Последний воздух из легких Лиззи вырывается хриплым выдохом. И все. Она ушла.
Мамочка...
Я слышу хныканье мальчика, жалобное, как у больного ягненка. Это испуганный звук. Звук нужды. Его руки тянутся ко мне, он ускоряется, пока не бросается — все еще в маске — и в эту долю секунды паники я клянусь, он нападет и на меня.
Мамочка, мамочка...
Он идет за мной. Он собирается...
Собирается...
Я закрываю лицо руками. В последний момент, перед тем как он набросится, мой локоть врезается в панцирь мечехвоста. Раздается мерзкий ХРУСК, будто мачете раскалывают кокос. Я слышу, как трескается панцирь, расходясь пополам.
Что-то визжит. Либо краб, либо мальчик — я не могу понять.
Все клешни отцепляются от его лица, вращаясь в воздухе. Панцирь падает на спину, ноги дергаются впустую.
Мальчик падает на пол, хватаясь за лицо. Я ударила его. О Боже, я ударила...
он не
...ребенок. Я никогда не била детей. Никогда в жизни не поднимала руку на ребенка. Я не...
Не хотела...
Что я наделала?
Даже сейчас он тянется ко мне, рыдая. Поднимает свои худенькие руки, будто хочет, чтобы я взяла его на руки.
папочка
Какая мать бьет ребенка? Какая я мать? Какая мать?
пааапочка паааапочка
Генри врывается в комнату. Папочка пришел на помощь. Где он был пять минут назад? Его руки забиты бумажными пакетами, я даже не могу сосчитать, сколько, но все они падают на пол, как только он видит плачущего мальчика. В его движениях что-то инстинктивное, когда он подхватывает ребенка, будто действует на уровне, более животном, чем человеческом. Первобытный отец. Мой взгляд скользит к пакетам, теперь валяющимся на полу. McDonald’s. Burger King. Hardee’s. Генри, должно быть, заехал в каждую закусочную по дороге. Я никогда не видела такого количества фастфуда.
Но это не все. Я замечаю пакет из Dollar General, набитый рулонами креповой бумаги. Картонные колпаки для вечеринок. Даже гирлянда из разноцветных букв.
Я могу разобрать только слово РОЖДЕНИЕ.
Это для мальчика. Все для него. Генри, должно быть, хотел устроить ему вечеринку по возвращении домой.
День рождения для его сына.
— Что случилось? — спрашивает Генри. Непонятно, к кому именно.
— Я... — начинаю я. — Он... он просто...
— Все в порядке, — Генри уносит мальчика в ванную. Я слышу, как он успокаивает его. — Теперь все будет хорошо. Я здесь...
Я остаюсь в гостиной одна с телом Лиззи. Густая красная пена медленно вытекает из ее рта, даже через дыру в затылке, где хвост краба пронзил ее.
Здесь так жарко. Так душно. Воздух обволакивает горло, легкие.
Где Генри? Что они делают в ванной? Что так долго?
Я замечаю на полу неуклюжий Nokia, наполовину заваленный пакетом от Burger King.
Мой телефон. Генри все это время держал его.
Я ползу по полу, чтобы достать его. Поднимаю. Почему у Генри был мой телефон? Палец уже готов набрать номер, но я колеблюсь. Кому я позвоню? Кто остался? Кто мне теперь поможет?
Просто покончи с этим. Полиция поймет. Ты должна попытаться объяснить. Это не моя вина. Ни в чем не моя вина. Это Генри. Это мальчик. Это...
Скайлер
9...
Скайлер сделал это.
1...
Это был...
Генри выхватывает телефон у меня из рук, не дав закончить набор, и засовывает его в карман.
Генри просто...
Он...
Теперь Генри опускается передо мной на колени, его впалые глаза смотрят на меня. Он что-то говорит, но я не слышу слов. Сначала. Я все еще смотрю на красную пену, сочащуюся из шеи Лиззи и впитывающуюся в ковер.
— Мэди? Мэди.
Генри щелкает пальцами перед моим лицом. Я слежу за звуком, возвращаясь к его лицу.
— Все в порядке, — говорит он. — Я разберусь с этим, но нам нужно держать это в тайне. Никаких звонков, ясно? Пока я не пойму, что делать дальше.
Я не понимаю. Между нами . — Почему ты оставил меня?
— Мэди, слушай, — говорит он. — Это был несчастный случай, ясно? Просто несчастный случай.
— Несчастный случай, — повторяю я. Позволяю слову застрять в голове. Несчастный случай. Несчастный случай. Это мог быть несчастный случай, да? Они случаются. Особенно с детьми. Дети не понимают своих действий, что их движения могут иметь последствия.
Несчастный случай. Скайлер мог просто бежать к Лиззи, чтобы обнять ее. Или поиграть.
Ку-ку.
Прямо перед тем, как пронзить ее затылок.
Пропороть.
Несчастный случай. Вот и все. Просто несчастный случай, случай, случай. Лиззи кричала. Угрожала мне. — Он защищал меня, — слышу я собственный голос. — Он просто хотел защитить свою...
