щества. Когда мне было особенно тяжело, я видел перед собой лик страдающего на кресте Христа и плакал про себя от умиления, ощущая душевный подъем. Эти слезы помогли мне сохранить в себе силы и само человеческое естество.
– Как это соотносится с вашим нынешним творчеством?
– В своих книгах я исследую то, каким образом Бог проявляет себя в душах людей, включая отъявленных грешников и заблудших. Я пытаюсь понять, как можно свести воедино совершенство божественного замысла и грязь, боль, отчаяние, грехи нашего реального окружающего мира.
– Иными словами, вы на свой лад исследуете древнюю церковную проблему теодицеи – оправдание наличия в мире зла при всеблагом и всесильном Господе?
– Меня не интересует формальное, схоластическое исследование этой проблемы. При всей моей вере я никогда не имел дел с церковью и не планирую.
– Что самое важное вы сумели понять о человеке?
Достоевский поднял голову, посмотрев на солнце. У него не было ручного хронометра (вероятно, заложил его, как и все остальные ценные вещи); по его положению на небе, видимо, хотел понять, который сейчас час. Я вынул из кармана часы фирмы «Брегет», подсказав ему время. Писатель поблагодарил. К счастью, время у него в запасе еще было.
– Прежде всего очевидно то, что человек по своей природе – существо абсолютно иррациональное. Никогда нельзя заранее понять его мотивации, источника и направления его порывов, желаний. Он постоянно, всю жизнь мечется между добром и злом, смирением и дурными потаенными желаниями, греховными мечтами. Эти метания и служат основой, почвой для его страданий. Кроме этого, я понял то, что нет и не может быть такого понятия, как удовлетворенный человек. Поселите всех людей мира в раю, дайте им все, чего только можно желать. Все равно найдется тот, кто восстанет против порядка, скажет, что это вовсе не то, чего он в действительности хочет. Хотя чего он хочет, человек и сам толком понять не может. Ясно одно: невозможно описать душу человека научно, математически. Если засунуть человека в клетку абсолютной рациональности, стремления к его пользе, удовольствию и ничему другому, он быстро в ней умрет от тоски. Человеку невыносимо осознавать, что, как ни умножь два на два, с какой стороны ни зайди, не посмотри, всегда в итоге будет четыре. Душе человека необходимо, чтобы иногда, но уж непременно, дважды два оказывалось пять. Только это может вдохновить, дать почувствовать свободу и вкус к жизни.
– Возможно. Но в чем состоит источник наших страданий? За что всеблагой Господь так часто насылает их на нас, людей, его же собственных созданий?
– Я согласен с тем, что каждый человек стремится к счастью. Беда состоит в том, что подлинного счастья человеку не обрести, не пройдя через пучину тяжелых, горьких страданий, лишений. Когда мы счастливы в юности, беспричинно, это состояние длится недолго, сменяясь длинной чередой разочарований во всех прежних идеалах. И тогда перед каждым открываются два пути: послать все подальше, отдаться во власть своих низменных желаний, пожить еще – не по Богу, а по собственной дурной воле и вскорости умереть в грязи какого-нибудь кабака или борделя. Сколько таких людей я видал в жизни, несть числа. Или наоборот: найти в себе силу очиститься страданиями, обдумать заново свою жизнь, отыскать новую точку опоры и снова поднять свой взор к свету.
– Получается, по-вашему, что страдание – это оборотная сторона счастья? Поэтому оно угодно Богу?
– Скорее, это то, без чего невозможно самопознание. Проходя через тяжелые испытания, человек получает ответы на главные для него вопросы, определяет себя. Высшая же форма человеческого состояния – сочувствие к страданию ближнего. Пусть даже чужого, незнакомого, неприятного тебе. Сострадание к боли другого, кем бы он ни был, – вот единственно истинный, прямой путь к Богу.
– Без такого искреннего сострадания к падшим, по-вашему, человек неполноценен? Почему?
Достоевский поежился, обнял сам себя за плечи, словно его бил легкий озноб, уставившись в какую-то точку у себя под ногами.
– Поймите же, нет на свете людей хороших или плохих. В душе каждого постоянно идет яростная борьба Бога и дьявола, света и тьмы. Всегда – с переменным успехом. На каторге я видел достойных благородных убийц, а в высших кругах общества, армии и даже церкви полно злодеев. Самый порочный человек бывает способен на высокий, благородный поступок, и наоборот.
Снова мне захотелось переменить тему. Кажется, воспоминания о страданиях – своих или чьих-то чужих – нахлынули на писателя, и я не хотел усугублять это его состояние.
– Есть критики, которые упрекают вас в слишком сером, мрачном, аскетическом фоне, атмосфере ваших романов. Почему вы почти не описываете в них, например, прелести окружающей природы? Кроме того, в ваших рассуждениях, повсюду вкрапленных в сюжеты, много глубокой философии, метких наблюдений. Но при этом вы сами себя философом ни в коей мере не считаете.
