Детство и юность будущего светила психологии были тяжелыми. Он родился в многодетной еврейской семье мелкого торговца в маленьком городке. Почти всем, чего он добился, Фрейд был обязан своей матери: она любила его сильнее других ее детей, считая его самым умным и талантливым, и отдавала последнее на его образование и книги, которые Зигмунд читал взахлеб. Позже семья переехала в столицу, в бедный пригород Вены. С одной стороны, это дало Зигмунду возможность поступить в один из столичных вузов, с другой – свою бедность семья ощущала здесь еще более явно. Тогда в Вене были сильны антисемитские настроения, и скромный, худой, бедно одетый юноша с ярко выраженной семитской внешностью часто подвергался моральным нападкам сверстников. Высокий интеллект и эрудиция позволяли Фрейду поступить в любой вуз. Его интересовало все, но не было тяги к чему-то конкретно. Выбор в пользу факультета медицины Венского университета был сделан им из финансовых соображений: у хороших врачей любой специальности в столице процветавшей империи не было недостатка в богатых пациентах. В ходе учебы Фрейд несколько раз менял основное направление: серьезно увлекся анатомией и химией, затем неожиданно перешел в зоологию (его диссертация посвящена речным угрям) и неврологию. К окончанию учебы Фрейд считался самым разносторонне образованным студентом, но даже и тогда он никак не мог определиться со своим будущим. Пробовал хорошо оплачиваемую работу хирурга, делал в ней успехи, но бросил, сказав, что оперировать по многу часов в день ему физически не по силам. Собирался оставить медицину и перейти в науку: химию или физику. Но в это время встретил свою будущую жену, влюбился в нее, а ее родители давали добро на их брак при условии, что он найдет высокооплачиваемую работу. Психотерапия как наука в то время делала лишь первые шаги. Фрейду улыбнулась удача: его по очереди приняли на стажировку два самых крупных светила психиатрии мира того времени: соотечественник-австриец и француз. Они только закладывали основы науки психоанализа: индивидуальной работы с пациентом, выявления его душевных проблем и поиск способов лечения. Овладев секретами их мастерства (позже сильно развив эти методы и переведя их в новое, фрейдистское русло), Фрейд открывает в Вене свою лечебную практику. Родители жены разрешают брак, но поначалу дела новоиспеченного психоаналитика идут скромно. Все изменилось, когда в числе его пациентов оказалась особа, приближенная ко двору. Эта женщина пришла в восторг от сеансов и порекомендовала доктора членам семьи императора. Те тоже остались довольны, и известность Фрейда стала неуклонно расти. Теперь даже богатые, знатные пациенты должны были месяцами ждать очереди, чтобы попасть к нему на прием. Надо отдать Фрейду должное: всю жизнь он строго соблюдал врачебную тайну: точный и полный список имен посещавших его особ неизвестен даже самым дотошным его биографам. Известны лишь те, кто сам признавался в этом: например, такие знаменитые жители Вены, как композитор Малер и художник Климт. По косвенным признакам и книгам Фрейда, где он описывал множество случаев своих пациентов, не упоминая имен, можно сказать, кто составлял основную долю его клиентуры: это были богатые знатные женщины средних лет со всей Европы, лечившиеся у Фрейда от различных видов «истерии»: неврозов, панических страхов, необычных фобий, неустроенности личной и интимной жизни и прочих психических проблем.
В 1900-х, в возрасте около сорока пяти, после публикации его работ, завоевавших большую популярность, Зигмунд Фрейд из просто известного венского врача становится всемирной звездой психиатрии. Несколько раз в год он посещает крупные конгрессы за границей, где его лекции становятся гвоздем программы; молодые психиатры берут с него пример (например, ставший в будущем почти столь же знаменитым Карл Юнг). Турне Фрейда по Америке с лекциями в университетах освещалось заокеанской прессой так, словно к ним пожаловал знаменитый политик, а споры о его доктрине охватили почти все общество.
Голос домработницы Фрейда вывел меня из состояния задумчивости. Она сухо сообщила, что доктор готов принять меня и ожидает в своем кабинете. Поднявшись по деревянной лестнице, я оказался в широком коридоре, с которым сообщалось несколько комнат. На мгновенье я застыл в нерешительности, затем заметил, что одна из дверей приоткрыта. Я зашел и тут же почувствовал на себе тяжелый, холодный изучающий взгляд сбоку. Передо мной, напротив двери, у стены, находилась широкая кушетка, покрытая персидскими одеялами в темно-коричневых тонах. В ее изголовье одна на другой лежали три мягкие подушки-тюфяка. Вместе они были высокими, и пациент во время сеансов терапии по сути не лежал, а скорее наполовину сидел. Над знаменитой кушеткой на стене висел большой персидский ковер с тонкой восточной вышивкой. Видимо, предполагалось, что пациент на столь изысканном ложе сможет максимально расслабиться. Но на меня вид кушетки произвел несколько вычурное и даже тяжеловатое впечатление. У ее изголовья стоял низкий стул. На нем Фрейд сидел во время сеанса – очень близко, но так, чтобы полулежащий, повернутый к нему затылком человек не мог его видеть. Но сейчас он сидел за письменным столом, слева от меня, у самого окна. Жестом пригласил меня войти и сесть на стул напротив него.
