— Вперёд — это значит: нужно выйти за дверь и идти всё время куда глаза глядят…
— Спасибо, не хочу, — ответила Шуршавочка. — Я уже однажды так путешествовала.
— Тогда давай просто выйдем за дверь, — ответил осмелевший Шуршавчик. А что будет дальше, увидим…
И они увидели очень маленького Шуршавёнчика, который сидел на солнышке и скучал.
— Эй! — окликнула его Шуршавочка. — Скажи, пожалуйста, где у тебя успехи? Я хочу им порадоваться…
А маленький Шуршавёнчик вдруг заплакал:
— Нет у меня никаких успехов! Не приставай! Ишь, чего хорошего нашла: радоваться неизвестно чему-у-у-у…
Шуршавочка удивилась и даже подумала, что Шуршавёнчик хочет превратиться в корову. А то с чего бы это он завёл это «му-у-у»?
— Ты корова, что ли? — спросила она, и Шуршавёнчик заплакал ещё сильнее, и затопал ножками, и выронил на землю конфету без обертки.
— Ах, вот оно что! — сказал Шуршавчик. — У него нехорошее настроение, потому что мама купила ему конфету совсем-совсем без фантика. А какой же уважающий себя Шуршавёнчик из-за этого не расстроится?
И он сел рядом, вытащил из папки кучу фантиков и принялся ими шуршать. Ах, как он весело ими шелестел, и насвистывал при этом песенку, и улыбался, и даже в конце концов снял свой мрачный серый пиджак — так ему стало жарко от работы!
Он всё шуршал, и шуршал, и шуршал, и никак не мог найти самый красивый фантик.
— Стоп! — догадалась вдруг Шуршавочка. — Ты нацепил себе на нос очки с очень тёмными стёклами. Из-за них ты ничего не видишь…
Шуршавчик снял очки и сразу же вышуршал очень яркий, очень нарядный, просто замечательный фантик!
И Шуршавёнчик перестал кукситься и засмеялся.
А Шуршавчик и Шуршавочка пошли дальше. Они бродили долго-долго, но почему-то так и не пришли в этот загадочный Перёд. Где были чужие успехи, которым следовало радоваться. Но им всё равно было хорошо из-за того, что Шуршавёнчику понравился фантик и он перестал хотеть быть коровой, вот!
Они устали, и пришли к мудрой Шуршавке, и сказали:
— А мы не знаем, как идти в Перёд, и не знаем, где лежат чужие успехи, и радуемся совсем другому: ну, например, тому, что Шуршавчик вышуршал самый замечательный на свете фантик, а Шуршавёнчик перестал плакать…
И мудрая Шуршавка первый раз в своей жизни — это на работе-то! перестала шуршать фантиками, вскочила со своего просиженного кресла и стала смеяться, сначала совсем-совсем тихо, а потом — совсем-совсем громко, а потом ещё громче и громче, и всем вокруг стало так весело и радостно, что никто и внимания не обратил, как Шуршавочка и Шуршавчик вдруг разом покраснели, хоть спички от них зажигай!
Они посмотрели друг на друга, тихо ойкнули и тоже засмеялись во весь голос. И никогда больше не искали ни на карте, нигде этот загадочный город Перёд.
Один Шуршавчик, хороший и добрый, полюбил красивую Шуршавку. И стала она ему верной женой. И на работу они вместе ходили — шуршали, шуршали, шуршали, и по пути домой — шуршали, шуршали, и дома — шуршали, и всё Шуршавчику было мало: уже и сил не было, а шуршать-таки хотелось больше прежнего. Ну, что делать-то?
Пошел Шуршавчик к старой мудрой Шуршавке за советом. А та, представьте себе, сидит на крылечке и просто так на клумбу с цветами глядит, и хоть бы разик чем-нибудь пошуршала — нет, не хочет!
— Как я могу тебе что-то советовать? — сказала она. — У меня-то хватило ума прожить свою жизнь глупо, но радостно: ох, и нашуршалась я! Есть что вспомнить.
— А у меня мало того, что можно вспомнить, — заканючил Шуршавчик. Откройте свой секрет!
— Видишь, я просто так сижу? Веришь, что мне хорошо?
— Ну, — кивнул Шуршавчик и, чтобы хоть как-то себя занять, тихонечко пожомкал в кармане пиджака целлофан. О, как он прекрасно зашуршал!
— Торопыга ты, торопыга! — улыбнулась мудрая Шуршавка. — Шуршать — это, конечно, счастье и радость. Но ещё большее счастье — не шуршать, но знать, что непременно пошуршишь как только захочешь это сделать. Живи, радуйся и не думай о счастье…
— Ну как же это я о нём не буду думать, когда мне его надо, и побольше!
— А мы всегда думаем о том, чего у нас нет, — ответила мудрая Шуршавка.
И, наверное, она была не права. Ну разве ж может настоящий Шуршавчик жить просто так и ни о чём не думать? Ему нужно непременно видеть своё шуршу, слышать своё шуршу, чувствовать своё шуршу! И, конечно, он боится, как бы оно куда от него не ушло.
И пошёл Шуршавчик к колдуну Шуршаву.
— Ладно, — сказал тот. — Будешь видеть только свое шуршу…
Вышел Шуршавчик на улицу. Вроде бы и видит всё вокруг, но в то же время ничего не замечает. Идёт больной — еле дышит, вот-вот упадёт, и подать бы ему руку, до дома довести, но Шуршавчик — ноль внимания! Плачет маленькая Шуршавочка: потеряла шурху. И, конечно, посмотрел бы Шуршавчик внимательно нашёл бы её в густой траве, утёр бы Шуршавочке слёзки и успокоил. Но ничего он не видит, экая беда!
