Выходец из богатой уважаемой семьи и восходящая звезда европейской науки, молодой Бор оставался застенчивым тихим интровертом, испытывал трудности в бытовом общении. После университета он направился на стажировку в английский Кембридж, где судьба его свела с двумя ведущими исследователями атомов – Резерфордом и Томсоном. Бор стеснялся, плохо говорил по-английски, часто находил ошибки в математических выкладках корифеев, чем настроил их против себя, и был вынужден вернуться домой. Но тема атомных исследований с головой увлекла молодого гения на всю жизнь. Нисколько не обескураженный, Бор самостоятельно ставил опыты, анализировал данные и в 1913 году опубликовал уточненную модель атома, ставшую сенсацией в мире физики (Резерфорд поздравил его одним из первых), близкую к современной.
В тридцать лет Бор становится известнейшим ученым Дании. Его приглашают в Кембридж и другие университеты, он часто ездит по научным конференциям, но остается жить на родине. Следующие двадцать лет он посвящает исследованиям в области квантовой физики. Бора называют «отцом» этой поразительно сложной и интересной науки. Отчасти это справедливо, учитывая его огромный вклад в ее развитие. Но не вполне верно. Квантовая физика не была «мгновенным озарением», как теория относительности Эйнштейна. Напротив, это был чрезвычайно долгий, кропотливый процесс, длившийся только в начальной фазе тридцать лет, полных небольших шагов вперед, сомнений, неудач, горячих споров. Весомый вклад в разные положения квантовой теории внесли десятки ученых, от Макса Планка и Эйнштейна, авторов идеи, до плеяды более молодых (в основном немецких и французских) исследователей, развивших ее в глобальную теорию с мощными математическими и экспериментальными основаниями. Но в центре, ядре процесса развития квантовой науки оставался Нильс Бор. Исследователи, сделав очередное открытие, бежали к почтамту и отсылали письмо Бору с их новыми идеями и формулами. Отзыв, мнение датчанина воспринимались почти как истина в последней инстанции. Он действительно в своих суждениях о квантовой физике ошибался крайне редко. Сам Эйнштейн, придумывавший все новые возражения против квантовой теории, не оставлял Бора в покое на их совместных научных конференциях.
На календаре был день сочельника, весь западный мир готовился к Рождеству. Чтобы не портить ощущение светлого интимного семейного праздника вечером заумными разговорами, мы договорились прийти к ученому в гости утром. Вчетвером, в компании с Бором и его приятной интеллигентной супругой, мы с удовольствием позавтракали как настоящие датчане. Как известно, в Дании производится прекрасная мясная и молочная продукция, любимая во многих странах. Помимо тостов с земляничным джемом, мы отведали несколько видов превосходного свежего йогурта домашнего приготовления, чай с домашним молоком. Завтрак оказался отменным: вкусным, легким и питательным. Я внимательнее рассмотрел внешность ученого. Бору было около пятидесяти, но выглядел он моложе. Стройный, аккуратный в одежде, ростом выше среднего – типичный респектабельный европеец. Наполовину еврейское происхождение Бора внешне проявлялось выразительными карими глазами и немного полными, чувственными губами.
Мы втроем переместились в просторный кабинет ученого на втором этаже виллы. Здесь мой коллега показал Бору вчерашний номер британского журнала о физике. В нем описывалось событие, потрясшее мир науки (и не только) и вызвавшее мой срочный приезд в столицу Дании. Речь шла об эксперименте, в котором немецким химикам Гану и Штрассману удалось впервые сделать на практике то, о чем мечтало целое поколение ученых: расщепить атомное ядро. О том, что ядра тяжелых химических элементов (таких как уран и радий) нестабильны и вызывают радиоактивное излучение (медленно распадаются, испуская нейтроны, в течение тысяч лет), стало известно в конце прошлого века, с открытием рентгеновских лучей. Но возможно ли расщепить все ядро атома целиком и мгновенно? Такое расщепление должно было высвободить огромную энергию. Но множество опытов не давали результата. В том эксперименте немецкие химики обстреливали атомы урана пучками нейтронов; в результате атомы урана целиком распались на более мелкие атомы. Химики манипулировали крошечным объемом вещества, а реакция была хоть и быстрой, но не мгновенной. Взрыва, даже микроскопического, не получилось: лишь небольшое выделение энергии. Но это было неважно. Дверь в мир атомной энергетики отныне была открыта.
Несколько минут Бор не мог прийти в себя. Он был шокирован новостью. Наконец, собравшись, прокомментировал:
– Я знаю, что такие же опыты тайно проводят в нескольких американских университетах. Был уверен, что успеха добьются именно они. Получается, что нацисты хоть и выгнали ведущих ученых-евреев, но уровень науки в области атомной физики сохранили. Проклятье. Это крайне тревожно.
Я попытался сбить напряжение шуткой:
– Потрясающе. Вековая мечта человечества сбылась. Алхимия, превращение одних веществ в другие, – возможна! Оказывается, это не лженаука.
Бор хмыкнул в ответ:
– В общем, да. С той оговоркой, что золото или платину получить таким путем невозможно. А если бы и было можно, то их стоимость оказалась бы в миллионы раз выше обычной.
