— А ты, оказывается, поешь, — сказал он два дня назад.
— Тебе не нравится? — неуверенно спросила Олеся.
— Нет, что ты! — Карен даже удивился.
Сонечка тоже всегда говорила, только совсем другое. Она произносила вполне осмысленные ласковые слова и коротенькие обучающие фразы: "Положи руку вот сюда", "Поцелуй здесь и здесь". Никакого восторга у Карена они не вызывали.
Но сегодня среди милого сумбура слогов вперемежку со стонами внезапно прорвалось одно четко и чересчур не вовремя сказанное слово.
— Валерий… — простонала вдруг Олеся.
Карен окаменел. Всякое желание пропало. Она сказала: Валерий… Валерий Семенович…
Тяжелое, нехорошее, темное удушье стало подбираться к горлу и собралось там комом, который нельзя ни выплюнуть, ни проглотить. Карен в бешенстве, в ярости, совершенно не владея собой, схватил Олесю за плечи. Он встряхнул ее с чудовищной силой и мог, наверное, просто сломать пополам. Он готов был сомкнуть пальцы на тоненьком горле и сжать их…
"Я сейчас убью ее, — в припадке ненависти подумал Карен. — Так ей и надо, суке, потаскухе, распутнице: она не того заслужила! Что я делаю?! Я же могу убить ее…"
На худой шее Олеси уже заплывали синевой пятна от его пальцев, дышала она с трудом, хрипловато, но не произносила ни слова, не жаловалась и не плакала. И это было страшнее всего. И раскаяние Карена вновь сменилось взрывом негодования.
— Если я еще раз услышу от тебя это имя, ты больше никогда меня не увидишь, — жестко отчеканил он. — Я сейчас виноват перед тобой, но я не в состоянии его слышать, тем более сейчас… Я не могу, понимаешь?! И я за себя не отвечаю, если это повторится хотя бы раз!
— Не… повторится… — еле слышно пролепетала Олеся.
И снова наступило молчание, гнетущее, давящее, невыносимое. Карен сидел, привалившись боком к стене. Он действительно многое недооценивал и недопонимал в своем таком, казалось, мирном и определенном будущем. У него ведь сейчас было только оно одно, а у женщины, лежащей рядом с ним, существовало еще и прошлое… И в нем можно захлебнуться, завязнуть навсегда, если разом не оборвать все связи и ниточки, привязывающие ее к ушедшим. Иначе не получится.
Он встал и прошелся по спальне. Ковер под ступнями был теплый, пушистый, напоминающий домашний уют его комнаты. "Проклятый день", — подумал Карен и опустился на корточки перед постелью.
— Ты замечательно умеешь мурлыкать, Леся… Ты помурлыкаешь мне сегодня?
День был совершенно белого цвета, таким, что хотелось брызнуть в его размытое однообразие чем-нибудь цветным и ярким. Точно такой же стала наступившая ночь, расцвеченная, правда, рекламой и фонарями, но тоже довольно бледными и расплывающимися в молочном тумане. Липкий, мокрый, он обволакивал и втягивал под свой непрозрачный купол все вокруг, превращая город в волшебную сказку. Это были день и ночь Олеси. Во всяком случае, так утверждал Карен.
7
Сон оказался цветным, остросюжетным, с роскошными трюками. Очевидно, в нем предполагалось две серии, но на самом интересном месте его прервал неожиданно громкий разговор родителей прямо возле дверей спальни старшего сына. Их явно тянуло на скандал.
"Чтоб вас волки съели", — без всяких сантиментов пожелал Карен любимым папе и маме.
— Ашот, за что ты надо мной издеваешься? — нервно спросила Маргарита. — Почему ты не обращаешь никакого внимания на ребенка?! Он без конца возвращается утром! Сегодня он опять проспал занятия, вон, полюбуйся! Или тебя больше не интересует судьба сына?
— Рыжая, — ласково поинтересовался Ашот, — объясни мне, пожалуйста, почему все женщины так любят выяснять отношения? И давай лучше уйдем отсюда, мы разбудим мальчика.
"Уже разбудили", — сонно подумал Карен.
— Насчет всех мне ничего неизвестно, и я выясняю не наши с тобой отношения, а твои отношения с сыном! Я не спала всю ночь! — возбужденно заявила Маргарита.
— Я тоже, — легко соврал Ашот. — Всех слонов пересчитал, и все без толку!
Голоса стали удаляться и стихли в отдалении, за стеной.
"Почему отец не уехал по делам? — размышлял в полусне, не открывая глаз, Карен. — А учебу действительно пропускать нельзя. Я здорово расслабился. Столько спать утром не обязательно, вполне достаточно одной ночи за два дня".
Он с трудом встал и осторожно, на цыпочках, проскользнул в ванную, поцеловав по дороге любимую Дусю. Ударили холодные тугие струи, побеждая ночную усталость и тяжесть прерванного сна. В дверь ванной осторожно постучали. Отец…
— Я хотел бы с тобой поговорить после завтрака, если можно…
— Да, папа, — охотно отозвался Карен. — Я сейчас…
Быстро все прожевав и снова чмокнув в морщинистую щеку просиявшую Дусю, мальчик явился в кабинет отца. Ашот сидел за столом, рассматривая свои руки. Увидев сына, он улыбнулся и пересел на диван, приглашая сесть рядом.
