Полстолетия назад любимейшими словами для каждого ребенка были «летние каникулы». Сегодня приятней всех — те же два слова.
В прошлом поколении педагоги-новаторы настаивали, что система годичных классов с жесткими программами только вредит умственному развитию школьников; что заставлять младшеклассников без конца зубрить спряжения глаголов — не лучшая подготовка к динамичной современной жизни. Теоретики высшей школы призывали профессоров перестать взирать на студента как на пустое место, куда нужно впихнуть определенную сумму знаний, и сделать его своим напарником в захватывающих исследовательских приключениях. Атмосфера эпохи позволяла неравнодушным чуточку больше влиять изнутри на реальное положение дел своими соображениями о том, как добиться, чтобы школа не просто ответила на вызовы XXI столетия, но стала бы — представьте! — удовольствием для учеников. Прорицатели надеялись, что сегодняшние дети уже не будут в последние деньки иссякающих каникул бесцельно слоняться взад-вперед с тоской в глазах.
Люди, обдумывавшие новый век, верили, что учеба не должна быть в тягость еще и по другой причине: если хотим быть по-настоящему современными, нужно впитывать как можно больше знаний. Действительно, сегодняшняя степень бакалавра, четыре года отучившегося в колледже, равна школьному аттестату образца 1950–1960-х в том смысле, что с нее начинается допуск в ряды образованного среднего класса. Но в те годы многим было свойственно чересчур расширять аналогию, предвещая нашему времени не только бесплатные, но и обязательные несколько лет высшей школы.
Роберт Прегода в книге «Продленная молодость» (1967) цитировал авторитетных специалистов, полагавших, будто к нынешним дням всеобщее обучение будет продолжаться до 30-летнего возраста и на него придется такая же часть человеческой жизни, как на производительный труд. «Уолл-стрит джорнал» в конце 1960-х сослался на экспертов, предсказавших, что обязательное образование в Америке будет начинаться с четырех лет и по окончании средней школы продолжится в профессиональных училищах и колледжах с двухгодичным курсом. Десятилетием раньше журнал «Гарвард бизнес ре-вью» сообщил: к 1970 году всеобщее высшее образование станет нормой и это будет третья историческая «волна» после «волн» обязательной начальной, а затем обязательной средней школы.
В быстро меняющемся технократическом обществе учеба не должна ограничиваться детьми и молодежью. По мнению иных провидцев, взрослых тоже станут отправлять в школу, чтобы освежить их профессиональные умения. В 1967-м журнал «Футурист» опубликовал прогноз, что людей от сорока и старше не просто будут поощрять к продолжению учебы, но административно обяжут периодически возвращаться за парту. «Великовозрастный прогульщик чем дальше, тем больше создает проблем самому себе и угроз ближним. Если не раскается, тогда ему придется еще лет двадцать бегать от инспектора детской комнаты».
И школы, и университеты, как ожидалось, перейдут от старых методик, жестко регламентированных триместровыми, семестровыми и годовыми учебными планами, к гораздо более гибким. Первые бреши в этих перегородках должны были наметиться к концу XX столетия.
Принцип формирования классов по возрасту учеников попросту «рассыплется». Вместо того чтобы последовательно проходить ряд программ с заданным предметно-тематическим наполнением, сегодняшние двенадцатилетки вполне могли бы изучать, допустим, математику за десятый класс, а естествознание — за седьмой, в соответствии с индивидуальными способностями и интересами. Профессор-дидактик из Калифорнийского университета Роберт Бикнер рекомендовал будущим учителям начальных школ меньше обращать внимания на «сумму знаний» и универсальную шкалу оценок. «Может, прекратим в конце концов заставлять самих себя пичкать учеников одинаково препарированными знаниями, ровнять всех и каждого под одну линейку?» — писал он в конце шестидесятых.
Многие атрибуты университетской жизни, сформировавшие за столетия традиционную западную модель высшего образования, тоже должны были подвергнуться полному пересмотру. Разделение не только на курсовые потоки, но и на факультеты «надо свести к нулю», как выразился в интервью 1968 года чиновник образовательного ведомства Хендрик Гидионз. Несколько лет спустя футуролог Элвин Тоффлер предположил, что «задолго до 2000 года всё это старье — курсы, преддипломная специализация, балльная система — отправится на свалку». В 1967 году известный мыслитель Маршалл Маклюэн на страницах журнала «Лук» задался вопросом, будут ли вообще учащиеся «получать высшее образование в университетах».
Там же он подытожил взгляды на будущность просвещения. По общему убеждению поборников прогресса традиционные бесплатные средние школы, штампующие конвейерным методом граждан-винтиков, должны уступить место системе, чья главная задача — формирование личности, мыслящей гибко и свободно, способной обучаться в течение всей жизни, адаптируясь к подвижной социально-экономической среде. На смену группе, руководимой куратором, придет порядок, при котором студент свободно меняет род занятий в пределах университетского городка. Жесткое расписание лекций и ограничения на переход из одной группы в другую будут отменены за ненадобностью. Все эти новации, как предполагалось, поднимут интеллект учащихся до небывалых высот. По словам одного из комментаторов, среднеуспевающий студент образца 2000-х в семидесятые ходил бы в гениях.