– Неважно. Главное для науки – то, что это принципиально возможно. Господин Бор, как вам кажется, можно ли в реальности создать атомную бомбу ужасной разрушительной силы?
– В ближайшие десять лет это маловероятно. Слишком много технических сложностей. Для бомбы подойдет не любой уран, а лишь один его редкий изотоп. Чтобы произвести нужное количество этого изотопа, пришлось бы строить огромные сложнейшие центрифуги. Далее, для очистки урана нужна тяжелая вода, технологии получения которой в больших объемах неизвестны. Непонятно, как именно пойдет цепная ядерная реакция и хватит ли ее скорости для полномасштабного взрыва. Серьезных препятствий предостаточно. Но нацисты, несомненно, имеют большой научный и промышленный потенциал. У них есть залежи урана. Все может произойти и раньше. Им остро необходим лишь гениальный ум, который смог бы склеить, организовать весь этот процесс.
– Господин Бор, именно поэтому я здесь. Я хотел сообщить об этом в конце встречи, но, как мне кажется, именно сейчас правильный момент раскрыть карты.
На мое предложение немедленно переехать за океан вместе с семьей, жить и работать там в лучших условиях Бор лишь покачал головой. Он был глубоко привязан к родной Дании и к тому же с некоторой долей политической наивности, присущей большим ученым, сказал, что не верит в то, что фашисты решатся оккупировать ее.
– Собственно, я сразу заметил ваш энергичный американский акцент и понял, что вы не ученый, а скорее научный репортер. Но как гостю не стал задавать лишних вопросов.
– И все-таки, господин Бор. Вопрос крайне серьезный. Оккупация вашей страны, богатой, лежащей под боком у агрессивной Германии и не способной защитить себя, – дело времени. Боюсь, очень скорого. В Америке перед вами открыты двери лучших университетов. Вы можете присоединиться к своему другу профессору Эйнштейну в Принстоне. Или выбрать благословенную солнечную Калифорнию: в Беркли – лучшие в мире физические лаборатории. Есть также Гарвард, Йель.
Бору льстило столь соблазнительное предложение. Но он все равно отказался.
– Я и так собираюсь на научный форум в Вашингтон через месяц. Там смогу обсудить с коллегами ситуацию с нацистским атомом. Но переезд – нет. Пока мне не будет прямо угрожать смертельная опасность, по своей воле я не покину Данию. Здесь есть все, что мне надо в жизни.
Постепенно наше настроение улучшилось. Все-таки был праздник, а проблемы, которые мы обсуждали, пока еще висели где-то вдалеке. Возможно, желая подсластить пилюлю после отказа от моего предложения, Бор сменил тему:
– В Америке мне всегда нравилось то, как страна устремлена вперед, как быстро впитывает все технические новшества. Американцы в отличие от нас, европейцев, не зашорены, не тянут за собой груз отживших предрассудков. Скоро ваша страна станет центром науки, несомненно. Я не раз бывал у вас, и многие вещи меня удивили.
Я поблагодарил хозяина за комплименты. Хотя лично мне они были безразличны. Бор продолжил:
– И все же, я думаю, иногда и мы, европейцы, способны удивить гостей. Милости прошу за мной.
Мы вышли из кабинета, миновали пару длинных коридоров и оказались в комнате отдыха ученого. Это было уютное, слегка затемненное помещение. На стенах висели картины с морскими пейзажами и фотографии Бора в юности – в том числе одна, где он в перчатках и кепке стоит в рамке футбольных ворот. Вдоль стен тянулись книжные полки. Но было в этой комнате и нечто, я бы сказал, неожиданное. А именно – раковина, напоминающая кухонную, а над ней, в ряд, дюжина краников с цветными обозначениями разных сортов пива. Рядом стояли чистые пивные кружки.
– Вы, возможно, знаете, как я ненавижу принимать подарки. Особенно дорогие. Владельцы Carlsberg каждый год пытаются вручить мне очередную крупную денежную премию или какое-нибудь ювелирное изделие с логотипом компании. Я не беден, и подобные вещи мне ни к чему. И все же от одного подарка я не смог отказаться. Прямо напротив нас находится завод, где делают лучшее пиво в мире. Его владельцы проложили трубу от него к моему дому, этой комнате. Я могу в любое время налить себе кружку пива, на выбор из двенадцати моих любимых сортов. Разумеется, бесплатно и в любом количестве. Мои гости любят такие дегустации.
– Господин Бор, теперь я гораздо лучше понимаю, почему вы так сильно не хотите уезжать.
Улыбнувшись, он налил всем по полной кружке. Пиво оказалось и вправду отменным: с тонким, изысканным вкусом. Почти сразу мы налили еще по кружке, других сортов, и снова их опустошили. Датский ученый никогда не страдал алкоголизмом, вел в целом здоровый образ жизни. Но при этом выпивал пару кружек любимого пива почти каждый день.
Настроение стало по-настоящему праздничным.
Мы решили сделать перерыв перед третьей, последней порцией и уютно устроились в глубоких кожаных креслах друг напротив друга. На низком стеклянном столике между нами была разложена разнообразная натуральная закуска к пиву – от ломтиков соленой вяленой рыбы до орешков и фруктов. Все это принесла домработница по звонку хозяина. Время потекло намного быстрее. Разумеется, Эйнштейн был совершенно прав: время – понятие относительное.