зать ей, впечатление изменилось. Он был невысок, с короткими ногами и сутулым телом. По современным понятиям, ему можно было дать лет пятьдесят пять. Во время нашей беседы он то и дело покашливал, вытирая затем лицо белым платком; на его лбу (несмотря на холод) в минуты волнения выступала испарина. Цвет его щек (единственной, кроме глаз, части его лица, видной из-под огромной бороды и длинных волос) был землистым, зубы – темными, неровными. Хотя за своей бородой Маркс ухаживал, от нее все равно веяло слегка неприятным запахом.
Без лишних эмоций мы обсудили суть дела. Долги Марксов с процентами дюжине разных кредиторов в сумме составляли полторы сотни фунтов: безделица для какого-нибудь богатого аристократа, но огромная сумма для них (две годовые зарплаты рабочего). Осознав, что другого выхода избежать долговой тюрьмы для ее мужа нет, Женни с тяжелым вздохом наклонилась и разобрала несколько половиц, вскрыв семейный тайник – последний их запас на самый черный день. Она передала мне под расписку великолепный набор столового серебра музейного качества, доставшийся ей от отца. Его стоимость покрывала сумму долгов. Желая оказать семье небольшую услугу, я заверил, что это серебро будет не продано, а заложено под ссуду (к слову, позже, когда материальное положение Марксов улучшилось, они сумели выкупить этот дорогой сердцу Женни сервиз обратно). Желая немного скрасить эту печальную сцену, я произнес:
– Слава богу, что мне не пришлось описывать ваше имущество. Я очень рад, что выход нашелся.
Карл, грузно опустившийся на стул, в ответ лишь фыркнул:
– Какая редкостная глупость… О каком еще боге вы говорите? Что же это за бог, который заставляет почти всех людей всю жизнь страдать? Несчастных невинных детей – умирать без причины, одного за другим. Неужели вы, образованный человек, верите в эти старые пошлые, глупые сказки?
– Я верю. Но я знаю, что вы никогда не верили.
– Любая религия – чистый опиум. Набор мифов, удобных, чтобы затуманивать мозги несчастных невежественных бедняков. Инструмент правящего класса, придуманный, чтобы держать их в безропотном, почти животном повиновении. Пустые поповские разглагольствования. Это же абсолютно очевидно. Человек, а не Бог управляет всем ходом жизни.
– Господин Маркс, я читал некоторые ваши статьи. Признаюсь, все они написаны ярко. Мне также попадался написанный вами и господином Энгельсом, если не ошибаюсь, страстный памфлет «Манифест Коммунистической партии». В свое время он наделал в Лондоне и за границей немало шума. Многие рабочие тогда искренне поверили, что конец буржуазного строя близок, вот-вот грядет большая революция. Однако весьма быстро сенсация сошла на нет. Никаких революций не произошло.
– Да, правительства Франции и Германии тогда предельно жестоко и кроваво подавили народное возмущение. В Англии же и вовсе все оставалось спокойным. Эта империя, самый крупный в мире паразит, высасывает все соки из своих несчастных колоний по всему миру. Но это временный успех обреченной власти. Капитализм падет. Ничто не может противостоять естественному ходу истории.
– Давайте пока отставим в сторону историю. Взгляды на ее природу разных мыслителей сильно разнятся. Объясните мне, пожалуйста, вот что. Вы писали, что как философ вы являетесь верным последователем Гегеля. Единственное, что вы изменили в его учении, – это поставили его с головы на ноги. То есть превратили его в свою противоположность. Интересная метафора, но не вполне ясная.
Карл Маркс был заядлым курильщиком: нередко выкуривал за день коробку сигар. Естественно, самых дешевых, уличных, ужасного качества, так как другие были ему не по карману. По мнению историков, курение было одной из главных причин его постоянного нездоровья. Впрочем, в те времена некурящих революционеров, кажется, просто не существовало в природе. Маркс быстро разжег сигару, и почти мгновенно комната заполнилась противным сероватым едким дымом.
– Я окончил Берлинский университет по специальности «философия». Все мои знакомые там критиковали учение Гегеля, но только чтобы приобрести на этом собственную дешевую популярность. Единственный новый немецкий философ, которого я уважал, был Фейербах. Он был первым известным всей Европе убежденным атеистом, материалистом. Многие его идеи созвучны моим. Как и я, он строил свою философию на основе Гегеля, но с полностью противоположным знаком. Главное, в чем я убедился: в своем методе, логике, способе анализа реальности и открытой им диалектике Гегель был гениален и совершенно прав. Законы развития всего, логика всемирной истории – существуют, бесспорно. Он ошибался лишь в одном. В главном. Нет никакого всемирного духа. Нет бога, нет смешного «мира идей». Все это лишь досужие фантазии, возникшие в головах людей. Мир абсолютно, полностью материален. Сознание есть продукт деятельности человеческого мозга. Представьте себе: о чем вы думаете, если вы не ели целую неделю? Если честно: так ли сильно вас в таком состоянии будут занимать нюансы философии? Или вы неотступно, ежеминутно будете мечтать о сочном, с прожилками, горячем бифштексе, который лежал бы перед вами на тарелке? Или возьмите двух детей, близнецов. Отдайте одного в богатую семью, оплатите его лучшее университетское образование. А другого с раннего детства морите голодом, а с восьми лет заставьте его сутками стоять у станка в душном пыльном цеху. Вы полагаете, что, повзрослев, эти двое все еще будут похожи? Вздор. Бытие людей, их реальная жизнь, ее условия, а вовсе не какой-то там «всемирный дух» полностью определяют их сознание.
