заменит продуктовый талон? Я бы не спешил держать на это пари. Все срочные меры, предпринятые Америкой и другими странами после кризиса, чтобы вновь «запустить вручную» экономический движок, призваны провести нас через рифы, не доломав, а защитив систему. Никто из борцов с великой рецессией, в отличие от множества их собратьев восьмидесятилетней давности, времен Великой депрессии, не рвется строить утопию. Так что на наш век родимых пятен капитализма хватит.
За последние 80–90 лет традиционный воскресный выходной, день отдыха от трудов, постепенно трансформировался в двухдневный уик-энд. Примерно в этот же срок утвердилось понятие отпуска — революционное открытие того факта, что босс, оказывается, обязан платить работнику, даже если того нет на месте сколько-то будних дней в году. Появилось государственное пенсионное обеспечение: старики, будучи уже не в силах каждое утро заступать на работу, продолжали получать чеки на дому. Официальный рабочий день, некогда длившийся от летнего рассвета до заката, да и зимой обычно оставлявший время лишь на еду и недолгий сон, сократился сперва до двенадцати часов, затем до десяти и, наконец, остановился на восьмичасовой норме. А поскольку любым идеям свойственно развиваться, то и дальше, сочли наблюдатели, пойдет точно так же: постепенно все больше нашей свободы, которую прежде присваивал работодатель, станет принадлежать нам самим.
В наши дни, как они думали, не одна золотая молодежь, но и бухгалтеры, и даже строители будут отдыхать по пять дней в неделю, а на пенсию отправляться еще до седых волос. Или во всяком случае, продолжительность досуга сравняется с рабочим временем.
Этого не случилось. Очень многие нынешние труженики в молодом поколении, судя по всему, отдадут профессиональной карьере гораздо большую долю жизни, чем отцы и деды.
Убеждение, что прогресс позволит работать меньше, а получать больше, подогревалось в течение всего минувшего века. Восемьдесят лет назад Джон Кейнс предположил: поскольку удовлетворять материальные потребности благодаря развитию технологий становится все проще, то оставшиеся функциональные задачи общественного труда «размажутся тонким слоем» — настолько тонким, что стандартная рабочая неделя к началу XXI столетия усохнет до пятнадцати в среднем часов. Надо отдать теоретику должное: нечто в этом духе произошло еще при его жизни. В Соединенных Штатах 40-часовая неделя была введена во время Великой депрессии — явно с целью сохранить занятость как можно большему количеству людей: двое сменили одного, трудившегося 80 часов.
В 1960-е годы, когда началась автоматизация, а затем компьютеризация, наблюдатели предположили, что труд многих тысяч рабочих и служащих заменят машины. По тогдашнему прогнозу корпорации РЭНД, к началу будущего столетия для производства всех жизненных благ потребуются лишь два процента населения, и только «элитные профессионалы» смогут находить себе выгодные места.
Это «вытеснение бумажной работы», как предсказал в середине 1960-х исследователь корпорации «Ай-Би-Эм» Артур Сэмюэл, приведет через двадцать лет к появлению третьего выходного. Так думал не он один. В 1963 году строительный магнат Генри Кайзер заявил, что в следующем веке 30-часовая рабочая неделя станет нормой и большинство американских семей будет проводить на отпускных каникулах целый месяц. Четыре года спустя «Уолл-стрит джорнал» описывал наше столетие как семейную идиллию, когда мужчины благодаря урезанному рабочему графику смогут больше времени уделять женам (тогда еще не включившимся в нынешних масштабах в общественное производство). Министр сельского хозяйства Орвилл Фримен считал, что трудиться будем на треть меньше, чем в конце шестидесятых, но при этом зарабатывать больше. А специалисты Лесной службы США в середине семидесятых озаботились будущей нагрузкой на места отдыха: выходные, утверждали они, надо будет равномерно распределить по всей неделе. И еще множество прогнозистов повторяло в те времена, что, мол, рабочих дней останется два-три на неделе, максимум шесть месяцев в году, а зарплаты опять-таки более чем хватит на любые потребности.
И когда же можно окончательно удалиться на покой? Несомненно, задолго до наступления старости. Эдвард Беллами, например, рассчитал, что в наше время трудоспособный возраст будет начинаться в 21 год и заканчиваться в 47. В 1968 году проектировщик-градостроитель Уильям Уитон полагал, что работник за десятилетний срок полностью окупит расходы на свое жизнеобеспечение и половину зрелых лет проведет на пенсии. Историк Артур Шлезингер-младший серьезно опасался, что вынужденная праздность людей в расцвете сил создаст реальную угрозу обществу.
Тревоги ученого оказались надуманными. Сейчас во многих развитых странах наемный персонал имеет несколько недель ежегодного отпуска, не считая выходных и праздников. В Европе месячные каникулы не в диковинку; даже американцу вольно попросить прибавку свободного времени для ухода за младенцем или тяжелобольным и получить добро: по понятиям шестидесятых — наглость невообразимая. Франция, единственная из мировых лидеров экономики, не так давно установила у себя 35-часовую рабочую неделю. Но и там бизнес пытается отыграть назад, настойчиво сетуя устами лоббистов, что, мол, такое нововведение подрывает конкурентоспособность отечественных производителей (за годы после французской реформы никто в целом мире не подумал отступить по ее примеру от общей 40-часовой нормы).
И американцы, и многие другие в наше время трудятся так же долго и истово (если не больше), как их родители. Взамен обещанного роста реальных доходов средняя американская семья за последние 35 лет получила скорее их замораживание, хотя именно в это время миллионы женщин пошли работать. Вместо единственного кормильца, способного полностью обеспечить семью за 20–25 часов в неделю, сегодняшняя норма жизни — супружеская пара с двумя зарплатами, вкалывающая сверхурочно, чтоб расплатиться по кредитам и отложить на колледж для детей.
И ни в одной развитой экономике мира работники не уходят на пенсию так рано, как думали когда-то футурологи. На самом деле в Соединенных Штатах средний возраст выхода на пенсию даже повысился по сравнению со второй половиной 1960-х; а из молодых мало кто рассчитывает, что их старость обеспечит государство. В Европе же опасаются, что при существующих демографических тенденциях там скоро останется слишком мало работающих, чтобы содержать многочисленных пенсионеров, — если, конечно, не поднимать пенсионную планку. Но какая из альтернатив окажется хуже, предугадать трудно.
Если говорить о технологическом прогрессе, то и он привел к некоторым непредвиденным последствиям. Машины, как и было предсказано, облегчили трудовое бремя: сегодня компьютеры выполняют множество рутинных операций, ранее возлагавшихся на армию «канцелярских крыс». Однако широкое использование новых средств телекоммуникации — сотовой и факсимильной связи, автоответчиков, электронной почты и так далее — означает просто-напросто, что мы фактически не покидаем рабочих мест, даже удаляясь от них на край света. Теперь родной офис угнездился в наших домах. Этого, конечно, никак не могли предвидеть прогнозисты, когда ожидали, что выходная пятидневка вот-вот выбежит из-за угла с распростертыми объятиями.