мамочку
Все, чего он хотел, — чтобы эта женщина перестала кричать на меня, а я ударила его. Причинила боль.
Несчастный случай.
— Я... я не хотела...
— Я разберусь с этим, — говорит Генри. — Тебе просто нужно остаться здесь со Скайлером, пока я...
— Нет, нет, неееет... — Как только стон вырывается из меня, я не могу его остановить. Я не хочу оставаться наедине с этим... этим... чем бы он ни был. Пожалуйста, не оставляй меня с ним. Пожалуйста, я не могу, я НЕ МОГУ—
Генри хватает меня за плечи и трясет так сильно, что шея чуть не ломается. — Слушай меня, Мэди. Слушай. Ты должна это сделать, ясно? Если ты не сделаешь, они заберут его...
Пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста—
— Мы пройдем через это, — говорит он. — Ты просто должна довериться мне, ясно?
— Куда ты идешь?
— К реке. — Он не заканчивает мысль. Не нужно. — Тебе просто нужно остаться здесь и присматривать за Скайлером, а потом мы решим, что...
— Это не Скайлер. — Не знаю, откуда берется этот внезапный прилив сил, но я выдавливаю слова, выпуская их из головы, где они копились с прошлой ночи.
— Да, это он, — без колебаний отвечает Генри. — Мы вернули его.
— Ты... ты похитил его.
Он замирает. Смотрит на меня. Выглядит раненым. — Ты правда так думаешь?
— Это... не твой сын.
— Он наш. Все это время мы... все наши мысли, наши чувства — они вернули его.
Я отступаю. — Что ты пытаешься мне сказать?
Генри вздыхает. — Правду.
— Что он такое? — Я чувствую, что вот-вот развалюсь на миллион кусочков. — Что такое Скайлер?
Генри смотрит мне в глаза и не отводит взгляд.
- Он - пилер.
(Примечание переводчика: The peeler - линяющий краб, краб перед линькой. Его панцирь становится мягким, и он готовится его сбрасывать. Мягкотелые линяющие крабы - популярный деликатес на Американском Юге, где их специально для этого разводят. Помимо этого, линяющие крабы - хорошая приманка для рыбы. А еще в этот период своей жизни они активно пожирают друг друга.)
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. НОВОРОЖДЕННЫЙ
Твоя история еще не закончена, да? Как только кажется, что ты уже добрался до развязки, всегда остается еще немного. Почему это и называют сказкой? Она крутится и крутится вокруг своего финала, сплетаясь сама с собой, в продолжение позвоночника, прежде чем сузиться в острие.
Нет, Скай, твоя история только начиналась. Мне просто нужно было продолжать рассказывать ее. И рассказывать.
Как же звучала та история?
—
Я уложил тебя в кроватку, завернув в одеяло, которое сшила твоя мать.
Я взял гитару.
Я пел тебе — о тебе — вкладывая в эту последнюю колыбельную все, что у меня было. Я знал, что больше никогда не спою для тебя, поэтому отдал этому весь свой дух. Всю свою чертову душу. Все, что у меня было, было твоим, пока я не опустел. Истекал. И все равно продолжал петь. Мне нужно было, чтобы песня оставалась в воздухе, потому что я знал: как только я перестану петь, как только песня закончится, все будет кончено, и я больше никогда не спою своему сыну.
Я не позволю этому закончиться. Я отказался отпускать.
Возьми меня с собой, Скайлер.
Возьми...
—
Должно быть, я уснул рядом с твоей кроваткой. Не помню, как отключился, но очнулся, услышав плач. В тот момент бреда, наполовину во сне, я забыл о последних двадцати четырех часах. В этом промежуточном состоянии между сном и явью все казалось нормальным.
Ты плакал, Скайлер.
Я слышал твой плач.
Я все еще сжимал гитару. Мои руки болели от часов игры, низкий пульс пробивался сквозь кончики пальцев, обнаженные и порезанные.
Плач доносился из-под твоего одеяла. Этого не может быть. Как...?
Я приподнял одеяло.
Мне потребовалось время, чтобы сосредоточиться, собраться и посмотреть. Даже тогда я не мог до конца понять, что вижу. Это не имело смысла.
Тебя двое.
Прямо в кроватке, рядом с одеялом, лежал еще один ребенок. Двое младенцев для двух отцов. Один размер, один вес, все одинаковое. Те же глаза. То же выражение.
Это был ты. Должен был быть ты. Во всех смыслах.
Ты.
Ты лежал на спине, голова поворачивалась туда-сюда, осматривая комнату.
Потом твой взгляд остановился на мне.
Ты издал звук. Или, может, это был я. В груди что-то разжалось, как трещина во льду на реке, и теперь кусок свободно плыл по течению.
Это было чудо. Что еще это могло быть? Ты был здесь. Это был ты.
Ты, Скайлер, ты.
Живой.
Тебе, должно быть, было холодно. Твоя кожа имела мягкий голубоватый оттенок, как у краба с голубым панцирем. По инерции я потянулся к одеялу — твоему одеялу — чтобы завернуть тебя, и понял, что оно уже обернуто вокруг другого ребенка. Этот безжизненный вариант тебя. История, которую я оставил позади.