Следующие десять дней они были наверху блаженства. Их приезд удачно совпал с началом большого народного праздника, из-за которого почти целую неделю Венеция была в состоянии непрекращающихся великолепных торжеств и веселья. Все эти дни они провели на воде; на сушу выходили лишь иногда, чтобы посмотреть на какое-нибудь знаменитое здание или вид или чтобы съесть мороженое на площади перед прекрасным фасадом собора Св. Марка[138]. Обедать или спать казалось совершенно бесполезной тратой времени! Вечера тоже проводили на воде, так как каждый день сразу после захода солнца от Дворца дожей[139] в путь по Большому каналу отправлялась великолепная пышная процессия, в которой наши друзья всегда принимали участие. Центром ее была барка, увешанная узорными коврами, где среди апельсинных деревьев сидели музыканты. Барку окружала целая свита яликов и гондол с яркими тентами, украшенных цветными фонариками и флажками; каждой управлял гондольер в живописной форменной одежде. Все это вместе покачивалось, поворачивалось и плыло вперед в каком-то ритмичном волнообразном скольжении, словно в такт музыке, а на пути процессии с фасадов дворцов и отелей лились ослепительные ливни света и вставали радуги цветных огоньков. Каждое движение сказочной флотилии повторялось в сияющей воде, отражавшей каждый факел, каждый алый фонарик, каждый лучистый зеленый или розовый огонек. И на все это смотрела с неба, словно удивляясь, яркая полная луна. Это было волшебно прекрасно. Кейти чувствовала себя так, словно все ее прежние трезвые представления о жизни и об окружающем растаяли. На миг все в мире перевернулось вверх дном. Не осталось ничего трудного, или надежного, или плохого; это была сказка, и она была в этой сказке, как и хотела прежде, в детстве. Она была той самой принцессой, окруженной удовольствиями, в которую она, Кловер и Элси играли в «Раю», только здесь все было еще чудеснее, и – боже мой! – кто же был этот принц, который тоже оказался в этой сказке и приобретал все большее значение с каждым днем?
Все сказки имеют свой конец. И в сказке Кейти была неожиданно перевернута последняя страница, когда на исходе этих счастливых двух недель миссис Эш вошла в ее комнату с выражением человека, которому предстоит сообщить другому неприятные известия.
– Кейти, – начала она, – вы будете ужасно разочарованы и сочтете меня совершенно бессовестной, если мы вернемся домой сейчас, а не осенью, как собирались?
Кейти была слишком ошеломлена, чтобы отвечать.
– Я стала такой трусихой, – продолжила миссис Эш. – Меня так измучило и ослабило пережитое мною в Риме, что я чувствую себя не в силах даже подумать о том, чтобы отправиться одной в Германию и Швейцарию, где не будет Неда, который позаботился бы обо мне. Вы сущий ангел, дорогая, и я знаю, что вы сделали бы все возможное, чтобы облегчить мне тяготы путешествия, но я такая дурочка, что просто не осмеливаюсь. Думаю, что, должно быть, у меня сдали нервы, – добавила она со слезами в голосе, – но сама мысль о том, чтобы еще пять месяцев переезжать с места на место, вызывает у меня отчаянную, просто невыносимую тоску по дому. Наверное, потом я пожалею об этом, да и сейчас я говорю себе, что это глупо, но все бесполезно – мне больше не знать покоя, пока Эми не будет снова в Америке, в безопасности и под наблюдением вашего отца.
Я выяснила, – продолжила она после еще одной небольшой паузы, – что мы можем доехать вместе с Недом до Генуи и сесть там на пароход, который доставит нас в Нью-Йорк без всяких промежуточных остановок. Мне ужасно неприятно разочаровывать вас, Кейти, но я почти решила поступить так. Вы будете очень сильно возражать? Сможете вы когда-нибудь простить меня? – Теперь она явно плакала.
Кейти пришлось проглотить стоявший в горле комок, прежде чем она смогла ответить, – таким горьким было разочарование, – и, несмотря на все ее усилия, в голосе было почти рыдание, когда она сказала:
– Ну что вы, дорогая Полли, тут нечего и прощать. Вы совершенно правы, что едете домой, если считаете это разумным. – Затем, снова проглотив комок, она добавила: – Вы подарили мне чудеснейшие шесть месяцев, и я была бы ужасно жадной девушкой, если бы жаловалась на то, что путешествие оказалось немного короче, чем мы предполагали.
– Вы такая милая и добрая, что не сердитесь! – воскликнула подруга, обнимая ее. – И от этого я чувствую себя вдвойне виноватой… Я не стала бы делать этого, если бы только могла, но я просто не могу. Я должна вернуться домой. Может быть, когда-нибудь, когда Эми будет взрослой или благополучно выйдет замуж за кого-нибудь, кто будет как следует заботиться о ней…
Эта отдаленная перспектива представлялась слабым утешением. Чем больше Кейти думала о случившемся, тем больше огорчалась. Она теряла не только возможность – вероятно, единственную в ее жизни – увидеть Швейцарию и Германию, но и многое другое, менее значительное. Теперь они должны были плыть домой на незнакомом корабле с незнакомым капитаном, а не на «Спартаке», как планировали прежде, и сойти на берег им предстояло в Нью-Йорке, где никто не будет ждать их, и лишиться удовольствия войти в Бостонский залив и увидеть на пристани Розу, которая обещала их встретить. Более того, им предстояло жаркое лето в Бернете вместо прохладных альпийских долин, и дом Полли сдан чужим до октября. Ей и Эми придется поселиться где-то в другом месте, возможно даже не в самом Бернете. Боже мой, как жаль! Как ужасно жаль!