На самом деле успеваемость учащихся, во всяком случае в Америке, сегодня хуже, чем была в прошлом поколении. Не только заурядного студента, но и типичного школьника, отбывшего очередной учебный год в 2009-м, не сравнить с отличниками сорокалетней давности.
Университетское образование не стало общеобязательным, хотя процент студентов в населении страны сейчас выше, чем в конце 1960-х. Всё, что ни делала Америка на этом направлении, оказалось, увы, непоследовательным. Выросла доля абитуриентов, продолжающих учебу после школы, однако удельный вес выпускников, получивших аттестат о законченном среднем образовании, похоже, достиг 75-процентного максимума еще в семидесятые годы и с тех пор фактически не менялся. Появились отдельные инновационные методики, однако в целом школьные классы комплектуются по старым принципам и живут по старым расписаниям. (Сегодня самая распространенная жалоба учителей — на то, что «учеба по тестам» дает весьма ограниченные и беспорядочные знания.) Студенты колледжей по-прежнему обязаны в конце программы пройти научную специализацию и набрать в среднем 120 «кредитов» — зачетных баллов, дающих право на защиту диплома.
Среди всех перемен, предсказанных 40–50 лет назад, отсутствует главная: расцвет домашнего обучения. Сегодня в Америке сотни тысяч «домоучек» получают образование в точности по тем рецептам, какие предлагали прогрессисты былых времен: предельно разнообразное обучение, зачастую вольно организуемое под индивидуальный темп развития ребенка. И вот величайшая из ироний судьбы: большинство домашних учеников — отпрыски консервативных, религиозных семей, в культурном смысле полная противоположность интеллектуалам шестидесятых, в немалой мере разделявшим либертарианские идеалы хиппи. Кто из них мог бы тогда подумать, что классной комнатой нового века станет уголок за кухонным столом, а уроки будут начинаться старомодным чтением Библии?!
Попытка разлить ум и образованность в аптечные пузырьки начиналась феерически: с планарии — ресничного червя, практикующего каннибализм. В 1960-е годы биологи Мичиганского университета обучали этих существ спасаться от электрошока. После успешного экзамена исследователи подсадили к ним в аквариум простецких собратьев, и те мигом сожрали новоиспеченных интеллектуалов. А потом сами овладели защитными приемами намного быстрее, чем обычно удается животным их типа[29]. Отсюда ученые сделали вывод, что черви способны переваривать знания в самом что ни на есть буквальном смысле.
Если информацию и впрямь возможно поглощать, из этого, вероятно, следует, что память о полученном опыте сохраняется в белковых структурах — скорее всего, в молекулах рибонуклеиновых кислот (РНК), которые вместе с ДНК поддерживают генетические функции клетки. Взяв на вооружение эту общую гипотезу, многие стали пытаться выделить конкретное химическое соединение — «носителя памяти» (включающей, как надеялись иные, воспоминания о школьных уроках, скажем, арифметики или французского).
Раз память создается таким путем, предположили другие ученые, то аналогичным образом можно ее и удалить. Перевернув методику мичиганского эксперимента, они скормили необученным червям «знаек», предварительно обработанных препаратом, который разрушает молекулы РНК. На сей раз «умственная» пища не добавила планариям ни капли умелости.
Нескольким исследователям удалось частично повторить результаты тех опытов, но полностью эксперимент с трофической передачей памяти (или знаний) не был воспроизведен и подтвержден ни в одной лаборатории, что по научным нормам обязательно для установления истинности любой гипотезы. Однако это не остановило поиски.
Уже знакомый нам энтузиаст крионического замораживания людей Роберт Эттингер горячо поддержал идею в надежде, что когда-нибудь можно будет воссоздать личность умершего, просто «считав» химический код воспоминаний, записанный в любой клетке его тела. Единственный микроскопический кусочек плоти поможет восстановить все, что происходило с человеком в течение его жизни, включая даже интимные пристрастия и прихоти. Такая возможность несказанно порадовала бы историков, жаждущих раскрыть, например, тайны Наполеона.
Другие предсказывали далеко идущие последствия в случае, если память и знание действительно окажутся связаны с белковыми молекулами. В шестидесятые годы ученый и популяризатор науки Гордон Рэттрей Тейлор сомневался, что высшие формы информации могут хорошо сохраниться в желудочно-кишечном тракте (следовательно, вряд ли человеку когда-нибудь удастся «съесть порцию ума»), но в то же время не исключал вариант хирургической пересадки предполагаемых носителей. В альтернативном мире знаний классную комнату заменит операционная. И спортивные состязания станут не нужны — любой человек в мало-мальски приличной физической форме запросто овладеет, скажем, знаменитым броском Коби Брайанта