— Мисс Карр, — начала она. — Я хочу сказать вам, что, на мой взгляд, мы несправедливо поступили с вами в прошлом семестре. Нет, не ваша забота обо мне во время моей болезни заставила меня изменить мое мнение о вас — это произошло еще до того, как я заболела. Ваше поведение в целом и то благотворное влияние, которое, как я заметила, вы оказываете на других девочек, — вот что убедило меня. Мы были не правы в нашем суждении о вас. Это все. Я подумала, что, возможно, вам будет приятно услышать это от меня. Я скажу то же самое миссис Нипсон.
— Спасибо, — ответила Кейти. — Вы даже не знаете, как я рада! — Ей захотелось поцеловать мисс Джейн, но это почему-то казалось совершенно невозможным, так что она просто сердечно пожала ей руку и помчалась в свою комнату так, словно на ногах у нее выросли крылья.
— Так хорошо, что даже не верится. Мне хочется плакать от счастья, — сказала она Кловер. — Какой это был чудесный день!
И я думаю, что Кейти нашла это объяснение мисс Джейн лучшим из всех рождественских подарков.
Глава 12В ожидании весны
Школа стала казаться более счастливым местом после этого. Миссис Нипсон никогда не упоминала об истории с запиской, но ее обращение с девочками изменилось. Кейти чувствовала, что за ней больше не следят и не относятся к ней с подозрением, и у нее стало легче на сердце.
На следующей неделе мисс Джейн почувствовала себя настолько хорошо, что смогла опять проводить опросы в классе. Болезнь почти не изменила ее. Это только в романах ревматизм смягчает характеры и превращает неприятных людей в приятных. Большинство девочек по-прежнему очень ее не любило. Ее речи были такими же резкими, а манера держаться неприветливой. Но Кейти с тех пор чувствовала разницу: нет, мисс Джейн не была ласкова с ней — это было не в ее суровой натуре, — но она была вежлива, внимательна и сдержанно-дружелюбна и постепенно у Кейти возникло чувство, напоминающее симпатию.
Знает ли кто-нибудь из вас, какой невероятно долгой кажется зима в климате, где термометр неделями стоит на нуле? Есть что-то безнадежное в таком холоде. Человек думает о лете как о чем-то таком, что бывает только в книжках, и зима кажется единственной реальностью в этом мире.
Кейти и Кловер тоже ощущали эту безнадежность, когда проходили дни, а погода становилась все более и более суровой. Десять, двадцать, даже тридцать градусов ниже нуля — не было ничего необычного в таких отметках температуры для хиллсоверских термометров. Такой холод почти пугал девочек, но никто, кроме них, не был ни испуган, ни удивлен. Это был сухой, искрящийся холод. Снег, покрывший землю еще в декабре, продолжал лежать и в марте, а расчищенные дорожки оставались все такими же твердыми и похрустывающими, и только белые стены с обеих сторон от них становились все выше и выше, пока над ними не стало видно ничего, кроме движущейся вереницы капоров и капюшонов, когда школьниц выводили на ежедневную прогулку. Утро за утром девочки, просыпаясь, обнаруживали, что окна покрыты толстой коркой льда, а вся вода в кувшине на умывальнике до последней капли превратилась в лед. Ночь за ночью Кловер, которая всегда очень зябла, лежала в постели дрожа и не могла уснуть, несмотря на горячие кирпичи, положенные к ногам, и кучу пальто и плащей, наваленных на нее Кейти. Самой Кейти холод казался скорее бодрящим, чем гнетущим. Было что-то в ее крови, что отзывалось жизнью на жестокое пощипывание мороза, и она удивительным образом набиралась новых сил в эту зиму. Но долгие метели сказывались и на ее настроении. Она тосковала о весне и о доме, хоть и не хотела в том признаться, и чувствовала необходимость перемен в их однообразной жизни, где томительные дни казались неделями, а недели растягивались и становились почти такими же длинными, как месяцы в другом климате.
Девочки прибегали ко всевозможным средствам, чтобы сохранить живость и бодрость в это мрачное время года. В школе одно за другим возникали повальные увлечения. Одно время это было «брызганье», когда на всех лицах и пальцах то и дело появлялись пятна туши и едва ли осталась во всем заведении хоть одна расческа или щетка для волос, пригодная для употребления по назначению. Затем возникла страсть к плетению кружев, ее сменила лихорадка вышивания, когда все одновременно проникались любовью к одному и тому же узору и снимали и переснимали его друг у друга, пока наконец уже никто не мог вынести его вида. Один раз Кловер насчитала восемнадцать девочек, одновременно трудившихся над одинаковой вышивкой — крестом и узелками — для подушечки для булавок. Позднее наступил недолгий период декалькоманииnote 59, а затем пришла безумная страсть к альбомам, когда 33 девочки из 39 купили альбомы, переплетенные в красный сафьян, и стали собирать автографы и изречения. Здесь также проявилась склонность к повторениям.
Салли Остин добавила к своему автографу следующие строки собственного сочинения:
"Когда, альбом листая на досуге,
Увидишь этот стих, то вспомни о подруге!
Салли Дж. Остин,
Галвстон, Техас".