– Во Вселенной нет ничего важного, кроме Бога и человека. Все остальное, включая природу, – лишь декорации. Что касается философии, то эта наука старается объять слишком много из тех вопросов, которые меня мало интересуют.
– В чем, по-вашему, главная проблема, с которой мы сталкиваемся в жизни?
– В том, что чем выше человек поднимается в своей душе к Богу, тем тяжелее ему жить здесь, среди людей, на Земле. Его не понимают, его отталкивают, а зачастую и всячески преследуют.
– Это тема вашей следующей книги?
Писатель слегка вздрогнул от неожиданности, с удивлением посмотрев на меня. Но я принял беззаботный вид, показывая, что если я и угадал, то совершенно случайно. Достоевский почесал голову, затем пригладил бороду и едва заметно кивнул.
– Вы проницательны. Рабочее название моего нового романа – «Идиот». Да-да, не удивляйтесь. В нем речь идет о самом возвышенном и нравственном человеке, которого только можно представить себе в наше время. К сожалению, все его попытки искренне помочь окружающим в итоге идут во вред и им, и ему самому. В конце это ввергает его в отчаяние и доводит до безумия.
– Печальная тема и крайне мрачный вывод. Неужели люди вообще не заслуживают счастья?
– В своих несчастьях люди, как правило, сами же и виноваты. Если бы каждый описал честно то, чего он хочет, мир наполнился бы таким смрадом. Впрочем, люди все-таки заслуживают счастья, но при двух непременных условиях: если они выстрадали, а значит, заслужили это свое личное счастье; и при том, что их счастье не является причиной страданий любого другого человека.
– Вас нещадно критикуют некоторые рьяные поклонники науки. Называют ретроградом, чуть ли не мракобесом, отрицающим важность прогресса и пользу научных открытий.
Писатель пожал плечами.
– Наука сама по себе не содержит чего-то плохого, часто облегчает нашу жизнь. Но наука хороша лишь постольку, поскольку она стремится изучать Вселенную, созданную Господом для человека. Как только наука пытается поставить себя или человека на место Бога, она начинает творить зло. Без такой науки легче и проще жить. Ведь не в изобретениях кроется счастье человека, а только в его нравственной чистоте и следовании его божественному предназначению.
– А что, если наука когда-нибудь докажет, что жизнь на Земле зародилась сама, без всякого участия свыше? И что Бог для этого совсем не был нужен. Что тогда останется делать людям религиозным?
– В этом случае мне лучше бы остаться с Христом, нежели с наукой.
На прощание я не мог не задать Достоевскому вопрос глобальной, вселенской важности:
– Человечество со всеми своими бесчисленными грехами и пороками обречено на гибель?
Я был уверен, что сразу же услышу от этого мрачного нервного человека утвердительный ответ.
Вместо этого Достоевский неожиданно приподнялся, расправил плечи и даже на миг улыбнулся. Я совершенно не представлял себе, что этот человек вообще умеет улыбаться.
– Отчего же? Нет, совершенно не обречено. Мир спасет красота.
Задумался на мгновенье и сам себя поправил:
– Разумеется, не всякая красота, а лишь добрая, искренняя. Красота бывает и дьявольской, разрушительной. Вот ее следует особо остерегаться. Впрочем, я, кажется, здесь с вами засиделся. У меня билет на сегодняшний вечерний поезд до Дрездена. Оттуда мы с моей милой Аннушкой поедем в Женеву, где я должен не позже чем через месяц закончить редакцию нового романа, о котором я вам рассказывал. Признателен вам за моральную поддержку. Всего доброго.
Писатель встал со скамьи и вежливо помахал мне рукой. Сделал несколько шагов, затем в задумчивости приостановился и неожиданно, снова повернувшись ко мне лицом, добавил:
– Вера в Бога, красота и любовь. Вот три вещи, которые единственно надобны всякому человеку.
Я кивнул в ответ, улыбнувшись. Когда писатель скрылся за поворотом, я неслышно последовал за ним, оставаясь на расстоянии. Я успокоился, лишь когда убедился, что Достоевский действительно направился домой, чтобы собрать свой скромный багаж в поездку, а не в казино – отыгрываться.
Последующие пятнадцать лет стали самыми счастливыми и плодотворными в жизни писателя. В рулетку он больше не играл. Его молодая любящая жена – красавица, умница, прекрасная хозяйка – родила ему троих детей, окружив мужа душевным теплом и домашним уютом. Законченные в это время романы Достоевского «Идиот», «Бесы» и особенно потрясающий своей психологической и мистической глубиной «Братья Карамазовы» вошли в золотой фонд всемирной литературы. К сожалению, из-за слабого здоровья, подорванного в годы каторги, писатель скончался рано, в возрасте около шестидесяти лет, находясь в тот момент на пике своих творческих сил.
После смерти Достоевского называли мыслителем, оказавшим на них огромное влияние, такие личности, как Эйнштейн, Ницше, Фрейд, Кафка, Хемингуэй и многие другие.
Почти вся мировая литература XX века и отчасти философия глубоко впитали в себя ключевые идеи этого русского титана мысли и духа.