Так и стал он жить. Только свою шуршу и видел! И думал, что лучше её и быть уже ничего не может.
— Эх ты, — сказала однажды Шуршавка. — Никакого у нас с тобой шурхету не получается!
— Это тебе так кажется, — не согласился он.
— Скучно что-то мне, — вздохнула Шуршавка. — Пойду-ка я прошуршу по бульвару…
И ушла. И не вернулась.
А Шуршавчик знай себе шуршал — и дома, и на работе, и в автобусе, и даже, извините, на унитазе. Иногда он, правда, спрашивал сам себя, куда ж это жена подевалась?
— Наверное, она пошла на работу, — предполагал он, когда приходил домой. А на работе думал, что она, наверное, отправилась домой.
Но однажды он вышел на улицу и провалился в черную пустоту. Ничего и никого вокруг не было!
— Ну и что? Обойдусь и сам по себе! — сказал он.
— Не обойдёшься, — ответил его собственный шуршу и помахал ему лапкой.
Шуршавчик, однако, этого не заметил, споткнулся о камень и упал в канализационный люк. Может, до сих пор в нем сидит. Во всяком случае, никто его давно не видит.
А его шуршу залетела в клетку с попугаем! И ни в какую вылетать обратно не желает: очень привязалась к этому хохлатому какаду…
Шуршава шурхала по шурху и шорошорила шухи.
— Шухи шо-шо? — шошомкала шмандяшная Шандуля.
— Шухи не шошовные, — шматно шушукнула Шуршава. — Шмар!
Шухи шукнули, и Шандуля шметно шматанулась на шмяк, но шкурзвилась с шурха и шорканулась шухой о Шуршаву.
— Швар! — швашно шавакнула Шуршава. — Шухи шухные!
— Не шухные, — шомкнула Шандуля. — Швачные!
Шуршава шавакнула Шандулю по шавакалке. Шухи шошовно шмарнули и прошорошорили на шурху.
Шу!
Жарко. Душно. В автобусе людей набилось, что селёдок в бочке. Ни шевельнуться, ни повернуться. А тут ещё прямо перед моим носом болтается полиэтиленовый пакет, и как автобус встряхнётся на какой-нибудь колдобине, так он мне по лбу — рраз!
— Уберите пакет с моих глаз, — говорю.
— Не могу, — отвечает вежливая старушка. — Извините, конечно, за причиняемые неудобства…
— Ишь, барыня какая! — заступается за меня другая старушка. — Можно подумать, она тут одна едет!
— Извините, — шепчет вежливая старушка. — Я шуршавчика везу на дачу. Как же пакет-то на пол опущу? Ведь его задавят-замнут…
— Что ещё за шуршавчик?! — негодует моя заступница. — Тут и самим дышать нечем, а она каких-то животных возит…
— Это не животное, это шуршавчик…
И тут в пакете что-то как зашуршит!
— Ни за что не поверю, что там шуршавчик! — сощурилась принципиальная бабуля. — Это она нарочно придумала! А сама, поди-ка, котёнка какого-нибудь замурзанного везёт…
— А пусть покажет своего шуршавчика! — зашумел автобус.
— Пожалуйста, — сказала вежливая бабуля. — Шуршуля, покажись!
В пакете зашуршало ещё громче, и вдруг из него выглянул Шуршавчик. Самый настоящий!
— Хорошенькое дельце! — вскипела принципиальная бабуля. — У неё шуршавчик есть, а у нас нет. Индивидуалистка! Да знает ли она, что шуршавчики любят шуршать везде, где могут?
— А что? Разрешаете? — спросил Шуршавчик.
Никто не отказался. И тут Шуршавчик вылез из пакета и принялся шуршать в каждом кармане, и сумке, и портфеле, и букетах цветов, и везде-везде, где только мог. А принципиальной бабусе он что-то такое прошуршал на ушко, отчего та зарделась как маков цвет. И все увидели: да и никакая она не бабуля, а очень даже ещё Ничего Так Себе Женщина. Значит, правильный был шуршавчик!
МАЛЕНЬКОЕ АВТОБУСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
— Наталья Андреевна, куда это вы такая принаряженная отправляетесь?
Наталья Андреевна ступала по двору степенно, глядела прямо перед собой, будто никого и не замечала, углубленная в свои, должно быть, очень важные мысли. Она никогда не проводила время на лавочке у первого подъезда.
На ней день-деньской, сменяя друг друга, заседали местные пенсионерки, а также многодетная мать Наседкина. По имени ее никто не звал — только по фамилии, которая удивительным образом ей подходила. Сама-то она, может, и не путала своих девчонок, зато соседи принимали их за целую детсадовскую группу. И то сказать, плодовитая Наседкина каждый год рожала двойняшек, а в позапрошлом году так и вообще — тройню! О ней уже и по радио, и по телевидению устали передачи делать, а газеты даже назвали Наседкину местной знаменитостью.
Наталья Андреевна вообще-то недолюбливала эту слишком простую женщину, а ее мужу придумала забавное прозвище: деводел. У этой пары рождались одни девчонки. Муж сказал Наседкиной, что пока она не принесет ему сына, и думать нечего об остановке детопроизводства. Так что она, полная, рыхлая и вечно пузатая, пасла своих цыпляток и отдыхала на лавочке перед очередным штурмом роддома. Это как раз она и поинтересовалась у Натальи Андреевны, куда та держит путь.
— Добрый день! — сказала Наталья Андреевна, не замедляя шага. Задумалась о своих бывших учениках, никого и не замечаю. Иду вот в гости к одному из них. Как бы не опоздать!