Я кивнул и бегло просмотрел первые страницы рукописи. В одном месте выделялись написанные отдельно крупными буквами три странные, необычные (если не сказать больше) фразы: «ВОЙНА – ЭТО МИР. СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО. НЕЗНАНИЕ – СИЛА». Еще через несколько страниц так же крупно и с пробелами от остального текста было выведено «2 + 2 = 5» и «БОЛЬШОЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ».
– Интересно. Еще одна ваша жесткая пародия на социализм? Вроде «Скотного двора», но на иной лад? О городе, а не о деревне?
Автор недовольно поморщился и не спеша затушил окурок о пепельницу.
– Нет, это не только о социализме. Эта книга – о том, что ждет весь мир и тех, кто будет в нем жить, уже во вполне обозримом будущем. Если хотите, эта книга – откровение грядущей катастрофы.
– Вы полагаете, такого сценария невозможно избежать?
– Его возможно избежать лишь в одном случае. Если люди наконец перестанут быть недалекими, доверчивыми, слабыми идиотами. Если они поймут, что все или почти все, что они каждый день уже сегодня слышат по радио и с телеэкранов, – это наглая беспардонная ложь, пропаганда. Каждый раз выгодная кому-то: правительству, богачам, спецслужбам, корпорациям. Всем, кто хоть чем-то серьезным управляет, выгодно использовать большинство людей как тупой безмолвный скот. В этом смысле положение вещей со времен рабовладельческих империй осталось прежним. Изменился с прогрессом техники только внешний вид окружающего мира. И, конечно, инструменты подчинения плебса тоже стали теперь куда более тонкими, продуманными и изощренными.
– И все же человечеству можно как-то свернуть с этого губительного пути?
– Шанс есть всегда. Например, мне честные врачи говорят, что я вряд ли протяну больше года. Но я сам в глубине души не сдаюсь. Строю планы на пять, а в иные дни – даже на десять лет вперед. Так же и будущее человечества. Вовсе не факт, что тотальная всепроникающая диктатура, какую я описал в романе, будет на самом деле столь ужасной и беспросветной. Тем более не факт, что она окажется вечной и нерушимой. Но я расцениваю вероятность такого сценария как высокую. Этот роман – крик моей измученной души. Мое предупреждение и, если хотите, личное завещание людям. Откройте глаза. Не дайте власть имущим до смерти запугать вас. Не позволяйте им отнять ваш разум, превратить вас в бессловесные винтики кошмарной государственной машины, убивающей, перемалывающей в своих жерновах абсолютно все, что есть человеческого в человеке.
Мой собеседник зашелся в сильном приступе резкого, сухого, разрывающего легкие кашля. Отвернулся и быстро покинул мою комнату. Я с головой погрузился в работу. Следующий раз мы увиделись через несколько часов, перед закатом. Я решил сделать перерыв и вышел на свежий воздух. Оруэлл сидел на деревянной скамейке с потушенной сигаретой в руке, молча любуясь видом холодного серо-зеленоватого моря, которое начиналось метрах в ста перед ним. Я попросил разрешения сесть рядом, ответом мне был кивок. Солнце заходило где-то сбоку, по левую руку от нас. В суровом виде моря сквозила некая обреченность. Но в то же время все вокруг казалось необыкновенно величественным. На нас были теплые пальто, я также надел толстую вязаную шапочку из шотландской овечьей шерсти.
– Я успел напечатать всю первую главу и большую часть второй. Если честно, я потрясен. Скупыми, сдержанными словами, вроде бы не слишком яркой литературной палитрой вы рисуете настолько страшную и при этом необыкновенно реалистичную картину мира, что кровь стынет в жилах.
– Пожалуй, сочту это за комплимент.
– Понятно, что цифры названия книги означают год в будущем, когда все это будет происходить. Но почему именно 1984-й? И зачем вы год действия вынесли в название, а не что-то другое? Мне пришло в голову, что сейчас на дворе 1948-й. Вы просто переставили две последние цифры?
– Почему-то все, кто уже в курсе о романе и его названии, говорят то же самое. Нет, это просто совпадение. Я выбирал время, с одной стороны, прилично отстоящее от нас. Ведь столь глобальные изменения общества не могут быть мгновенными. С другой стороны, оно не должно быть и слишком отдаленным. Люди должны понимать, что будущее на самом деле очень близко. И еще я думал о моем маленьком сыне. В 1984-м ему будет тридцать девять лет, как и герою романа. Я не раз думал о нем и его будущей судьбе, когда писал. Не дай бог, если ему придется жить в таком мире.
– Меня восхищает глубина вашей горькой иронии. Например, все эти названия главных госведомств будущего. Место, где формируется самая чудовищная, бесстыдная пропаганда, какую даже трудно вообразить, а также ежедневно переписываются старые газеты, называется министерство правды. Карательный орган, перед методами которого бледнеют гестапо и инквизиция, называется министерство любви. Военное ведомство – это, конечно, министерство мира.
– Да. Это не только ирония, но и наглядные примеры сути двоемыслия.
Про себя я подумал о том, что великий писатель хоть и был доволен романом, но и представить себе не мог, что создал целую вселенную мемов и новых слов, которые стали активно употребляться в обществе (особенно журналистами) уже на следующий год после выхода книги. Еще удивительнее было то, что в XXI веке эти мемы стали даже еще более известны – каждому образованному человеку.