– Даже если согласиться с этим, что из этого следует?
Маркс погасил о пепельницу докуренную сигару, для того чтобы сразу закурить следующую. Страсть, глубокий громкий голос, выразительный облик этого человека во время разговора буквально давили на собеседника и даже заставляли чувствовать некоторую неловкость.
– Из этого следует, что все то, чем занимается философия, литература, религия, этика и прочие душеспасительные дисциплины, – на самом деле вторично и малозначимо для реальной жизни людей. Все это лишь пустые, общие разговоры. Для любого человеческого общества в любую эпоху и даже для всей мировой истории по-настоящему важны, значимы лишь две вещи.
– Что же это за вещи?
– Уровень развития производительных сил в данном обществе, а также тип, характер отношений между единичным правящим и многочисленным производительным, эксплуатируемым, подневольным классом внутри этого общества.
– Вы могли бы пояснить это на примерах?
– Разумеется. Опуская древний, первобытный вид общества, когда люди еще не сильно отличались от животных, еды едва хватало на самих охотников и никто никого не эксплуатировал, первым типом общества я считаю древний азиатский тип, который, впрочем, существует на Востоке и поныне. Все общество подчинялось одному правителю и делало все в его интересах. Далее возник рабовладельческий мир. Люди научились обрабатывать землю, у них возникли излишки производства, которые они могли направлять на предметы роскоши, содержание обманщиков – жрецов и храмов, которые обосновывали власть тиранов. Одни люди были бесправными вещами, собственностью других. Такой тип общества продержался долго, несколько тысячелетий. Но к концу древнеримской эпохи стало понятно, что человеку-рабу невыносима его жизнь, а его труд неэффективен по сравнению с работой хотя бы отчасти свободного человека. Рабство было отменено. Появилось христианство, утверждающее, что все люди от рождения вроде бы равны. Да вот незадача. У одних людей были в собственности огромные участки земли, а у других ее не было вовсе. Чтобы прокормиться, вторые нанимались к первым, обрабатывая их земли от зари до зари. Так возник феодализм, дитя сельскохозяйственной средневековой экономики. Человечество, знания, наука продолжали развиваться. Все меньше люди зависели от простого пропитания, все больше учились производить разные полезные вещи, облегчающие нашу жизнь, делающие ее лучше. Фактор собственности на землю стал второстепенным. Во главу угла встали технические средства производства: сложные станки, поезда, инженерные изобретения. Главные фигуры нынешней экономики – это уже не феодалы, а фабриканты, капиталисты, собственники технологий и средств производства. Им нужны не крестьяне в поле, а рабочие руки, как можно более дешевые, желательно, работающие сутками напролет без отдыха и выходных. Живые станки, созданные из плоти и крови. По сути, современный рабочий – и в Англии, и в Германии, и даже в далекой, отсталой и деспотичной России – тот же раб. Его свобода только декларируется. Действительно, рабочий, в отличие от раба и даже крестьянина, может в любой момент уйти, расторгнуть свои отношения с капиталистом. Но что, скажите, в этом случае ему остается делать, на что жить? Он может перейти на другую фабрику, но там условия будут не лучше. Он может стать преступником и быстро угодит в тюрьму или на эшафот. Наконец, он имеет неотъемлемое демократическое право не работать ни на кого и умереть от голода.
– Может быть, вы сгущаете краски, драматизируете положение рабочих?
– Напротив, я описал его вам слишком мягко. Даже здесь, в Сохо, в центре столицы великой империи, по улицам бегают толпы грязных, больных, голодных беспризорных детей. Вы их видели. Все они – дети тех самых рабочих. Родители многих из них умерли, не дожив и до сорока лет: от переутомления, пьянства, недоедания, отравления испорченным мясом, некоторые погибли прямо в цехах. И что за это имеют миллионы этих несчастных людей? У них нет ни малейшей надежды как-то исправить, улучшить свою жизнь. А капиталисты купаются в шампанском, обивают золотом стены своих дворцов. Любая приглянувшаяся владельцу фабрики дочь рабочего считает за счастье побыть какое-то время для него служанкой или наложницей, так как это не так уж физически тяжело и приносит намного больше денег, чем труд ее отца. Грязь, позор, унижения – вот что такое общество при капитализме. Я много времени провожу в лондонской публичной библиотеке. Собираю там газетные материалы о буднях промышленных фабрик по всей Англии, анализирую их.