Расплата
Приведенное выше упоминание о возможных подозрениях вдовствующей королевы Юлианы-Марии в нечистой игре, как показали дальнейшие события, имело под собой более чем веские основания. Если ранее она не участвовала в политической жизни, теперь настало время проявить себя. Ее сын Фредерик, неглупый и амбициозный юноша, достиг возраста восемнадцати лет и жаждал попробовать себя в роли правителя королевства, что при таком умственно нездоровом сводном брате и монархе естественно вытекало из всех понятий здравой логики. Поддерживаемый своими воспитателями, Шнеедорфом и Гульдбергом, членами датского патриотического движения, а также своевременно переметнувшимся на сторону вдовствующей королевы Шаком фон Рантцау, он убедил мать составить заговор против Штруэнзее. Если у нее еще и оставались какие-то сомнения, их полностью развеял секретный документ, выкраденный из личных бумаг Штруэнзее и переданный ей придворным Петером Зумом, имевшим ранг докладчика. Содержание его якобы свидетельствовало о том, что Штруэнзее совместно с Каролиной-Матильдой планируют государственный переворот с целью заставить короля отречься от престола. Особый гнев матери и сына вызвали слухи о том, что Штруэнзее работает над новой конституцией, которая должна превратить Данию в конституционную монархию. Такое покушение на абсолютную власть короля никак нельзя было допустить.
Вокруг Юлианы-Марии и ее сына быстро сплотилось недовольное дворянство и офицеры. Подход, однако, был тонким: для привлечения на свою сторону общественного мнения был пущен слух, что Каролина-Матильда и Штруэнзее задумали отправить короля в заключение и объявить королеву регентом. Само по себе это было абсурдным, ибо наличие действующего, хотя и безумного короля, служило любовникам надежным защитным прикрытием. Быстро распространившись в народе, эти измышления, тем не менее, упали на благодатную почву. Вскоре среди населения стали усиливаться настроения как против «бесстыжей» англичанки, так и против ее фаворита, прячущего от народа помазанника Божьего. Многим обывателям не нравились нововведения, совершенно перевернувшие привычную жизнь: праздничные развлечения и исполнение светской музыки по воскресеньям, ранее предназначенным для молитвы и богоугодных размышлений, казались им святотатством.
Нельзя сказать, что любовники оставались в полном неведении о грозившей им опасности. В конце августа фрейлина королевы Анна-Софи фон Бюлов нашла на лестнице во дворце письмо, адресованное какой-то даме, в котором говорилось о заговоре. Якобы на общественном празднике, намеченном на конец сентября, заговорщики должны были выступить в качестве защитников короля и арестовать Каролину-Матильду и Штруэнзее. Это обеспокоило любовников, праздник отменили под предлогом нездоровья короля, а охрану резиденции усилили. По-видимому, реформатор начал осознавать, чем могут обернуться его поспешные нововведения и какой опасностью чревато его положение. По легенде, он упал к ногам королевы, умоляя ее позволить ему ради их же спасения покинуть страну, но ослепленная страстью Каролина-Матильда не могла отказаться от самого дорогого для нее человека. Штруэнзее тогда же признался одному из своих друзей, что сохраняет свой пост только вследствие поддержки королевы. Ходили слухи, что британский дипломат предлагал лейб-медику большую сумму денег, дабы тот покинул страну, однако документальных свидетельств этому не сохранилось. В конце ноября двор переехал во дворец Фредериксборг, причем по приказу Штруэнзее охрана его была усилена.
8 января 1772 года двор переместился во дворец Кристианборг, и заговорщики решили, что приспела пора действовать. 15 января в резиденции вдовствующей королевы были тщательно обсуждены все детали переворота. 16 января в придворном театре дворца Кристианборг должен был состояться традиционный бал-маскарад, который участники заговора сочли наиболее удобным отправным моментом для осуществления своих планов.
В 4 часа утра 17 января были арестованы Каролина-Матильда, Йоганн-Фридрих Штруэнзее и Эневольд фон Брандт. Рантцау лично отвез королеву вместе с маленькой дочерью в замок Кронборг в Эльсиноре, где ее поместили под строжайший надзор тюремщиков. Сопровождать ее разрешили только фрейлине Мёстинг, которая была настроена весьма скверно по отношению к своей повелительнице. Позднее для прислуживания к королеве было приставлено еще несколько придворных из числа тех, кто откровенно ненавидел ее. Хотя Штруэнзее приобрел свою неограниченную власть исключительно манипулированием слабовольным и психически нездоровым королем, Каролина-Матильда представляла собой его мощного союзника. С ней нельзя было не считаться, а потому надо было изолировать и ее.
Рано утром вдовствующая королева Юлиана-Мария явилась к королю Кристиану и то ли заставила его, то ли убедила подписать заранее заготовленные ордера на арест Каролины-Матильды, Штруэнзее и Брандта, т.е. фактически именно она оказалась центральной пружиной осуществления заговора. Выписанные вдогонку событиям ордера фактически узаконили уже произведенные аресты. Не удивительно, что Юлиану тут же принялись прославлять в прессе, сравнивая ее с такими героическими персонажами Библии, как Эсфирь, Девора и Юдифь9. Короля вынудили подписать письмо с благодарностью за то, что Юлиана-Мария спасла его. Далее Кристиана посадили в золоченую карету и вместе с его сводным братом, принцем Фредериком, провезли по Копенгагену, где толпы народа восторженно приветствовали их. Вечером в городе учинили праздничную иллюминацию по случаю падения Штруэнзее.