– Двоемыслие, насколько я понимаю, – одна из главных идей. В обществе будущего совершенное владение им будет обязательным. То есть когда партия говорит вам, что черное – это белое, вы не просто должны послушно поддакнуть ей, осознавая, что все обстоит не так. Вы должны абсолютно искренне поверить в это, даже понимая, что это ложь. То есть правда – это воображаемая действительность, которую партия не просто провозглашает на словах, но фактически создает, делает реальной. Например, глядя на черное, вам недостаточно думать: «Ясно, что это черное, я это вижу, но черт с вами, так и быть, скажу вслух, что это белое». Это примитивный, устаревший способ мыслить. В обществе будущего, глядя на черное, вы должны подумать: «А… вот оно что. Я просто ошибался раньше. Вот этот непроницаемый цвет, цвет ночи, цвет дегтя, оказывается, называется белым. Разумеется – это белый, иначе и быть не может. Теперь я только так буду его называть».
– Да, приблизительно верно. Разумеется, как только партия снова скажет, что черное – это черное, вы обязаны мгновенно осознать, что ни секунды своей жизни не считали иначе.
– Признайтесь, что если не все, то хотя бы отдельные вещи для своей книги вы почерпнули в сталинской России 30-х годов. И нетерпимость к различию мнений, и редактирование прошлого (как, например, с фотографий со Сталиным исчезают его бывшие осужденные соратники). И даже лик усатого мужественного «Большого Брата», смотрящего на всех с бесчисленных плакатов, – это тоже намек на Дядюшку Джо, как с иронией называют Сталина американские журналисты?
– Некоторые исходные идеи я действительно почерпнул еще в конце 30-х годов, из статей и личных рассказов русских диссидентов, бежавших от репрессий в их стране. Но повторяю еще раз. Да, «Скотный двор» – это аллегория казарменного, лагерного социализма. Но «1984» – это книга не о социализме, а о чем-то намного более глобальном, универсальном. О том, проявления чего мы постоянно видим и у нас, при так называемом капитализме или так называемой демократии. О том рабском гене, который сидит в душе почти всякого маленького, раздавленного государственной машиной, ограбленного, одураченного и несчастного человека.
– Который при этом, что самое интересное и, пожалуй, важное, даже не понимает, насколько он обделен и несчастен. Пропаганда отовсюду убеждает его, что раньше люди жили еще хуже; что все его беды – из-за происков внешних и внутренних врагов, а то малое, что он имеет, – полностью заслуга великого Большого Брата. Что чем народу хуже, тем теснее он должен сплотиться вокруг правительства – своей единственной надежды и источника света в этом мире.
Тем временем тусклое ноябрьское солнце почти зашло, а холодный ветер с моря задул сильнее. Мы не спеша, как два невозмутимых английских джентльмена, направились к дому. Увлеченный беседой, я не переставал задавать вопросы:
– А как вы объясняете три, казалось бы, совершенно нелогичных, бессмысленных лозунга партии?
Мой собеседник, поежившись от порыва ветра, ответил:
– Частично вы найдете ответ в середине романа, где главный герой читает вслух своей подруге запрещенную книгу о действительном положении дел в мире.
Если коротко, то вначале читателям эти утверждения кажутся либо абсурдом, либо наглой ложью. Но это не так. Все обстоит намного глубже, сложнее. Возьмем первый лозунг: «Война – это мир». В моем романе мир будущего разделен на три огромные сверхдержавы: это Океания, включающая Америку и Англию (действие происходит в Лондоне, при этом центр державы, вероятно, где-то в США, хотя точно это не известно, но Англия в любом случае – провинция); Евразия (слившиеся Россия и Европа) и Остазия (Китай и прочая Азия). Еще есть Африка, точно не поделенная, на территории которой эти три сверхдержавы бесконечно воюют. Все три империи устроены так же, как и Океания, – полная централизация сверху донизу. Война бессмысленна: границы спорных территорий все время движутся туда-сюда, а глобально ничего не меняется. Смысл войны: политический (держать в страхе собственное население и поддерживать образ «врага у порога») и экономический, вернее – антиэкономический. Война призвана сжигать излишние ресурсы, чтобы держать население в бедности. Чем любой народ беднее, тем он покорнее и безропотнее.
– Звучит логично. Война – это мир. Как только война окончится, всему прежнему миру настанет конец. Но она никогда не закончится. А второй лозунг «Свобода – это рабство»?
– Тут тоже все не так сложно. Человек, который стремится к личной свободе, противопоставляет себя обществу, мечтает быть не таким как все. И в этом кроется корень его несчастий. Если вы одиночка в тоталитарном обществе, даже если каким-то чудом вы не окажетесь в застенках, для вас будут закрыты все двери. Вы не сделаете карьеры в партии, вы не найдете понимания у людей, вас окружающих. В итоге вас брезгливо выкинут отовсюду на помойку, вы станете пустым местом. Напротив, если вы адаптированы к системе, послушны, четко следуете всем указаниям, то сможете быть выше других и жить лучше, чем соседи. То есть «свобода» – это путь в рабство. И наоборот.