Затем, когда прошло первое потрясение и замешательство, появились другие мысли, и, осознав, что через три, самое большее четыре, недели ей предстоит увидеть папу, Кловер и остальных дорогих ее сердцу домашних, она почувствовала себя такой счастливой, что едва могла ждать, когда же настанет это время. В конце концов, в Европе не было ничего столь же замечательного.
«Нет, я не грущу, – говорила она себе, – я рада. Бедная Полли! Неудивительно, что она так боится после всего того, через что ей пришлось пройти. Надеюсь, я не выказала ей раздражения. И это очень приятно, что лейтенант Уэрдингтон проводит нас до самой Генуи».
Следующие три дня прошли в заботах. Не было больше поездок в гондолах, кроме как по делам. Все покупки, которые они откладывали на будущее, следовало сделать сейчас, а также упаковать чемоданы. Каждый вспомнил о последних поручениях и заказах домашних. Были постоянные уходы, приходы, суета, беспорядок, и среди всего этого то и дело выскакивала бурно радующаяся Эми и требовала от всех ответа: разве они не рады, что возвращаются в Америку?
Кейти так еще и не купила подарок для себя на деньги старой миссис Реддинг. Она все выжидала, думая, что увидит что-нибудь еще более соблазнительное в следующем месте, куда они приедут. Но теперь, сознавая, что «следующих мест» уже не будет, она решила не ждать и с сотней франков в кармане отправилась на главную торговую площадь Венеции, чтобы выбрать что-нибудь из великого множества продающихся там вещей. В одном из магазинов, продающих безделушки, ее внимание еще накануне привлек браслет из старинных римских монет, и она направилась прямо туда, задержавшись по пути лишь для того, чтобы купить кувшин из бледно-голубого переливчатого стекла для Сиси Слэк и проследить за тем, как его аккуратно упакуют в морские водоросли и мягкую бумагу.
Цена браслета оказалась несколько выше, чем она ожидала, и пришлось довольно долго торговаться, чтобы запросы продавца снизились до той суммы, которую она могла потратить. Она только что добилась успеха и отсчитывала деньги, когда появились миссис Эш и ее брат, заметившие Кейти с другой стороны площади, где они покупали фотографии в одном из магазинов. Кейти показала им свою покупку и объяснила, что это подарок.
– Конечно же, я никогда не смогла бы так хладнокровно пойти и купить браслет для себя, – сказала она со смехом.
– Прелестный магазинчик, – заметила миссис Эш. – Интересно, сколько стоит эта старинная цепочка для пояса, на которой подвешены бутылочки для духов.
Цена оказалась высокой, но миссис Эш была уже довольно хорошо знакома с магазинным итальянским, состоящим главным образом из нескольких слов, повторяемых много раз, и вскоре цена упала под воздействием ее настойчивых troppo и molto caro[140], сопровождаемых пожатиями плеч и удивленными взглядами. В конце концов она купила цепочку менее чем за две трети первоначально запрошенной суммы. Когда она положила сверток в карман, брат сказал:
– Если ты уже сделала все покупки, Полли, не прокатиться ли нам в последний раз по каналу?
– Кейти, наверное, могла бы поехать, но я не могу, – ответила миссис Эш. – К шести мне обещали принести перчатки из магазина, и я должна быть дома, чтобы заплатить за них. Возьми Кейти в Лидо[141], Нед. Самый подходящий вечер для прогулки по воде, и закат обещает быть великолепным. Вы ведь не заняты сегодня, Кейти, не правда ли?
Кейти не была занята.
Миссис Эш повернулась, чтобы покинуть их, но вдруг резко остановилась.
– Кейти, взгляните! Ну не прелестная ли картинка? «Картинкой» была Эми, пришедшая на площадь в сопровождении миссис Свифт, чтобы покормить голубей у собора Св. Марка, что было одним из ее любимых развлечений. Эти красивые птицы – баловни всей Венеции – так привыкли к ласкам и вниманию незнакомых людей, что стали совершенно ручными. Эми в тот момент, когда ее увидела мать, сидела на мраморном парапете с одним голубем на плече и двумя другими на коленях, усыпанных крошками, а еще несколько птиц кружило над ее головой. Она смотрела вверх и звала их нежным голосом. Солнечные лучи падали на ее головку, заставляя блестеть маленькие пушистые завитки волос. Голуби, один за другим, опускались на мостовую; их жемчужные, серые, розоватые и белые перья, их алые ножки и золотистые колечки глаз создавали впечатление движущегося беспорядочного смешения красок, когда все они прыгали, порхали, ворковали вокруг девочки, не пугаясь даже ее звонкого смеха. Рядом стояла миссис Свифт, бдительная и суровая, но довольная.