— Я хотел бы поговорить с тобой… потому что мама очень волнуется, да и мне, по правде говоря, тоже многое сейчас не понятно…
— А что тебе непонятно? Я постараюсь объяснить.
— Да, пожалуйста, — кивнул Ашот. — Мне кажется, что сейчас под угрозой твоя учеба. Я отлично сознаю, что ты взрослый и, очевидно, проводишь ночи не в баре с друзьями. Я правильно понял?
Джангиров внимательно взглянул на сына. Если бы он обладал даром проникать туда, куда войти не мог никто, он бы увидел в темных глазах маленькую учительницу, рассеянную, с небрежно заколотыми и постоянно распадающимися волосами, которые она без конца тщетно поправляла. Но даже Ашот с его врожденной интуицией и способностью читать чужие мысли был неспособен на такое.
Сын стал мужчиной. Значит, пришло его время, и напрасно Марго устраивает истерики по этому поводу: она все еще видит в Карене малого ребенка, который держится за ее юбку. А он давным-давно держится за другую.
Ашот вздохнул и улыбнулся. Как недавно это было: юная, трепетная, смущающаяся Маргарита, его рыжий ангел на все времена, свадьба, рождение сына… Словно все случилось и произошло вчера, а сегодня взрослый, уже никакой не мальчик, сидит перед ним и очевидно, не желает вести никаких разговоров и откровенничать, когда его где-то ждут… Но Карен ответил как всегда четко и лаконично:
— Ты все правильно понял, папа. Я действительно бываю у женщины. Ну и что? Учеба не пострадает: я окончу школу и поступлю в университет — своих планов я никогда не меняю, ты знаешь.
Ашот это знал, однако его тоже, как Маргариту, настораживало поведение сына. Казалось, что здесь не обычное первое увлечение, которое свободно приходит и уходит, как приходит и уходит каждый день солнце. Такие короткие влюбленности в виде разрядки сменяют одна другую иногда довольно длительное время, пока наконец случайный взгляд на улице вдруг оказывается на редкость внимательным и серьезным… И больше уже не требуется смены впечатлений, а ты нуждаешься лишь в долгом продолжении нечаянной встречи.
Почему-то Карен сразу избрал последний вариант, миновал все промежуточные, и это пугало Джангирова-старшего, напрочь забывшего, что когда-то он сам поступил точно так же. Он ощущал в сыне слишком счастливое, устойчивое спокойствие, чересчур очевидную безмятежность, — здесь и таилась опасность. Как бы мальчик, не имея ни малейшего опыта, сгоряча не наломал дров. Но костер разожжен, он горит ровным пламенем — значит, дрова туда заботливо подкладывают…
Журналист помолчал, тихонько постукивая пальцами по бархатной диванной подушке и удивляя подобной отрешенностью Карена.
— Я не хочу вмешиваться в твои личные дела… Но девочки появляются и исчезают. До поры до времени не воспринимай их серьезно. Я боюсь за тебя…
Сын громко засмеялся.
— Ты призываешь к легкомыслию? Разве такими должны быть родительские наставления? Хотя, может, они как раз такими и должны быть. Но дело в том, что она совсем не девочка и никогда никуда от меня не уйдет. Отныне и навеки!
Ашот вздрогнул и нервно забарабанил пальцами по дивану. Да, с Кареном теперь не соскучишься! Кто мог предугадать, что его идеальный во всех отношениях мальчик преподнесет подобный сюрприз?!
— И что ты собираешься делать? Надеюсь, ты посвятишь меня и маму в свои планы?
— Конечно, — весело сказал Карен. — Прямо сейчас, если хочешь. Зачем мне что-то от вас скрывать? Просто я люблю эту женщину и буду любить всегда. Это моя учительница, Олеся Водяная, Олеся Глебовна. И я собираюсь на ней жениться, как только будет возможно. Когда я могу жениться, папа? В шестнадцать?
Ашот был абсолютно не готов к подобному разговору.
— Карен… ты серьезно? — прошептал он, чувствуя, что теряет почву под ногами.
— Серьезнее не бывает! — отозвался сын. — Так когда я могу жениться?
Ашот и понимал, и отказывался понимать. Никакие строгие приказы успокоиться, взять себя в руки и хладнокровно, обстоятельно убедить сына в его заблуждении не помогали. Да он и не сможет ни в чем убедить уверенного в себе и целиком поглощенного первым и, видимо, серьезным чувством мальчика. Карен неожиданно самостоятельно распорядился своей жизнью. Она была его личным достоянием, а он сам никогда не был ничьей собственностью, в том числе и родительской.
Ашот искренне пожалел жену: как она перенесет чудовищное известие? И как он сумеет ей все рассказать? Чуткий Карен догадался обо всем и предложил с подкупающей добротой и заботой:
— Маме я могу рассказать все сам. Так будет, наверное, лучше. Но вы, в свою очередь, должны предоставить мне полную свободу в обмен на мое обещание учиться.
Джангиров-старший мучительно размышлял, что теперь делать. Прежде всего, ни в коем случае не разрушить дружеских отношений с сыном, не потерять его доверия, найти компромиссное бескровное решение. Какое? Не разрешить же ему в самом деле спать с учительницей, а потом преспокойно на ней жениться?! Ни он, ни Маргарита никогда не согласятся на это, как бы они ни любили Карена. Где же подходящий вариант? Такая нелепая честность старшего сына… Лучше бы он обманул, соврал что-нибудь… Что за дикие мысли приходят ему в голову!