От ночного чуть ветерка шелестит берёза,
выделяясь узорчатым силуэтом на бледном фоне.
Не стемнело ещё, да и вряд ли совсем стемнеет.
Тем не менее, кроме тьмы, как будто и тем нет
для раздумий и наблюдений в летнем поле.
Гравитация плюс квантовые эффекты,
две иль три константы (среди них – скорость света), —
«всё премудростью сотворил», повсюду логика…
Выделяясь на гладком фоне лёгким трепетом,
куст сирени робко противится её требованиям…
Но смотрю на небо – а там теорема Хоккинга.
«Мальчик, забудь суеверья и страхи...»
Мальчик, забудь суеверья и страхи,
выплюнь знаки культур.
Станешь простым сталкером свалки —
сгинут и жрец, и колдун.
Пред пожирающим истуканом
смело гляди пастухом.
Ржавый будильник держи чемоданом,
будку держи сундуком.
Кончен тяжёлый парад парадоксов,
гаснет последний контраст:
яркие россыпи пёстрых отбросов
в бледном мерцании царств.
Две темы
1
Я слегка завираюсь, я, может быть, пьян,
только вот что хочу вам сказать:
с одинокой скалы в мировой океан,
разумеется, можно поссать.
Только что это даст, кроме глупых понтов? —
Ничего ровным счётом не даст.—
Не смутишь ни акул, ни медуз, ни китов
в бесконечности водных пространств.
Нет нужды выводить прямым текстом мораль,
вам понятен смысл притчи моей.—
Лучше сесть на какой-нибудь крепкий корабль,
помолиться и плыть средь зыбей.
И смирение будет вознаграждено:
ты причалишь к волшебной стране,
бесконечно сквозь пляшущее решето
будешь золото мыть, как во сне…
2
А вот если наполнить водою стакан
и пометить молекулы в нём,
а потом с одинокой скалы в океан —
так сказать, в мировой водоём —
его вылить и тщательно перемешать,
радикально глубины взмутив,
и подальше – в другое вообще полушарие
земли – оттуда уйти… —
Вам становится ясно, к чему я клоню:
то есть если мы вновь зачерпнём,
мы молекулу меченую хоть одну
обнаружим в стакане своём!
Этой притчи потоньше уже будет мысль,
да и оптимистичней, чем той…
Мы стоим на скале в ореоле из брызг
и в туманах блуждаем мечтой.
«По количеству мячей...»
По количеству мячей
дело близится к ничьей.
На трибунах хоровод
строят пёстрые подруги.
Вяло дёргает хоругви
бестолковый ветерок.
Вяло треплет ураган
бестолковые знамёна.
Стоит выпить двести грамм —
алкогольный лик зелёный
в церкви телевизионной
выползает на экран.
Так и надо всё подряд.
Так и мы бы, маргиналы,
на трибунах и полях
ничего не проиграли,
на моргающем экране
не особенно поняв.
«Осенней аллеей – унылой, пустынной...»
Осенней аллеей – унылой, пустынной —
гуляет последний – трусливый, постыдный,
противный, сопливый – художник.
А все остальные, отважны, надменны,
проносятся мимо – успешны, победны, —
не зная мучений ничтожных…
Итак, повторяю: проносятся мимо,
теснясь и теряясь, проекты, проблемы,
тщеславны, нелепы, надменны..
Мелькают фрагменты, в которых не видно
ни тайны, ни смерти, – лишь мелкое пиво
покрыто нетленною пеной.
Иными словами, как вечно, так ныне
мучительно мечутся все остальные,
поспешны, скучны и тщедушны,
в то время как рядом гуляет на ощупь
от ясных сомнений ослепший художник
весенней аллеей цветущей.
«Дремал бы себе до полудня...»
Дремал бы себе до полудня.—
Ан нет, что-то гложет и жжёт.
Сквозь пыльные стёкла июля
заглядывает солнце в рот.
Скажи – ты всё видела – разве
так глуп был мой вид и вопрос,
когда в перевёрнутой фазе
мне так вдохновенно спалось?
Мне снилась пустая деревня.
Ноябрь. Серый дождик идёт.
Я встал, чтоб использовать время,
которое тоже идёт.
«Я истины касаюсь мыслью...»