Девочки нашли это двустишие очаровательным, и по меньшей мере десяток из них позаимствовал его, и в половине школьных альбомов вы смогли бы прочитать: «Когда, альбом листая на досуге…»
Эстер Дирборн вписала в альбом Кловер: «Без осторожности нет и доблести». Почему она это написала или почему это было более подходящим для Кловер, чем для кого-либо другого, — этого никто не знал; но изречение стало популярным и повторялось снова и снова с самыми разными, аккуратно выведенными подписями. Было и соперничество — кто сможет похвастаться самой большой коллекцией автографов. Некоторые девочки писали домой и просили прислать им автографы каких-либо известных особ, а затем вклеивали их в свои альбомы. Всех, впрочем, превзошла Роза Ред.
— Я когда-нибудь показывала вам мой альбом? — спросила она как-то раз, когда почти все девочки собрались в классной.
— Нет, никогда! — закричало множество голосов. — Дай посмотреть!
Конечно, дам. Сейчас принесу, если хотите, — ответила Роза любезно.
Она пошла в свою комнату и вернулась со старой, бесцветной и потрепанной книгой в руках. У некоторых девочек был разочарованный вид.
— Обложка не очень хороша, и на днях я собираюсь отдать ее в переплет. Но, понимаете, это старый альбом, не школьный но он очень дорог мне. — Она сентиментально вздохнула. — Здесь автографы всех моих друзей.
То, как Роза сказала это, произвело сильное впечатление на девочек. Но когда они начали листать страницы альбома то были еще более поражены. Очевидно, Роза была в дружеских отношениях с самыми выдающимися людьми. Половина автографов принадлежала джентльменам со всех концов света.
— Только послушайте! — воскликнула Луиза и прочла:
"Быть может, ты забудешь меня, но никогда, никогда я не забуду тебя!
Альфонсо Кастильский,
Эскуриал, 1 апреля".
— Кто это? — спросили преисполненные благоговения девочки.
— Вы никогда не слышали о нем? Младший брат испанского короля, — ответила Роза небрежно.
— Вот это да! А это — только послушайте! — воскликнула Энни Силсби и прочла:
"Если когда-нибудь, мисс Роза, ты соизволишь обратить свои мысли ко мне, вспоминай меня всегда как
Твоего верного слугу,
Потемкина де Монморанси,
Санкт-Петербург".
— И это! — вскрикнула Элис Уайт.
"Любовь! Заноза ты иль ты стрела?
Как глубоко ты в сердце мне вошла!
Антонио, граф Валамброзский".
— Ты знаешь графа? Честное слово? — спросила Белла, попятившись от Розы с широко раскрытыми глазами.
— Знаю ли я Антонио де Валамброза! Смею думать, что да, — ответила Роза. — Никто в нашей стране, я полагаю, не знает его лучше, чем я.
— И он написал это для тебя?
— Ну а как еще могла эта запись оказаться в моем альбоме?
Возразить было нечего, и с того дня Роза стала в представлении Беллы и остальных совершенно выдающейся особой. Кейти, однако, была не настолько глупа и, как только застала Розу одну, приступила к ней с вопросом:
— Розочка-козочка, признайся! Кто написал все эти нелепые автографы в твой альбом?
— Нелепые автографы? Что ты хочешь сказать?
— Все эти графы и прочее. Нет, не отпирайся. Не улизнешь, пока не скажешь!
— А, Антонио и милый Потемкин? Ты о них говоришь?
— Конечно, о них.
— И ты действительно хочешь знать?
— Да.
— Ну, тогда… — Она разразилась смехом. — Я написала их сама — все до одного.
— Неужели? Когда?
— Позавчера. Я подумала, что надо осадить Лили, а то она так кичится своими автографами Уэнделла Филипса и мистера Сьюарда, что я не вытерпела — просто села и исписала всю книжку. Это заняло всего полчаса. Я и еще хотела написать. У меня одно даже было совсем готово:
"Да, я убит, совсем убит,
И погубил меня Давид!
Голиаф из Гефы".
Но я побоялась, что такое даже Белла не проглотит, так что пришлось вырвать страницу. Но теперь я жалею, что вырвала, потому что уверена — эти дурочки во все поверили бы. Понимаешь, — добавила она в виде пояснения, — это было написано им в последние минуты жизни, чтобы сделать одолжение одному из моих предков.
— Плутовка! — воскликнула Кейти, смеясь. Но она сохранила секрет Розы, и я полагаю, что некоторые из хиллсоверских девочек и до сей поры верят в подлинность этого чудесного альбома.
Спустя некоторое время пришло печальное для Беллы известие. Ее отец умер. Они жили в Айове, слишком далеко от школы, чтобы Белла могла поехать на похороны, так чти бедняжка осталась в школе нести свое горе, как могла, в одиночестве Кейти, которая всегда любила детей и которую Белла с самого начала привлекла тем, что ростом и фигурой очень напоминала Элси, стала теперь особенно ласкова с ней, и Белла платила ей за это глубокой привязанностью, на какую только было способно ее маленькое капризное сердечко. Проявления ее любви были отчасти обезьяньего характера и нередко докучны, но Кейти неизменно была терпелива и нежна с ней, хотя Роза и даже Кловер выражали недовольство этой, по их словам, «странной дружбой».