Не могу сказать, что первое впечатление от знакомства было приятным. Несмотря на то что перед моим приходом помещение проветрили, в воздухе ощущался тяжелый запах сигар, исходивший от одежды, волос и бороды врача. Психотерапевт был среднего роста, одет в коричневый костюм по моде того времени. В свои пятьдесят с небольшим лет он выглядел старше: с морщинистой, почти старческой желтоватой кожей лица, совершенно седыми волосами и ухоженной недлинной бородой. В первые минуты он смотрел на меня столь холодным испытывающим взглядом, что мне стало не по себе. Сухо спросил о моей биографии, сделал пометки в тетради; задал уточняющие вопросы о тех проблемах, ради которых я приехал к нему на прием (до этого я описал их в письмах). Выслушав внимательно мои ответы, но никак не прокомментировав их, предложил мне лечь на легендарную кушетку. Я снял туфли (что было необязательно) и лег, почувствовав из-за высоких подушек легкое неудобство. Сев на стул за моей головой, врач попросил меня максимально расслабиться и ненадолго закрыть глаза. Я почувствовал, как он положил мне на лоб свою холодную ладонь и минуту-другую держал ее. Затем заговорил:
– Пожалуйста, откройте глаза. Дышите ровно, спокойно. Расслабьтесь. Расскажите мне о чем-нибудь. Первое, что вам приходит сейчас в голову. Даже если это кажется глупостью, ерундой.
Я немного растерялся.
– Доктор, но о чем мне следует рассказать?
– О чем хотите. Никаких ограничений. Опишите мне что угодно: любой ваш сон, впечатление, воспоминание. Можете рассказать о вашем самом сильном в жизни оргазме или, наоборот, о какой-то неудаче в интимной сфере. К любому вашему рассказу я отнесусь с пониманием.
Это начало сеанса сам Фрейд называл «методом свободных ассоциаций». Его именитые психологи-учителя начинали свои сеансы с введения их пациентов в гипноз. Самому Фрейду искусство гипноза так и не поддалось (к нему надо иметь особый талант), но вместо этого он ввел в практику нечто более простое, но по-своему не менее действенное. Сейчас это кажется банальным, но в то время разрешить пациенту говорить на любую тему (включая самые запретные или интимные) и составить на основе этого его психологический портрет было новым словом в науке.
Некоторое время я лежал молча – ничего подходящего не приходило мне в голову. Затем все-таки заговорил. Содержание моего глубоко личного и несколько странного, сбивчивого монолога я ввиду его интимного характера раскрывать не буду. Вначале я был скован, но затем мне показалось, что некое невидимое течение само понесло мои мысли и слова вперед: гладко и естественно. С каждой минутой я ощущал себя все более легко. Фрейд внимательно слушал меня – я явственно ощущал его ритмичное тяжеловатое дыхание за моим затылком. Минут за пятнадцать длинного и слегка удивившего меня самого монолога он ни разу не прервал меня.
Когда я закончил, доктор переменил тему. Спросил, болел ли я в жизни чем-то серьезным, в частности были ли у меня проблемы с сердечно-сосудистой системой. После этого попросил меня кратко рассказать о моем детстве. Выслушав рассказ, задал серию вопросов, от которых я мог бы упасть от удивления, если бы в этот момент не лежал. В частности, он спросил, во сколько лет и при каких обстоятельствах, по моим детским воспоминаниям, я испытал первую яркую сильную эрекцию и что было ее причиной; были ли у меня в детстве выраженные сексуальные фантазии в отношении моей матери и испытывал ли я ревность и скрытую ненависть к моему отцу. На оба последних вопроса я ответил отрицательно. Затем мы коснулись бурных романов моей молодости и распавшегося брака. В частности, спросил о частоте сексуальных контактов с бывшей женой и изменении их характера по ходу наших отношений. Я осмелел и рассказал о некоторых моих не вполне обычных сексуальных желаниях, которые я так и не решился раскрыть моей супруге. Доктор заинтересовался, словно нащупав нужную ему тему, расспросил меня подробнее. Но после моего откровенного рассказа, как мне показалось, Фрейд выдохнул с разочарованием. По его словам, то, что я считал небольшим отклонением от нормы, в действительности вполне в нее укладывается, и это можно считать не перверсией, а здоровым разнообразием рутинной интимной семейной жизни. На вопрос психиатра о фантазиях гомосексуального характера я ответил отрицанием наличия у меня таких мыслей когда-либо.
С начала сеанса прошло минут сорок пять. Стандартное время приема заканчивалось, но мы заранее договорились сделать в моем случае исключение. Как мне показалось, как следует перетряхнув воспоминания моего детства, а также с пристрастием исследовав все уголки моего бывшего супружеского ложа, терапевт так и не зацепился за что-то подходящее для своих теорий.
Продолжая настойчивые поиски, доктор Фрейд попросил меня рассказать о моих снах. Я заметил, что мои сны нередко ощущаются как тревожные.