Реформатора заключили в Цитадель Копенгагена, некогда служившую защитой порта. В темнице его приковали цепью к стене, и за ним был установлен круглосуточный надзор как за особо опасным преступником. Ему сразу же предъявили главное обвинение: узурпацию королевской власти в нарушение вышеупомянутого «Закона об абсолютной королевской власти» и оскорбление его королевского величества, относившиеся к разряду тяжких преступлений и подпадавшие под наказание смертной казнью. Впоследствии к ним присовокупили еще подстрекательство фон Брандта на насилие в отношении короля, жестокое обращение с наследным принцем, а также неправедное личное обогащение и потакание своим ставленникам. 20 февраля начались допросы. Вначале Штруэнзее не признавал ничего по поводу близких отношений с королевой, поскольку считал, что власти все-таки не осмелятся подвергать ее судебному преследованию. Однако, когда его приперли показаниями свидетелей из окружения королевы, включая уже упомянутую выше фрейлину Элизабет фон Эйбен, он сдался и 25 февраля письменно признал преступную связь, утверждая, впрочем, что не разделял страсть королевы. Когда Каролине-Матильде показали это признание, она не стала упираться. Полностью сокрушенная ужасными событиями женщина подписала заранее приготовленный для нее документ и приняла большую часть вины на себя, надеясь таким образом спасти любимого человека. Кстати, английский дипломат Роберт-Мюррей Кит, потрудившийся ранее посланником в Вене и в 1758–1762 гг. в Санкт-Петербурге, который впоследствии занимался урегулированием дальнейшей судьбы разжалованной королевы, до конца жизни сомневался в подлинности этой подписи, полагая, что ее вырвали у несчастной женщины путем либо шантажа, либо угроз.
Когда Штруэнзее почувствовал, что дела его принимают дурной оборот, он 14 апреля составил основательную записку в свою защиту, где аргументированно оправдывал свои действия, вменяемые ему теперь как преступления. Он утверждал, что поступал исключительно сообразно воле короля и единственно из благих соображений, во имя пользы государства и народа. Естественно, записку эту никто не стал принимать во внимание. Его обвиняли в том, что он, неопытный обыватель, вознесся над министрами, годами исполнявшими свои обязанности в этой должности, и, заняв пост «тайного министра кабинета», стал деспотом в нарушение «Закона об абсолютной королевской власти».
21 апреля начался судебный процесс над Йоганном-Фридрихом Штруэнзее и Эневольдом фон Брандтом, а уже 25 апреля обоим был вынесен смертный приговор. Обвиняемые подлежали отсечению правой руки, обезглавливанию, вырыванию внутренностей и четвертованию. Жестокостью приговора были потрясены даже враги осужденных. Начались приготовления к казни, которая должна была состояться за городскими воротами. Возникли трудности с возведением эшафота и изготовления колеса для четвертования. Никак не могли найти плотников, согласных на эту работу, и только путем угроз пытками и тюремным заключением удалось заставить рабочих соорудить эшафот, колеса же сняли со старых карет.
В день казни, 28 апреля, обоих заключенных, вопреки обычаю, доставили к месту казни не на позорной тележке, а в карете. Поглазеть на такое из ряда вон выходящее зрелище собралась толпа количеством около 30 тысяч человек. Штруэнзее пришлось стать свидетелем казни друга, а затем он сам поднялся на эшафот. Ему сначала отрубили правую руку, а затем, лишь с третьего удара, палачу удалось отсечь ему голову. Никто не счел нужным известить о казни Каролину-Матильду, но она впоследствии делилась с близкими ей людьми, что в тот день сердцем ощутила потерю любимого человека.
После казни ликующая толпа бушевала на улицах Копенгагена, громя бордели, ибо в народе покойный реформатор приобрел репутацию защитника проституции. Отсеченные головы казненных надели на пики, расчлененные тела выставили на колесах на месте казни, где они и пробыли два года, пока кости не начали падать на землю. Останки были собраны в ящик, но дальнейшая судьба их неизвестна. Некоторые историки считают, что они все-таки находятся в подземном склепе церкви Св. Петра в Копенгагене, иные называют церковь в поместье младшего брата Штруэнзее или имении родственников фон Брандта – его брату удалось сделать успешную карьеру при датском королевском дворе.
Некоторые источники приписывают вдовствующей королеве Юлиане-Марии следующие слова, произнесенные ею после казни Штруэнзее и фон Брандта: «Единственное, что портит мне сие удовольствие, так это то, что я не смогла увидеть труп Каролины-Матильды на тележке для казненных». Однако, учитывая чрезвычайную осмотрительность Юлианы-Марии в отношении своих высказываний, ведения дневника и написания писем, она вряд ли стала бы столь откровенно проявлять свои чувства.