[фрагмент поэмы «Нескончаемые сетования»]
Я истины касаюсь мыслью
почтительно. Почти без слов.—
Так следопыт шифровку лисью
на свежих ярусах снегов
прочитывает – будто ноты
нанизывает на струну.
Я удивляюсь: ну и ну! —
мои открытия не новы!
Зачем кругами я иду
и в ямбомерную волну
вправляю бестолочь природы?
. . . . . . . .
Кому мораль, кому наука
иль философия кому-то,
допустим, в жизни не нужна.
Однако же ведь что-то нужно? —
выглядываю: в поле вьюжно,
и невидимкою луна…
Что в имени?
Ника, то есть победа, она – она
мне даётся на всех случайных путях.
Но она двусмысленна, как волна,
набегающая уже с намереньем вспять.
Догоняю тебя, говорю: die!
Не подумав, ты тормозишь и даёшь.
В моём имени тебе слышится лай.
Ты пугаешься: это lie, то есть ложь.
«Посмотри, возлюбленная, на цепких птиц...»
Посмотри, возлюбленная, на цепких птиц,
оцени их воздушно-рептильный тип,
объясни их щебет и писк.
Ветерок ветвей, зыбкий свет листвы, —
ты представь, что там обитаешь ты
в суете всеобщей весны.
На путях опасностей и забот
зашифрован каждый мгновенный полёт
и понятен – наоборот.
Ты представь, что нет никаких обид —
только диспозиция мелких битв,
только птицы – их взгляд и вид.
«Интриганы каверзные злы...»
Интриганы каверзные злы,
хищные воители заядлы.
В тучах подступающей грозы
копятся смертельные заряды.
Царь угрюмо жмётся в уголке,
топчется, томится и тоскует.
А царица всюду на доске
держит, контролирует, рискует.
«Теперь без сил я еле мыслю...»
[фрагмент поэмы «Нескончаемые сетования»]
Теперь без сил я еле мыслю,
переползая сети строк.
Вдали чернеется лесок.
Но не могу пуститься рысью
на лыжах – и шифровку лисью
читать на ярусах снегов.
Собаки головы кладут
мне на усталую коленку.
Передо мной стоит тарелка.
Часы задумчиво идут.
Трещит камин. Я выпил стопку —
и рифма вкралась между фраз.
Какую же на этот раз
она придумает уловку?
Нет, я подстерегу плутовку…
Словно трагический актёр,
Мелецкий снял с гвоздя двустволку
и ветошью замок протёр.
«Ошибочная движется дикость...»
Ошибочная движется дикость,
как облако в углу небосклона.
Накапливается в оптике жидкость,
как будто у Будды глаукома.
Бамбуковая рисуется хижина,
где кроется робкая надежда.
Высовывается пробная фишка
и прячется смущённо-поспешно.
Мусолится мыслимая плесень,
съедающая остатки контрастов.
Размытая голубоватая зелень
размазывается поверх слабых красок.
И это всё, – я мельком догадываюсь,—
затеяно – кем-то – не затем ли,
чтоб я зашифровал эту гадость
и вы бы ничего не заметили?…
«В травостое скрежет стригущих стрекоз...»
В травостое скрежет стригущих стрекоз
подсекает мысли мерцание.
Тянется святое бесстыдство цветов,
выставив цветное бесстрастие, —
выставив бесчувственный аромат
в инородный мир вожделений,
как сокрытый в капсуле астронавт
в неантропоморфной вселенной…
Вот и ты безгрешен, поэт. Вот и ты,
тайный безучастный участник,
в роскоши звучаний остался святым
при своих безмолвных задачах.
«Кто ветошью протёр замок...»
[фрагмент поэмы «Нескончаемые сетования»]
Кто ветошью протёр замок
над бестолочью мирозданья,
тот действовал рационально
и лучше выдумать не мог!
Зачем почтительно и дерзко
поэт глядит издалека
в глубины сердца – пленник текста,
чернорабочий языка.
Он – раб, прикованный к кастрюле.
Он – стриж, мелькающий в лазури.
Он – швед: пред ним его канва:
в душе, в природе и в культуре
катятся ядра, свищут пули, —
повсюду вечная война.
Повсюду зависть и вражда.
Нет ни поэзии, ни тайны.
Угрюмой тучей жизнь прошла.
А ведь ещё совсем недавно…
Скажи-ка, дядя, ведь недаром,